Крестный отец - Пьюзо Марио (смотреть онлайн бесплатно книга .txt) 📗
Майкл купил себе в Палермо кое-что из одежды и не смахивал больше обличьем на сельского простолюдина — хозяева дома уже не сомневались, что перед ними своего рода дон. Вмятина на щеке портила его меньше, чем он полагал: нетронутая сторона лица была так красива, что из-за увечья оно даже казалось интересней. Да и само понятие увечья становилось относительным в этом краю, где тьмы мужчин имели тот или иной тяжкий физический изъян.
Майкл смотрел на девушку, на пленительные овалы ее лица. На губы — теперь он мог их разглядеть, — пурпурные от тока темной крови. Не решаясь назвать ее по имени, он сказал:
— Я вас на днях видел у апельсиновой рощи. Только вы сразу убежали. Это что, я вас напугал?
Она вскинула на миг глаза и качнула головой. Сокрушительная красота этих глаз заставила Майкла отвести взгляд. Мать насмешливо подтолкнула ее:
— Аполлония, скажи человеку что-нибудь — он, бедный, сколько миль проехал, чтобы с тобой увидеться. — Но смоляные длинные ресницы, точно сложенные крылья, не шевельнулись.
Майкл подал ей подарок, завернутый в золотую бумагу, и Аполлония положила его на колени.
— Разверни, дочка, — сказал отец, но смуглые маленькие руки, исцарапанные руки мальчишки, оставались неподвижны.
Мать потянулась за свертком, нетерпеливо развернула, стараясь все-таки не порвать драгоценную бумагу. Покрутила в руках алую бархатную коробочку, не зная, как открыть незнакомую вещь. Нечаянно надавила на пружину, и коробочка раскрылась.
В ней лежала массивная золотая цепь на шею, и семейство уважительно примолкло, не только под впечатлением очевидной ценности подарка, но потому еще, что в их среде подношение из золота возвещало о предельной серьезности намерений. Оно являлось, по сути, тем же брачным предложением — или, вернее, свидетельством, что предложение не замедлит последовать. В основательности побуждений чужестранца не оставалось сомнений. Как и в том, что он человек состоятельный.
Аполлония все еще не притрагивалась к подарку. Мать поднесла к ней цепь, держа за оба конца, и девушка из-под длинных ресниц без улыбки подняла на Майкла свои карие ланьи глаза.
— Grazia.
Так он впервые услышал ее голос.
Такая юность звучала в бархатисто-мягком смущенном голоске, что у Майкла зазвенело в ушах. Он старательно избегал смотреть в ее сторону, говорил, обращаясь к отцу и матери, по той простой причине, что от одного лишь взгляда на нее у него мешались мысли. И все-таки сумел заметить, что тело под глухим свободным платьем буквально дышит чувственностью. Заметить, как заливается ее лицо темным румянцем, сильней темнеет от прилива крови смуглая, матовая кожа.
Наконец он поднялся; все тоже встали. Церемонно попрощались, и он наконец-то очутился лицом к лицу с девушкой, пожимая ей руку, и ощутил, подобно удару в сердце, прикосновенье ее кожи к своей; ее теплой и по-крестьянски загрубелой кожи. Отец семейства проводил его вниз, к машине, и пригласил на обед в следующее воскресенье. Майкл поблагодарил, заранее зная, что не сможет выдержать без нее целую неделю.
И точно: не выдержал. Назавтра же один, без телохранителей, он опять приехал в деревню и сидел снаружи на веранде, беседуя с трактирщиком, покуда синьор Вителли не сжалился над ним и не послал сказать жене и дочери, чтобы спустились к харчевне. Это второе свиданье прошло не так натянуто. Аполлония держалась свободнее, меньше дичилась. И будничное ситцевое платьице, в котором она пришла, было ей гораздо больше к лицу.
На другой день повторилось то же самое. С той разницей, что на шее у Аполлонии была подаренная им золотая цепь. Майкл улыбнулся, поняв, что это знак поощрения. Он проводил девушку наверх, до дому, — мать шла позади, не отставая ни на шаг. На крутом подъеме невозможно было избежать мимолетных прикосновений; в одном месте Аполлония оступилась и упала бы, если б Майкл ее не поддержал, живую, теплую под его руками — невольно в нем тотчас поднялась горячая волна. Они не видели, что женщина у них за спиной украдкой посмеивается — ее дочь была горная коза и ни разу еще не оступалась на этом склоне с тех пор, как научилась ходить. Она посмеивалась, зная, что другого способа прикоснуться к ее дочери у молодого человека не будет до самой свадьбы.
