Гедеон - Эндрюс Рассел (книги хорошего качества .TXT) 📗
Вот отец Патрик и позвонил. Ему было необходимо встретиться с кардиналом О'Брайеном.
Не медля ни минуты, кардинал проехал сорок миль от Балтимора до Вашингтона, забрал молодого священника и привез его в свою личную резиденцию «Дом архиепископа» — пятиэтажное здание в неоклассическом стиле, которое соединялось с базиликой крытым переходом, выходящим на Норт-Чарльз-стрит.
Двое священнослужителей просидели в кабинете кардинала большую часть ночи, выпивая и разговаривая. Отец Патрик испытывал сильнейшие душевные страдания. Его руки тряслись, а зубы клацали. Время от времени он судорожно всхлипывал, рыдания сотрясали все его тело. Бедняга, он не мог даже сказать кардиналу, что его так мучило. Они говорили о политике церкви. О любимой бейсбольной команде кардинала, о том, хватит ли им подающих. Но не о том, что терзало отца Патрика. Он так и не смог признаться.
Отец Патрик сказал только, что не смеет обременять подобным знанием кардинала.
Утром кардинал позвонил отцу Тадеушу из приюта Святой Катерины в Дымных горах и сообщил, что туда собирается отец Патрик. Затем вручил молодому священнику ключи от своей машины и отправил его в приют.
Отец Патрик умолял О'Брайена никому не говорить, что он был здесь. Кто бы ни приехал и ни стал задавать вопросы. Он сказал: «Пожалуйста, поверьте мне». Кардинал успокоил молодого священника, сказав, что верит ему и сохранит тайну. И сдержал слово, хотя в тот же день ему позвонили из полиции Вашингтона, чтобы узнать, известно ли ему о местонахождении отца Патрика.
Вечером, за крабовыми котлетами и отварным молодым картофелем, кардинал счел необходимым посмотреть новости по телевизору. Новости были плохими. И становились только хуже. На прошлой неделе средства массовой информации сообщали о серийном убийце, честолюбивом несостоявшемся писателе, который все еще находился на свободе. Ужасно, подумал кардинал, что только делает разочарование со способными, творческими молодыми людьми! Об исчезновении отца Патрика тоже упомянули. Власти считали его пропавшим без вести и подозревали, что имело место преступление. Теперь, конечно, основной новостью стало самоубийство президента Адамсона и последовавшая за ним политическая неразбериха. Трагедия, подумал кардинал. Какая ужасная трагедия! Он знал покойного. Не слишком хорошо, но достаточно: провел две-три службы для президента, бывал на приемах. Адамсон был умным человеком. И его явно что-то беспокоило. Впрочем, очень часто одно сопутствует другому. Кардинал сам порой мечтал быть не учителем, а учеником, не ведущим, а ведомым. О'Брайен вдруг вспомнил, как они с отцом Патриком живо обсуждали эту тему примерно год назад. Говорили о президенте, о нагрузках, которые он испытывает каждый день. Отец Патрик тоже был с ним знаком. Несколько раз исповедовал, однажды выступил в роли духовного советника.
«Великая скорбь, — тихо пробормотал кардинал, — и для умерших, и для живущих».
Было около полуночи. Шелестел теплый летний дождь. Где-то вдалеке грохотал гром и сверкала молния, становясь все ближе и ближе. Как обычно, прежде чем отойти ко сну, кардинал прошел в базилику, слегка сгорбившись от боли в паху. Отцу О'Брайену нравилось бывать в храме перед тем, как лечь спать. Там, между простых, облицованных гранитом стен, под огромным куполом, возвышающимся над головой, он испытывал непередаваемое чувство благодушия и умиротворения. Тишина церкви успокаивала кардинала.
Базилика Успения Пресвятой Девы Марии, расположившаяся напротив библиотеки Пратта, на другой стороне Кафедральной улицы, стала самым первым католическим собором, когда-либо построенным в Соединенных Штатах. Ее строительство началось в 1806 году. Архитектор собора, Бенджамен Латроб, был автором Капитолия США. Кардинал О'Брайен, уроженец Филадельфии, служил здесь с 1987 года и за долгие годы успел привязаться к Балтимору. Этот город обладал неистребимой жаждой жизни и чувством юмора. Любил свое прошлое и с надеждой смотрел в будущее. И конечно, ни один другой город не мог похвастаться рестораном «Старая устричная Обрики», из которого доставляли лучших в мире крабов с твердым панцирем прямо к дверям кардинальской резиденции. Кардинал О'Брайен был тринадцатым кардиналом в этой епархии и, по утверждению управляющего рыбным рестораном, самым большим любителем вкусно поесть.
