Макс - Паттерсон Джеймс (книга регистрации .txt) 📗

На Клыка я даже не смотрю. Ума не приложу, как это я позволила себе так расслабиться? После некоторого, так сказать, прогресса в наших отношениях все мои защитные механизмы снова пришли в действие. Когда я сказала ему, что все, что между нами было, — это ошибка, он меня чуть не убил. И правильно бы сделал.

Когда у подъезда зашуршали шины «хаммера», я сначала из-за занавески внимательно его осмотрела. Из машины вышел доктор Абейт и испуганно воззрился на следы недавнего побоища. Открываю ему дверь:

— Здравствуйте!

Мы с ним несколько раз встречались, и он вроде бы ничего себе мужик. Я про него знаю, что он один из лучших маминых друзей, поэтому не мудрено, что на лице у него написано страшное беспокойство.

Увидев нас всех в целости и сохранности, он немного успокаивается.

— Этим тут у вас здорово досталось. — Он кивает на груду останков за окном.

— Как всегда, — устало откликаюсь я.

— Макс!

Я замираю, услышав еще один голос. Только этого мне и не хватало после сегодняшних ночных ужасов. Из «хаммера» выходит Бриджит Двайер и, широко улыбаясь и тряся рыжей гривой, торопливо подходит ко мне.

Даю ей себя обнять.

— Какой кошмар! То, что случилось с твоей мамой, — просто тихий ужас, — искренне говорит она. — Я тебе обещаю, что мы ее вытащим. Обещаю!

Киваю и стою, как истукан, пока Бриджит по очереди обнимает всю мою стаю.

Похоже, «защитные механизмы» надо снова переосмыслить.

— Давайте скорей, — торопит нас Джон Абейт. — Нас ждет самолет. Новостями обменяемся по дороге.

— Макс, — начинает Надж, и я нервно сжимаюсь в комок. Сейчас она что-нибудь выкинет. Но я стоически притворяюсь, что ничего не подозреваю:

— Садись скорей в машину, моя девочка.

Она судорожно сглатывает:

— Я остаюсь.

— Тебе нельзя оставаться. Здесь опасно.

— В школе вместе со всеми ребятами не опасно. — Она вяло машет рукой в сторону пожарища. — Я так больше жить не могу. Я хочу ходить в школу и быть, как все нормальные дети. Хотя бы ненадолго.

У меня есть миллион убедительнейших аргументов. Я готова красноречиво доказывать ей, что она не права и делает самую большую ошибку в жизни. Я уже открываю рот, чтобы начать свои доказательства, как вдруг до меня доходит: все это бесполезно. Надж уже не ребенок. Ей не пять и не шесть лет — ей одиннадцать. Еще годик, и она станет выше меня ростом. И сейчас, если она говорит, что она больше не может жить, как живет стая, значит, она действительно так жить не может.

Если она не может или не хочет больше бороться, ее неминуемо, рано или поздно, ранят. Или того хуже… Моя стая должна быть маленькой бесстрашной и отчаянной армией. А раз у Надж не лежит больше к этому сердце, на нее нельзя будет положиться в драке. И изменить это не в моих силах.

Я выпрямляюсь, поднимаю голову и выставляю вперед подбородок. Я в стае командир, потому что я готова на любую тяжелую работу.

— Чтобы «быть, как все нормальные дети», тебе вовсе не нужно избавляться от твоих крыльев, — отвечаю я ей сурово.

Не понимая, что означает мой ответ, она растерянно моргает глазами. Наконец ее осеняет, и она расплывается в счастливой улыбке, бросается меня обнимать и так сильно сжимает в объятиях, что я вот-вот задохнусь от недостатка воздуха.

— Можешь проколоть себе уши, можешь проколоть нос, пуп, что хочешь, — хриплю я, стараясь вздохнуть. — Но ты категорически, никогда, ни за что не имеешь никакого права избавляться от своих крыльев. А не то, клянусь тебе, я такими узорами разрисую твою тощую попу, что…

Докончить я не успела. Надж снова кинулась на меня с поцелуями и объятиями:

— Спасибо! Спасибо тебе большое. Я тебя так люблю! Так люблю!

Замечали вы когда-нибудь, как часто говорят люди про любовь, прежде чем сказать «прощай»?

