Ожерелье Дриады - Емец Дмитрий Александрович (читать книги регистрация txt) 📗
Вот и в лице Хныка он явственно улавливал ложь, но, чувствуя ее, не понимал, откуда она возникает. Суккуб продолжал что-то лепетать, подпрыгивать и несколько раз в разговоре с Мефом упоминал Прасковью, всякий раз гадко подмигивая.
– А что, получается, Прасковья сейчас главная? – наивно спросил Мошкин.
Хнык улыбнулся правой половинкой рта и туманно пошевелил пальчиками, будто намекал на что-то, чего не мог озвучить.
– Главная-то она главная… Да! Мы ее страсть как уважаем, нюня моя! Да только мы существа подневольные. Маленькие существа, то есть. Нам до такого высокого начальства не допрыгнуть. У нас и поближе начальник есть. Помощник Прасковьи!
– Ромасюсик, что ли? – поразилась Даф.
Хнык захихикал, продемонстрировав зубки. С одной стороны рта они были мелкие, женские, острые, как у хорька, со следами помады, а с другой – крупные, тесно-крепкие, с синеватой подъединкой в стыках. Такие идут обычно в комплекте с квадратным подбородком.
– Какой там Ромасюсик, мамуля! Ромасюсик – пуф! А тут личность! Персона, нюня моя! Куда там Арею!.. Тому бы только головы сносить, а тут государственный ум! – В голосе Хныка послышалось благоговейное уважение, какое нередко испытывает мелкий жулик при виде махинатора крупного калибра.
Хорошее настроение Дафны дало трещину. Новость была скверная. Как она и предполагала, Лигул не доверил Прасковье самостоятельное руление российским мраком, а прислал из Тартара кого-то более толкового. Прасковье же была уготована роль свадебной генеральши. Она сколько угодно могла расплавлять взглядом комиссионеров, рвать пергаменты, страдать от силы собственных желаний и хохотать – но только этим все и ограничивалось.
Не она же, в конце концов, устроила эти десять безостановочно работающих окон, в которые то и дело просовывались липкие ручонки с зажатыми русскими эйдосами? При Арее, в конце концов, был только стол, за которым Улита шлепала печатью да и по физиономии могла ею же треснуть.
– И как зовут этого нового? – спросила Даф.
Хнык высунул острый язычок, как принюхивающаяся змейка. Голос у него в смущении завилял. В жабьих губах заблудилась улыбочка.
– Пойми меня правильно, золотце мое! Может, это и не особая тайна, да только лучше, если ты не от меня узнаешь… Все ж таки ты не из нашего болотца! Давай без обид, а?
Дафне захотелось его пнуть. Ей неприятен был этот липкий, вкрадчивый голосок. Да и какое она ему золотце? Бриллиантец ты наш!
– Ну хорошо. А как выглядит, можешь сказать?
Суккуб смутился. Как существо маленькое и зависимое, в оценках он всегда проявлял крайнюю осторожность.
– Орел, нюня моя! Истинно коршун, Тухломошей клянусь! Лев! – восклицал он, предпочитая размытые характеристики.
Ната задумалась, сбитая с толку этими зоологическими восторгами. Можно было решить, что Лигул заслал в Москву целый зоопарк.
– А заглянуть-то в резиденцию можно? Любопытно, как там чего отстроили! – сказала она.
Услышав о желании Вихровой, Хнык засомневался и, сдернув с ноги узкую девичью туфлю, мгновенно связался с резиденцией, держа туфлю у уха, как трубку. Разумеется, он мог бы сделать это и так, но суккубы обожают театральщину. Секунда – и из туфли полился громкий, сдобный голос Ромасюсика.
– Заглянуть – да ноу проблемов! Прашечка не хавает ничего против! – зачирикал он утренним воробушком. – Хлебанем чаечку два по двести пятьдесят! С шугером! Тортик рубанем! А Зигги Пуфс-то как рад будет!..
– Что за Зигги Пуфс? Это тот самый, да? – насторожилась Даф.
Хнык так застенчиво и красноречиво заколыхал плечиками, так сложно заиграл ускользающими улыбочками, что ответ пришел сам собой. Даф убедилась, что Зигги Пуфс и был тот самый таинственный орел, коршун и лев в одном лице.
– О, там и Дафочка! Слышу знакомое вяканье! – обрадовался Ромасюсик. – А Мефочки рядом нету? А то Праша мне весь рукав издергала. Она очень… у-о-ой… ухо!.. Зачем же так сразу?
Послышался хруст пористого шоколада. Хлопнула дверь.
– Какое ухо? – не поняла Ната.
– Никакое. Новое теперь только завтра вырастет, – горестно сообщил изувеченный Ромасюсик.
