Сказки Севки Глущенко - Крапивин Владислав Петрович (читать книги без сокращений .txt) 📗
– И подумать только, как быстро напечатали! – радовалась мама. – Видимо, твои стихи пришли в самый нужный момент… Только, пожалуйста, не зазнавайся, ладно?
Да что это все об одном? «Зазна?ешься», «не зазнавайся»… Он и не думает нос задирать. Он понимает, что со стихами в газете ему просто повезло и никакой он еще не поэт. Но… все-таки напечатали. Плохие стихи печатать не стали бы. Все-таки… значит, немножко поэт…
В школу Севка шел с радостью, но и с опаской: вдруг задразнят?
Сперва в классе всё было как раньше: будто и не печатали Севкиного стихотворения. Но вот влетела в класс Людка Чернецова и запела ехидно:
– А Пуся опять стихи сочинил, в «Пионерской правде» напечатали! Ай да Пусенька! Ай какой умненький…
Севка замер. Стало хуже, чем если ты не выучил басню, а тебе говорят: «Глущенко, к доске».
– Чего? Какие стихи? – сразу понеслось отовсюду. – Чего врешь?
Подлая Людка достала из портфеля газету. Помахала. И улыбалась так отвратительно, крыса…
Людку обступили. Загалдели, затолкались…
Севка на своей парте начал краснеть и съеживаться. Он был один, Алька еще не пришла.
Газета оказалась у Кальмана. Он влез на парту прямо в сапогах и начал читать клоунским голосом…
Первые две строчки – клоунским голосом. Потом как-то сбился. Начал опять, но уже обыкновенно, негромко. Потом еще тише…
И вдруг все перестали шуметь. Кальман кончил, но тишина всё не кончалась. Наконец Владик Сапожков проговорил:
– А я еще вчера это читал… А у меня папа тоже моряк был.
Витька Игнатюк – чернявый, худой и всегда молчаливый – пожал острыми плечами и проворчал:
– Прибежала, разоралась, будто он чего глупое написал… А он наоборот…
– Правильно! Пуся складно всё сочинил и по правде, – поддержал кто-то в толпе.
– Кто еще скажет «Пуся» – будет во! – раздался авторитетный голос Сереги Тощеева. И над стрижеными головами возник его кулак с чернильным якорем.
– Это что такое? Что за базар? Встали все как следует у своих парт!
Оказывается, уже был звонок и появилась Гета Ивановна. И Алька уже сидела рядом с Севкой.
– Вы что, глухие? Не знаете, что звонок с урока – для учителя, а звонок на урок – для вас?
– А у Глущенко стихи в «Пионерской правде», – звонко сказал Сапожков.
– Ты сейчас за дверь вылетишь вместе с Глу… Что? Какие стихи? Ты о чем?
Людка Чернецова дала ей газету.
В классе повисло молчание. Севке опять стало нехорошо.
Гета Ивановна подняла от газеты голову. Она улыбалась. Это было редкое зрелище.
– Ну что же… – бархатно произнесла Гета Ивановна. – Это очень приятно. Да. Я тебя, Сева, поздравляю. Мы все… Это большая честь. Я надеюсь, что теперь, когда про Глущенко известно всей стране, он подтянет успеваемость. Ну, мы об этом еще поговорим. А теперь приготовьте тетради с домашним заданием.
На переменке Севку похлопывали по спине, и ни-кто не говорил «Пуся». Людка Чернецова ходила среди девчонок из других классов и показывала на Севку глазами. Девчонки смотрели с почтением и шептались.
Одна Алька смотрела на него как на прежнего Севку. Вначале первого урока она просто сказала:
– Ты молодец. Мне очень понравилось.
Севка был ей благодарен за такую спокойную и прочную похвалу. Он смущенно признался:
– Я это в твоей тетрадке написал. В тот день…
После уроков подошла Нина Васильевна, директор школы:
– Молодец, Сева Глущенко, хорошо написал.
И многие в коридоре слышали это. Начиналась поэтическая слава.
Домой Севка прилетел на крыльях радости и вдохновения. Он был поэт, и такое звание обязывало его работать. Севка был уверен, что сядет за стол и напишет новые стихи – лучше всех прежних.
