Полосатая зебра в клеточку - Етоев Александр Васильевич (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
Глава 17. Вечер того же дня
В это время на окраине Богатырки на фазенде маэстро Клейкеля за столом при занавешенных окнах сидели трое – сам маэстро, фанерный фотограф Гоблин и Наливайко, местный Леонардо да Винчи. От лампочки, висящей под абажуром, на их лица струился свет, делая картину похожей на подпольные сходки революционеров.
– Господа, зачем нам делить на всех какой-то миллион евро, когда можно устроить так, что он достанется кому-нибудь одному. – Маэстро обежал взглядом сосредоточенные лица своих подельников, но понимания на них не заметил. – Например, тебе. – Он ткнул пальцем в Руслана Борисовича. – Или тебе. – Его палец перекинулся на художника. – Бросим жребий, и, кому повезет, тот и будет единоличным его владельцем.
– Послушай, – сказал фотограф, – ты нас специально под абажур посадил? Я читал, что есть такие специалисты, которые умеют влиять на мозг собеседника через цвет абажура. Ты, случайно, не из таких?
– Боже упаси, – ответил ему маэстро. – Я подумал, так будет выгоднее. Хорошо, тогда предлагаю поделить по-другому. Самый честный, почти классический вариант. Знаете игру в «пятнышко»?
Ни фотограф, ни тем более Наливайко про такую игру не знали.
– Игра не требует особенной подготовки. Чтобы в нее играть, нужны лишь самые элементарные вещи: круглый стол, резиновая галоша и что-нибудь типа баклажанной икры – скажем, паштет из килек. Паштет выкладывается на середину стола, все участники садятся по кругу, затем водящий считает до десяти и бьет галошей плашмя по паштетной горке. Деньги делятся пропорционально количеству пятнышек на лицах участников. У кого паштетных пятнышек больше, тот и получает б ольшую сумму выигрыша.
– А что, мне нравится, – сказал Наливайко. – Просто и справедливо.
Руслан Борисович подумал-подумал и согласился тоже.
Скоро выяснилось, что в доме нету галоши.
– Может, ластой? – предложил Гоблин. – У меня в портфеле есть ласты.
– Нет, – ответил маэстро Клейкель, – все должно проходить по правилам. Галоша в данном случае обязательна!
Он задумался, затем лицо его просветлело.
– Знаю, где мы возьмем галошу. Сейчас я звякну в местный богатырский музей. Там в разделе «Национальная обувь населения Крыма периода социалистического строительства» должна храниться пара галош. Наливайко, ты из нас самый шустрый, смотайся, пока мы приготовим все остальное.
Маэстро Клейкель нащелкал на аппарате номер и заговорил в трубку:
– Дядя Коля, сейчас к тебе придет Наливайко. Выручи, выдай ему на время одну калошу из экспозиции. На какую ногу? Да какая разница, на какую ногу! Главное, не перепутай, как в прошлый раз. Магарыч с меня.
Маэстро Клейкель положил трубку.
– В прошлый раз, – объяснил маэстро, – дядя Коля вместо галоши снял с витрины сапог, в котором Толстой писал «Севастопольские рассказы». Левый, он находится в Севастополе, а правый сапог у нас, вот он его и выдал.
Посмеялись. Наливайко отправился за галошей. Вернулся он минут через сорок.
– Тебя только за смертью посылать! – накинулся на него нетерпеливый Руслан Борисович. У него были причины для нетерпения. Он-то знал, кому выпадет сегодня удача: в письме счастья все было оговорено четко.
«Вот и счастье», – думал Руслан Борисович, когда дома пару часов спустя сортировал выигранную евровалюту по картинкам с видами городов – каждый вид в отдельную стопочку: Харьков с Харьковом, Полтаву с Полтавой, Кривой Рог, соответственно, с Кривым Рогом.
Потом он нервно и протяжно вздыхал, заворачивая каждую пачку в вощеную влагонепроницаемую бумагу и запеленывая для пущей верности в мутный, непрозрачный полиэтилен. Вздохи повторялись как шум прибоя, пока он опускал свои свертки на дно пузатой пятилитровой емкости с прошлогодним ежевичным вареньем. Самый долгий и шумный вздох прозвучал в полумраке погреба, когда сонный фотограф Гоблин перенес туда свою бесценную стеклотару.