Ната засмеялась.
– Предсказываю: однажды Прасковья проснется среди ночи голодная, злая и несчастная. Она наберет номер Мефа, просто, чтобы послушать его голос, но к телефону подойдет Дафна. Тогда Прашечка разобьет телефон о стену, устроит где-нибудь извержение вулкана, и тут ей случайно подвернется Ромасюсик. Он не успеет даже пискнуть: она сожрет его целиком, до последнего ногтя, запивая водой из-под крана.
– Хе-хе-хе! Хю-хю-хю! – залился смехом Ромасюсик. Однако чувствовалось, что смеяться ему не хочется.
Дафне стало грустно. Она остро ощутила, как Прасковья несчастна и как она, Даф, возмутительно счастлива на ее фоне. У нее есть свет, и Меф, и Депресняк, и полеты, и флейта – и много чего еще. А у Прасковьи, если задуматься, только придурок Ромасюсик, хотя она будто бы и повелительница мрака. И вот она и себя терзает, и Ромасюсика поедом ест.
Когда ты любишь – тебе принадлежит весь мир. Когда ненавидишь – ты даже сам себе не принадлежишь, а принадлежишь одной только ненависти.
– Так что, Ната, ждать тебя? Когда? – спросил Ромасюсик, переставая хюхюкать и хехекать.
Вихрова задумчиво посмотрела на ближайшую водосточную трубу, которая, точно рыбьей чешуей, шелушилась рекламными бумажками.
– Где-то через полчаса, – сказала она.
– А Мефа ждать? Если Праша спросит?
Умный Хнык посмотрел не на Буслаева, а на Дафну.
– Светлая мотает головой! Вот из каких составляющих рождается твердое мужское «нет», – сказал он противнючим голоском.
Удар был нанесен метко. Меф ощутил досаду. Дафне же захотелось размазать Хныка маголодией по всему Новому Арбату, раскатав его по асфальту в толщину одной молекулы. К слову сказать, и подходящая маголодия в арсенале у нее имелась. Что ни говори, а суккубы умеют ссорить как никто. Замешкаешься, позволишь проникнуть в себя самолюбию или обиде, и крошечную трещину в отношениях, которая в противном случае заросла бы сама собой, эти скользкие гады растянут до размеров пропасти.
Ромасюсик в трубке хрюкнул.
– А те двое придут? – спросил он, объединяя Чимоданова и Мошкина в одно обидно-собирательное понятие.
Чимоданов кивнул. Другой из «тех двоих» от прямого ответа уклонился.
– Он тоже идет. Идешь же, да?! – решительно произнесла Ната, вцепившись ему в рукав.
Одна из самых больших проблем Евгеши состояла в том, что из-за своей патологической мягкости он совершенно неспособен был сказать «нет». Равно как и «да». Но «да» в большинстве случаев оказывалось менее важным словом, и Мошкина просто волокли за собой.
– Он не идет! – сказала Даф.
– Нет, идет! – повысила голос Ната.
Лицо у Евгеши стало страдальческим. Он не знал, что ему делать и как поступить, чтобы никому не отказать. Такие ситуации складывались у него регулярно. Из-за своей бесхребетности Евгеша поневоле давал всем кучу обещаний, которые часто взаимно исключали друг друга. Нельзя же одновременно быть и не быть, сделать и не сделать.
Боясь кого-либо обидеть, Мошкин шел у всех на поводу, страдал, мялся, и получалось в тысячу раз хуже и больнее для него и для других, чем если бы «нет» прозвучало сразу.
Даф поняла, что спор может продолжаться бесконечно. Ната готова орать одно и то же до пены у рта – это проверено.
– Пусть он решает сам! Он мужчина! – сказала Дафна Вихровой.
Ната хмыкнула и с презрением посмотрела на Мошкина.
– Ну фиг с тобой! Решай, мущина ты наша! – разрешила она.
Оглядываясь то на Даф, то на Нату, Мошкин закудахтал, как Курочка Ряба, и вместо золотых яиц понес какую-то ахинею. Все же заметно было, что он больше склоняется к тому, чтобы посмотреть на новую резиденцию.
– А ты-то там зачем? – спросила у него Дафна.
– Ну я это… одним глазком, – принялся оправдываться Мошкин.
Даф уступила. Про себя же подумала, что в том-то и проблема, что на мрак нельзя взглянуть «одним глазком», как и с крыши многоэтажки нельзя упасть слегка. Вот и сейчас, выдернутые на время из цепких лапок мрака, бывшие наемные сотрудники вновь устремлялись к нему, как оса, которую только что заботливо выудили чайной ложкой из варенья, опять, жужжа, в него влетает.