Часть вторая

Есть подлодка страшная у нас, страшная у нас, страшная у нас [9]

27

Больше часа мы едем в броневике по пустыне, пока наконец «хаммер» не зарычал перед воротами военного аэродрома. Скажу вам честно, за оградой, опутанной поверху колючей проволокой, любая девчонка почувствует себя в полной безопасности. Только я не «любая девчонка», и потому начинаю сильно дергаться. Но, по крайней мере, здесь мы с любого места можем подняться в воздух. Хотя… Мою уверенность слегка поколебали бросившиеся мне в глаза ракеты противовоздушной обороны на крутящихся лафетах. Остается только надеяться, что высокое начальство не будет тратить дорогостоящее вооружение на детей-мутантов.

Хоть мы и валились с ног от усталости, хоть и были до полусмерти голодны, и несмотря на то, что в голове у меня помутилось от смертельного беспокойства за маму, мы рассказали Джону и Бриджит все, что произошло в школе ночью. Джон в свою очередь показал нам оба полученных КППБ факса. Как только я увидела маму на фотографии, кровь у меня в жилах так и застыла. Нестерпимо видеть, как она испуганно смотрит прямо в камеру, а какой-то убийца приставил к ее голове дуло пистолета.

Клянусь, даже если придется прочесать все корабли на свете, я все равно найду этих подонков.

— Мы сейчас сядем на военный самолет до Сан Диего, — говорит Джон. — ФБР ждет нас там на военной базе. Посмотрим всю имеющуюся у них информацию и вместе подумаем, что на ее основе можно сделать.

Мимо снуют солдаты, и каждый знает, куда и зачем направляется. Я оцепенело киваю, а сама тупо слежу за их деловыми движениями или думаю про то, сидит ли уже Надж на уроке. Наверное, сидит.

Броневик подвозит нас прямо к маленькому военному самолету. Трап уже спущен. Все готово.

— Обещайте мне, что нас там накормят, — волнуется Игги.

— Накормят, накормят, не беспокойся, — успокаивает его Джон с усталой улыбкой. — Бриджит мне уже рассказала, какие вы были на «Венди К» прожорливые. Я вдруг вспоминаю, как мы жили с учеными в Антарктике на «Венди К».

Поворачиваюсь к Бриджит — она что-то увлеченно говорит Клыку. Он ее внимательно слушает, но частенько останавливает на мне задумчивый и серьезный взгляд. Что за чертовщину мы с ним устроили. Ненавижу эту ситуацию.

А Клыка люблю. Думаю, вся эта путаница из-за любви и случилась.

— Макс, все будет хорошо. — Ангел подошла ко мне и ласково погладила по руке.

О чем это она, интересно, о маме, о Надж или о Клыке?

— ВСЕ будет хорошо. ВСЕ.

Я насилу выдавила из себя улыбку, мы вылезли из «хаммера» и, с трудом отдирая ноги от горячего плавящегося асфальта, зашагали к самолету.

Вздрагиваю от заливистого счастливого лая. На верхней ступеньке трапа стоит Акела.

— Боже мой! — выдыхает Тотал и врастает в землю. Он уставился на нее, как голодающий на сникерс. Наконец затряс головой, стряхивая оцепенение:

— Мне снова воссияло солнце счастья! — Он глубоко вздохнул. — Воздух снова наполнился ароматами…

— … самолетного топлива, смолы, грязных мутантов и маламутки, — заканчиваю я за него, подталкивая его ногой вверх по ступенькам. — Давай, давай, лезь. Нечего по всякому поводу бродвейское шоу устраивать.

Тотал злобно на меня зыркнул и полез по трапу. Наверху они с Акелой минут пять друг друга облизывали и виляли хвостами. Не скрою, если забыть про мою нелюбовь к телячьим нежностям, картина эта была в общем трогательной.

Стоим и терпеливо дожидаемся, когда они закончат свои излияния и войдут наконец внутрь. Не тут-то было. Тотал отступает на шаг назад и гордо распахивает свои маленькие черные крылышки. Если собака может выглядеть ошеломленно, то именно такое выражение застывает на морде у Акелы.

— Это все в твою честь, моя королева! — восклицает Тотал, трепеща крыльями. — Наконец я достоин твоей красоты. Он встает перед ней на колени и целует ей переднюю лапу. А она благосклонно лижет его в склоненную макушку. Оглядываюсь вокруг — народ умиленно улыбается.

Вот она, волшебная сила любви!