Пурга над «Карточным домиком» - Ефимов Игорь Маркович (список книг txt) 📗
— Разумеется. Тамара Евгеньевна, оставайтесь здесь в радиорубке. Я буду вызывать вас с дороги каждые пятнадцать минут.
— Хорошо. Счастливо вам. И не надо отчаиваться раньше времени.
Капитан, за ним Этери, последним — директор выбрались из тесной рубки, пошли по коридору.
Они уже начали спускаться по лестнице, когда до них донесся вопль радиста — то ли изумленный, то ли радостный — не понять.
— Эгей! Домик! Домик снова заговорил!
Капитан изогнулся всем корпусом назад, напрягся и вдруг рванул по коридору, как по стометровой дорожке.
Когда Этери и директор добежали до дверей рубки, он уже сидел рядом с радистом, оттеснив назад Тамару Евгеньевну, прижав ухо к репродуктору.
Детский голос, доносившийся оттуда, был не похож на тот, который они слышали раньше.
— Але. Але, вы меня слышите? Говорят из дома с лабораториями. Со второго этажа я с вами говорю. Ответьте, пожалуйста. Перехожу на прием.
Капитан схватил микрофон, переключил тумблер.
— Да, мы вас слышим. Кто говорит? Почему не выполнили приказ, не покинули здание?
— Говорит Коля Ешкилев. Я вам хотел объяснить… Вы думаете, наверно, что мы ребята-старички, а мы обыкновенные ребята. Настоящие. И ничего мы не забыли. Если не верите, позвоните в Большой поселок, школа-интернат номер восемь, спросите директора Алексея Федотыча. Мы утром сегодня еще там были. Мы шли на лыжах, потом заблудились и попали сюда.
— Проверить, — негромко сказал капитан. — Быстро.
Радист кивнул и, чтобы не мешать, выбрался с телефоном в коридор Длинный красный шнур, скользнув с полки, лег капитану на плечо — он даже не заметил.
— Коля Ешкилев, во всяком случае, ты забыл самое главное: что старших надо слушаться. Почему ты остался? Где остальные?
— Остальные все ушли. Кроме Сазонова. Сазонов на кухне уснул, а нам его не поднять.
— Уснул? Сазонов?
— Неужели излучение все еще действует? — директор резко повернулся к Этери. — Вы же говорили: широкая лента — двенадцать часов. Когда она кончается, тормозящий сигнал должен отключиться автоматически.
— При нормальной скорости — да. А вдруг он включил на более медленную? Мы же ничего толком не знаем.
— В конце концов, Сазонов мог и просто уснуть, — сказал капитан, не поворачивая головы. — От усталости.
— Вы когда сказали, что мы все забываем, — снова раздался из репродуктора Килин голос, — они очень перепугались. У них много хорошего в жизни было, они давно дружат, вот и испугались забыть. А у меня хорошего мало — только с лета, когда они меня взяли в свою компанию. Я пробовал вспоминать и вижу: нет, все помню. Как за раками ходили — помню. Как костер меня учили разжигать — тоже. Даже помню, сколько штук поймал — вот. Может, у меня память какая-нибудь бронированная, ее излучение не берет, а? Я и решил вернуться.
— Да зачем?
— Ну эти тут… Валяются без присмотра… Дышат тяжело. Я подумал: проснется кто-нибудь, пить попросит, а никого нет. Можно я здесь подежурю? А если не верите, что я здоров, хотите, стихи прочитаю? Из нашей компании одна девочка их все время читает, я и запомнил. «Мчатся тучи, вьются тучи…»
В это время в дверях появился радист.
— Есть! Точно — они. Вечером вышли из интерната, а до дому не дошли. И Ешкилев этот — с ними был.
Капитан испытующе посмотрел на директора, потом на Этери. Та секунду помедлила, потом молча кивнула несколько раз.
— Вы что? — Тамара Евгеньевна испуганно взмахнула рукой, будто защищалась. — Что вы задумали? Он же ребенок.
— Это наш единственный шанс, — сказал капитан. — Поспеть туда вовремя — надежды почти никакой.
— Да не шанс это! А живой ребенок. Немедленно прикажите ему покинуть здание. Вы слышали — Сазонов уже свалился. Излучение действует!
— «Сбились мы, что делать нам?» — неслось из репродуктора. — «В поле бес нас водит, видно, да кружит по сторонам»…
— Там сорок человек, — сказал капитан. — И жизнь их на волоске.