Вернемся к главной героине этой истории супердевочке Уле Ляпиной. Куда же она исчезла сразу после того, как на шоссе показалась стремительно несущаяся сумасшедшая тройка, состоящая из козы, Ди-ви-ди и преследующего их тупомордого джипа профессора, который разбушевался?
А вот куда.
Увидев козу Бахану, перекрашенную под Геркулесову Чуню, супердевочка хотела броситься ей навстречу, так она обрадовалась своей четвероногой подруге. Уля уже расправила парус из полотенца, чтобы поймать им ветер и направить аэрошар к козе, когда на самом краешке горизонта заметила блестящую точку. Глаза ее вдруг стали большими, супердевочка удивленно вздрогнула, и пузырь ее, набирая скорость, стремительно понесся в ту сторону.
Что она увидела вдалеке и почему поменяла планы, об этом мы расскажем позднее. Добавим только, что в тот же день ее летучая фигурка на шаре появлялась то там, то здесь, но особенно нигде не задерживалась – верно, чтобы не привлекать внимания. Появилась она и возле дуба у подножья горы, где в гнезде, как часовой на посту, сидел Федоров Мщу-за-Всех и отслеживал своим зорким оком творящиеся на земле безобразия. Вскоре после ее визита легонькая стрела с запиской полетела над горами и над долами по направлению к Чертову водопаду, где в пещере в дружной компании временно проживала Чуня.
День был долгим, трудным и хлопотливым, а потом, неожиданно как всегда, из-за темного Казачьего Уса выглянула украдкой ночь, убедилась, что солнце село, и пошла хозяйничать по поселку.
Глава 18, короткая, как южная ночь
Фанерный фотограф Гоблин ворочался во сне, как медведь, почуявший у себя в берлоге долгожданный приход весны. Только снилась Гоблину не весна. Ему снилась старуха-совесть, бившая костяными пальцами по клавишам музейного клавесина. Она била по несчастному инструменту, напевая истерическим голосом партию индийского гостя из оперы Римского-Корсакова «Садко».
«Не счесть алмазов в каменных пещерах…» – пела старуха-совесть, сама же печальным глазом подмигивала Гоблину со значением.
Короче, фотограф понял, что счастье заключается не в деньгах, а в чем-то неуловимо тонком, чему на человеческом языке и сл ова еще толком не подобрали.
Он отбросил в сторону простыню, которой накрывался как одеялом, и пошлепал босиком к погребу.
А еще через пятнадцать минут его темная фигура в плаще возвышалась над скалистым обрывом, что-то прижимая к груди. Плащ, конечно, никакой был не плащ, а обыкновенная прозаическая пижама, но разрушить романтическую картину этой мелкой пошловатой деталью мы не в силах, да и к чему?
Представьте только: пятно луны пляшет в в олнах, как безумная рыба. Свищет ветер… Нет, ветра не было. Если честно, не было и луны. Была тихая безлунная ночь, озаренная далекими сполохами затянувшейся ночной дискотеки.
Гоблин долго стоял у моря, словно спрашивал у волн подтверждения зародившейся в нем ночью догадки.
– Эгей! – прокричал он в даль, обращаясь неизвестно к кому – наверное, к Эгейскому морю.
Потом поднял над собой бутыль и с протяжным веселым присвистом что есть силы зашвырнул ее в волны.
Бутыль булькнула и пошла ко дну. Но фотограф этого не услышал. Он уже шагал вдоль обрыва, легкий и свободный как ветер.
Маэстро Клейкелю приснилась не совесть. Ему приснился волшебный сон, будто он на голубом «кадиллаке» в сопровождении эскорта мотоциклистов покидает еще сонную Богатырку. Солнце только вышло из-за горы, воздух легок, серебрист и прохладен, море мягкое и гладкое, как в Италии. Сам маэстро в концертном смокинге и сияющих от лака штиблетах.
Они следуют по утреннему шоссе и примерно в километре от Богатырки сворачивают на боковую дорогу. Через минуту величественная процессия плавно тормозит у ворот стоящего близ моря особняка, окруженного суровым забором. Здесь маэстро покидает машину, и услужливая рука охранника берет его легонько под локоток.