На арке над алтарем Пресвятой Девы, в алтарной части храма, висела биретта кардинала Джеймса Гиббонса, умершего в 1921 году. Она останется там, пока не рассыплется в прах под воздействием времени. А после того, как он, кардинал О'Брайен, отойдет в мир иной, его головной убор тоже повесят сюда. Священнослужитель постоял немного, сцепив руки за спиной и задумчиво глядя на биретту.
Вдруг неподалеку раздался шорох. Кардинал с удивлением понял, что он не один.
У стены, в полумраке, притаился юноша, одетый в черный плащ. Поднятый воротник закрывал часть лица. Но не глаза. Глаза юноши были широко распахнуты от страха.
— Уже поздно, сын мой, — мягко произнес кардинал, шагнув к незнакомцу.
Молодой человек сильнее вжался в стену. Испуганный, он напоминал одного из тех бродячих котов, которых каждую осень впускали сюда, чтобы уменьшить популяцию грызунов. Юношу била дрожь.
— Как ты сюда попал? — спросил кардинал.
Снаружи пророкотал раскат грома. Из-за толстых, каменных стен храма он показался далеким и приглушенным.
— Я спрятался, — едва слышно прошелестел голос незнакомца. — Я прячусь уже много часов. Мне необходимо поговорить с вами, святой отец. Обязательно!
Молния сверкнула прямо над головой, ярко блеснув сквозь витражные окна. На какой-то миг она высветила лицо юноши, словно раскаленный луч солнца. Красивое лицо. Высокий гладкий лоб, тонкие черты, мягкий чувственный рот. Очень юное лицо. Еще не знающее бритвы.
— Он б-был здесь, — заикаясь, пробормотал паренек. — Я з-знаю, он б-был здесь.
— Кто был здесь, сын мой?
— Отец Патрик. Вы ведь видели его, да?
Кардинал О'Брайен на миг застыл, услышав имя своего страдающего друга.
— Что тебе нужно? — настороженно произнес он и, когда юноша промолчал, добавил ласково, но твердо: — Расскажи мне.
Вместо ответа он услышал только грохот грома. Его эхо отдалось под ногами кардинала.
— Пожалуйста, не здесь, — прошептал юноша, отчаянно моргая.
— Тогда где?
— Я х-хочу покаяться в своих грехах. Я должен. Примите мою исповедь, — взмолился он. — Это ваш долг! Вы должны меня выслушать!
— Разумеется, — сказал кардинал. — Конечно, я исповедую тебя.
Они вошли в кабинку из полированного розового дерева. Кардинал О'Брайен сел, поморщившись от боли. Крепко сжал колени и стал ждать.
— Простите меня, святой отец, ибо я согрешил, — начал юный грешник шепотом. Его шепот перерос в страдальческий вопль. — Он сказал вам, святой отец?! Отец Патрик признался вам?!
Кардинал О'Брайен замешкался с ответом.
— Я знаю, что он испытывал страшную муку — похоже, как и ты.
— Я — его мука, святой отец.
Кардинал замер в тревожном молчании. Он пытался сохранить спокойствие, но ход разговора ему совсем не нравился.
— Я был служкой, — выдавил юноша, — у отца Патрика. И… и мы любим друг друга. Всем сердцем, сильно и страстно.
Кардинал хотел сглотнуть, но у него пересохло во рту. Горькая, противная желчь подступила к горлу, а низ живота словно опалило огнем. Скандал! Только этого не хватает сейчас католической церкви, когда вокруг и без того немало скептиков! Сколько уже было перешептываний и критики! А сколько вреда нанесено! Огромное количество хороших, честных молодых людей не хочет посвящать себя религии. И в самом деле, в Америке сейчас на треть меньше приходских священников, чем поколение назад. Многие из них вынуждены обслуживать по две-три общины сразу, сложив облачение в чемодан и переезжая от прихода к приходу, как бродячие торговцы. И все из-за одного или нескольких отщепенцев, которые не смогли справиться с искушением. Которым, по правде говоря, вообще не следовало принимать сан. И именно об этих негодяях трубят на всех углах! А вовсе не о сотнях и сотнях священнослужителей, которые самоотверженно и без устали трудятся во славу Господа и во благо своих общин. Неужели и отец Патрик поддался соблазну? В это так трудно поверить. И все-таки… что вызвало такое неподдельное страдание той ночью? Отец О'Брайен решил, что видит сомнение и страх. Но, возможно, в глазах друга таились вина и стыд.