— А вы хотите добавить к ним сорок первого? Ему, наверное, одиннадцати нет. Стоит ему приблизиться к этой чертовой «Мнемозине» — она слижет его коротенькую память в несколько секунд.
— Мы не вправе упустить такую возможность.
— Он справится! — воскликнула Этери. — Там не так уж сложно. Я ему буду объяснять каждое движение, каждый шаг, поворот каждой ручки.
— Замолчите! Сразу видно, что своих детей у вас нет. А вы… Вам я вот что скажу. Если вы немедленно не прикажете мальчику бежать в дом лесника… И если случится несчастье — вам не удастся предстать потом героем, который сделал все, что мог, для спасения людей. Нет! Я всем, всем скажу, что сорок человек погибли от несчастного случая, а сорок первого погубили вы — вы! Вас будут судить! Да, судить. За убийство!..
— Тамара Евгеньевна!
Директор вскочил, сделал шаг в ее сторону, потом отступил и стал боком, открывая ей проход к дверям.
— Пожалуйста, покиньте рубку. У вас истерика. Вы мешаете нам работать.
Та посмотрела на него то ли с изумлением, то ли с укоризной — «и вы?», — но сказать уже ничего не могла. Только сжала виски ладонями и быстро вышла.
— «Визгом жалобным и воем надрывая сердце мне…» — прокричал репродуктор. — Ну что? Теперь-то верите, что я не чокнутый, как Сазонов? Почему вы замолчали?
Капитан встал, подвинул освободившийся стул Этери.
Та поспешно уселась на него, повернула к себе микрофон и зачем-то погладила его. Будто успокаивала.
— Да, Коля, мы верим. Память у тебя замечательная. И она в полном порядке. Теперь скажи — ты готов нам помочь?
— А чего делать?
— Я буду тебе говорить. Но ты должен исполнять каждый приказ в точности. Это очень важно — понимаешь? И все время сообщать мне по радио, что ты делаешь и что видишь перед собой.
— Это что же? Передатчик с собой таскать? Мне его не унести.
— Там в коридоре багажный кран. Такая скамейка, катящаяся по рельсам, — видел?
— Ага.
— Вот тебе первый приказ: взять скамейку, закатить ее в радиокомнату и погрузить на нее передатчик.
Послышались удаляющиеся шаги, немного погодя — постукивание, пыхтение; все напряженно вслушивались, и когда раздалось «Фу, готово», — с облегчением вздохнули.
— Теперь выкатывай его в коридор и тяни за собой. Если антенна не пройдет в дверях, отогни — она гибкая. А электрический шнур вытягивай, не бойся. Он длинный, на катушке. Ну как? Пошло?
— Ага. Легко катится. Вышел в коридор — куда теперь? Налево, направо?
— Направо. Иди не спеша. Дверь шестая или седьмая, точно не помню. На ней написано: «Лаборатория Сильвестрова. „Мнемозина“». Да, и пожалуйста: все время считай вслух.
— Кого считать?
— Никого. Просто числа по порядку: один, два, три, четыре…
— Умница, — шепотом сказал капитан и пожал руку Этери, лежавшую на столе.
— Зачем? — спросил Киля. — Думаете, я считать не умею?
— Так мы сможем следить за твоей памятью. Если начнешь сбиваться, прикажу все бросить и бежать в дом лесника. Ну, давай.
— Один, два, три, четыре…
Киля выговаривал каждую цифру гораздо старательней и торжественней, чем слова стихотворения. На счете «четырнадцать» он вдруг умолк. В радиорубке затаили дыхание.
— Что случилось? Почему ты замолчал?
— Пятнадцать, шестнадцать… Дошли мы до той двери. И табличку читали… Семнадцать, восемнадцать…
— Кто это «мы»? Сколько вас там?
— Да один я, один. Никого больше нет. Девятнадцать, двадцать.
— Что на табличке?
— «Мнемозина» какая-то… двадцать один, двадцать два, двадцать три… И снизу записка: «Идет опыт, прошу не входить». Двадцать четыре, двадцать пять…
Этери беззвучно пошевелила пересохшими губами. Капитан поймал ее взгляд, достал с полки сифон с газированной водой, наполнил стакан. Она благодарно кивнула ему, задыхаясь, отпила несколько глотков. — Коля, теперь начинается самое важное и трудное. Ты войдешь в эту лабораторию…
— А если она заперта? Двадцать шесть, двадцать семь…