И он сел. И открыл тетрадь. Он хотел сочинить что-то сильное, могучее, героическое. Например, про бурю на море. Про стихию. Он даже придумал первую строчку:
Но дальше ничего придумать не успел. Постучала Римка и ласково предложила:
– Сева, пойдем в кино. На «Кощея Бессмерт-ного».
– Не хочу…
– Ну пойдем, а?
– Да отстань, видел я этого «Кощея»…
– Ну и что? Разве не интересно еще раз… Я тебе дам три рубля на билет. Взаймы…
Севка догадывался: в кино придут Римкины одноклассницы и ей приятно покрасоваться рядом со знаменитостью.
– Не пойду… Не видишь, человек работает?
Римка заводилась всегда с пол-оборота.
– Подумаешь, «работает»! Пушкин какой!
– Ты Пушкина не трогай, – сказал Севка и подумал: не пустить ли в гостью сапогом?
– Я не Пушкина, а тебя. Или ты считаешь, что между вами никакой разницы?
– А какая разница? – Севка повернулся вместе со стулом и в упор посмотрел на Римку. Он знал, что сбить ее с толку можно только самым неожиданным доказательством. – Ну скажи, какая? Пушкин писал стихи, и я пишу стихи. У Пушкина их печа-тали, и у меня печатают. Только у Пушкина бакенбарды были, а у меня нету. Дак еще вырастут. – Он покрутил у щек пальцами.
Римка обалдело замигала. Открыла рот… и тихо притворила дверь.
Севка посидел, съежившись: он переживал собственное чудовищное нахальство. А что, если Римка завтра про эти слова разболтает в школе? Впрочем, ничего особенного, наверно, не будет. Все помнят кулак Тощеева. Но самому как-то не по себе…
Но Севка же не по правде это сказал, а назло Римке.
Севка вздохнул и вернулся к поэтическим трудам. Они двигались туго. Разница между Севкой и Пушкиным определенно ощущалась. Выжать из себя хотя бы еще строчку Севка не мог. К слову «гроза» приклеивалась какая-то дурацкая «стрекоза», а что ей делать в штормовом океане?
Севка поерзал еще пять минут и вышел в коридор.
– Римка! Ладно, айда в кино.
Да, слава – вещь приятная, но стихи у Севки перестали получаться. Севка маялся три дня, потом со смущенными вздохами сказал про это маме.
– Ты, наверно, очень спешишь, – ответила ма-ма. – По-моему, тебе стало всё равно, про что писать, лишь бы новое стихотворение получилось поскорее. А так нельзя. Хорошие стихи поэты пишут только про то, что любят.
Севка задумался. Море он любил. Только совсем его не помнил. Может быть, поэтому и не пишется?
А что еще он любит? Больше всего – маму. Но про маму писать он почему-то стесняется. Тут какой-то закон природы. Наверно, из-за этого закона люди стесняются признаваться друг другу в любви (Севка читал об этом и кино смотрел). Другое дело – стихи д л я м а м ы. Но он уже написал восьмимартовские.
Еще Севка любит весну, кино, мороженое… Пушкина!
Любит ходить с мамой вечером через мост над Турой, когда под ним проплывают самоходные баржи с огоньками.
Любит свой подоконник со сказочными жителями.
Интересные книжки…
Пускать мыльные пузыри…
И про всё это писать? Тут никаких сил не хватит. Надо что-то выбирать.
Но ничего не выбиралось.
– Ты не спеши, – опять сказала мама. – Берись за стихи только тогда, когда очень захочется.
А Севке, по правде говоря, не хотелось. Весна манила на улицу. Горка с блиндажом осела и поте-ряла гладкость, но зато посреди двора Гришун построил новую голубятню. Севка и Гарик ему помогали – Гришун обещал им за это сделать тополиные свистки. Попозже, когда тополя набухнут соком.
Через несколько дней Гета Ивановна сказала в начале уроков:
– Ты, Глущенко, стал совсем знаменитый. Тебе уже письма приходят. – И отдала Севке четыре конверта.
На каждом был написан адрес с городом, номером школы, а дальше: «2-й класс «А», Глущенко Севе». Конверты оказались распечатанными: видать, Гета полюбопытствовала. Но Севка сообразил это после. А в первый момент просто удивился:
– Это от кого?
– От твоих читателей. Когда будешь писать ответы, постарайся не царапать, как в тетрадях. А то скажут: стихи сочиняет, а писать не умеет.