Так продолжалось две недели. Майкл каждый раз приезжал с подарками, и понемногу ее застенчивость стала проходить. Встречаться им, впрочем, дозволялось только в присутствии третьего лица. Аполлония была простая деревенская девушка, фактически без образования, без всякого представления о внешнем мире, но ее свежесть и непосредственность, жизнь, бьющая в ней ключом, усугубляемые языковой преградой, будоражили, привлекали внимание. Майкл торопил события, и, так как он не только нравился девушке, но и дал ей с несомненностью понять, что богат, в воскресенье через две недели была назначена свадьба.
Теперь за дело взялся дон Томмазино. Он получил уведомленье из Америки, что к Майклу неприменим язык приказов, но все положенные меры предосторожности принять необходимо. И дон Томмазино, дабы заручиться присутствием своих личных телохранителей, вызвался играть роль посаженого отца жениха. Представлять сторону Корлеоне на бракосочетании должны были также Кало и Фабрицио, не говоря уже о докторе Тазе. Жить новобрачным предстояло на вилле доктора, за каменной оградой.
Сыграли свадьбу — обычную деревенскую свадьбу, когда все жители деревни высыпают на улицу и забрасывают цветами молодых, направляющихся пешком из церкви к дому невесты в сопровождении родных и гостей. Участники брачной процессии в ответ швыряют в толпу пригоршни засахаренного миндаля и особых свадебных конфет, а остатки этих конфет ссыпают в белые сахаристые горки на постели новобрачной — в данном случае чисто символически, поскольку первую брачную ночь она проведет не здесь, а на вилле неподалеку от Корлеоне. Пиршество продолжается до полуночи, но на сей раз жених с невестой, не дожидаясь его окончания, усядутся в «Альфа-Ромео» и укатят прочь. Когда настало время ехать, Майкл не без удивления обнаружил, что синьора Вителли по просьбе дочери собирается на виллу вместе с ними. Отец объяснил: девушка молода, непорочна, ей боязно — наутро после брачной ночи ей понадобится с кем-то поделиться, выслушать наставленья, если что-то пойдет не так. Дело тонкое, всяко может случиться. Майкл поймал на себе взгляд Аполлонии, прочел нерешительность в огромных ланьих глазах. Он улыбнулся ей и кивнул.
Одним словом, на виллу под городком Корлеоне вместе с ними в машине ехала теща. Правда, сразу же по приезде она пошушукалась с прислугой доктора Тазы, притянула дочь к себе, влепила ей поцелуй и ретировалась. В спальню Майклу с молодой женой позволили удалиться без провожатых.
Аполлония приехала как была, в подвенечном платье, набросив поверх него шаль. Сундук и чемодан с ее вещами уже принесли из машины. На столике стояли бутылка вина, блюдо свадебных маленьких пирожных. Громадная кровать под балдахином невольно притягивала к себе их взгляды. Девушка стояла посреди комнаты и ждала, чтобы Майкл сделал первый шаг.
А Майкл — теперь, когда остался с ней наедине, когда получил законное право на обладание ею и никакое препятствие не мешало ему насладиться этим телом, этим ее лицом, о которых он мечтал столько ночей, — не мог заставить себя к ней приблизиться. Смотрел, как она снимает и вешает на спинку стула накидку, как кладет на туалетный столик свой свадебный венец. На столике теснились флаконы духов, склянки с кремом, заказанные Майклом в Палермо. Взгляд девушки задержался на них мимолетно.
Майкл выключил свет, подумав, что ей будет легче раздеваться под покровом темноты. Но в незанавешенные окна ярко светила золотая сицилийская луна, и он пошел закрыть ставни — не слишком плотно, боясь духоты.
Аполлония продолжала стоять у столика, и он вышел из комнаты и направился по коридору в ванную. По возвращении со свадьбы он пропустил стаканчик вина в саду, в компании доктора Тазы и дона Томмазино, покуда женщины занимались приготовленьями к ночи. Майкл рассчитывал, что в спальне застанет Аполлонию уже в ночной рубашке и под простыней. Странно, что мать не догадалась надоумить ее. Может быть, Аполлония хотела, чтобы он помог ей раздеться? Но нет, конечно, при ее целомудрии, ее застенчивости она никогда бы не решилась на столь смелое поведение.
