Серебристое дерево с поющим котом - Крапивин Владислав Петрович (онлайн книга без TXT) 📗
Ну, конечно, железной пластины и зеркал было недостаточно для такого дела. Под железом спрятал Маркони электромагнитные катушки. Каждой требовалось напряжение, особо рассчитанное на компьютере. И для каждой был необходим отдельный трансформатор. А ещё нужен был особый прибор-навигатор, который считывал бы со звёздных стереокарт координаты Ллиму-зины и направлял межпространственный канал в нужную точку. И полагался пульт для управления всем этим хозяйством.
Понятно, что такую аппаратуру под открытое небо не выставишь. И Пим-Колытыч показал Маркони заросший люк, ведущий в подземную комнатку – рядом со своим собственным жилищем. Раньше там было хранилище для картошки.
От Пим-Копытыча Маркони провёл в свой бункер электричество и начал оборудовать пульт. Как на космодроме.
Увлекшись важной работой, красавицу Глорию вспоминал Маркони лишь временами. Но всё-таки вспоминал. И бывало, что несправедливо рычал на своих помощников. Те не обижались, понимали причину.
Скоро, привыкли собираться на площадке каждый день и порой засиживались до вечера. Разжигали костерок из сухого бурьяна и щепок – этого топлива тут хватало. Пекли прошлогоднюю картошку. Пим-Копытыч присаживался вместе с ребятами. Точнее, не присаживался (валенок-то не гнулся), а укладывался на бочок, подперев кулаком щёку.
Пушистый малыш Потап устраивался на валенке и уютно урчал, когда Пим-Копытыч гладил его.
Иногда Пим-Копытыч рассказывал истории из прошлого быта домовых. Из тех времен, когда всё было не так: и жизнь спокойнее, и люди добрее, и никто “слыхом не слыхивал про всякую там экологию, когда от этой сажи да вони лошади дохнут, а не то что мы, грешные: гномы, суседки да барабашки”.
– …Раньше-то нашего народу было в сто раз больше, не в пример нынешним временам. Только на нашей Малой Мельничной улице в каждом подполе да в каждой кладовке кто-нибудь обитал… И было, значит, у нас любимое местечко, на задах огорода лавочника Ознобишина, у старого колодца… Лавочник, надо сказать, хороший был мужик, не то что ваш Лошаткин… (Компания бурно возмущалась: “Какой же он наш?!” Пим-Копытыч объяснял, что имел в виду не симпатии, а эпоху.) – Ну дак, значит, соберемся у колодца, и тут кто-нибудь и говорит: “А что, братцы и сестрицы, не поиграть ли нам в “барабашки – лунные пятнашки”?” Потому как дело-то всегда случалось при полнолунии… Ну и почему не поиграть? Молодые тогда все были, заводные… И была среди нас косолапая Катька-Топотуха. Наполовину ведьмочка,, наполовину кикимора. И вот однажды…
Историю о том, как эта Катька-Топотуха до полусмерти напугала околоточного надзирателя Плюхина, первый раз выслушали с большим интересом. Второй раз – тоже ничего… Но Пим-Копытыч забывался и начинал рассказывать снова. Особенно после того, как даст кому-нибудь подержать Потапа, сползает, шебурша валенком, себе под крыльцо и вернётся повеселевший. Тогда ему говорили:
– Слышали, Пим-Копытыч, ты уже про это рассказывал. Сыграй лучше да спой.
Пим-Копытыч не обижался. Брал у Матвея гитару, клал её на носок валенка, ударял по струнам.
Играл Пим-Копытыч совсем неплохо для домового.
– Вообще-то у нас в ходу больше были балалайки. Но мой дружок Яша-Верти-Нос на гитаре очень даже чувствительно исполнял разные мелодии. И меня кой-чему научил… Помер он уже давно, превратился в деревяшку, а я как закрою глаза, так его и вижу – будто наяву… – И Пим-Копытыч пускал со струн сложный цыганский перебор. А потом начинал петь:
Или:
Любил он старые романсы. Говорил назидательно:
– Классика… Всякие там роки-буги-вуги пройдут и сгинут, а это останется навсегда. Потому как берёт за самые чувствительные струны души…
Тут с Пим-Копытычем не спорили. Из вежливости. Впрочем, романсы и правда были неплохие. Особенно Варе нравились. Маркони притихал: снимет очки, щурится на костёр и вздыхает.
Пим-Копытыч пел надтреснутым голоском, в котором слышалось шипение, как на древней граммофонной пластинке. Но в этом была даже своя прелесть. Будто и правда в траве завели старинный граммофон с жестяным узорчатым рупором…
А иногда гитару брал Матвей. У него было немало придумано песенок. И весёлых, и грустных. Про туристов, заблудившихся в комнате среди фикусов; про луну, которая загляделась на своё отражение и упала в лужу; про таинственные маяки, которые не приближаются, сколько к ним ни плыви; про мальчишку-ветра, который влюбился в девчонку и унёс её пёстрый зонтик, а она не поняла и плакала… Впрочем, здесь эту песенку Матвей не пел, чтобы не напоминать Маркони о любви.
Зато дружными голосами пели про Антошкину планету. Матвей уже придумал эту песню до конца:
Песенка была вроде бы весёлая, но все вспоминали Антошку и призадумывались: где он там ездит-плавает? Как ему там с профессором? Не забыл ли друзей с улицы Гончарной? Но это была не главная грусть. За ней пряталась другая, посерьёзнее. Потому что из этой-то поездки Кап, конечно, вернётся. Но ведь потом – улетит насовсем… Эх ты, батюшка-космос, зачем ты такой большой?
Но, хотя и подкрадывалась порой печаль, всё равно было хорошо у костра. Пощёлкивал огонь, мурлыкал Потап, тихонько дышали рядом друзья-приятели. Уютно пахло тёплой травой и совсем не пахло химкомбинатом. И супер-кулексы, испуганные заклинанием с “гипотенузой”, близко не подлетали. Возникали на фоне закатного неба, но к костру не совались.
И не было никого посторонних и любопытных. Не шастали даже бродячие коты, которые дурным поведением могли подать нехороший пример Потапу…
Только появлялся дважды участковый милиционер Кутузов. Он слегка портил настроение.
Первый раз младший лейтенант бесшумно, как настоящий работник розыска, возник из-за репейников, сказал “здравия желаю”, взял под козырек и поинтересовался, почему здесь нарушают.
– А чего это мы такое нарушаем, Константин Артёмыч? – не испугался Пим-Копытыч.
– Разведение костра в неположенном месте…
– Отчего в “неположенном”? На огородах мусор жгут? Жгут! А здесь почему же лишнего сору не поубавить? Жилых построек поблизости в наличии не наблюдается…
– Опять же дети, – не сдавался Кутузкин. – А если будет какое озорство? И к тому же тем, кто до шестнадцати лет, после двадцати трёх часов находиться на улице без взрослых не положено…
Вся компания бурно возмутилась: до двадцати трёх ещё целый час!
– А кроме того и я с ними, – заметил Пим-Копытыч. – А что я взрослый, никакого сомнения у вас, Константин Артёмыч, быть не может, потому что я вас знал ещё с вашего малолетства, когда вы на стадион лазали через забор по причине отсутствия билета и я вас самолично укрывал под трибуной от контролера…
