Частное расследование - Келлерман Джонатан (читаем книги бесплатно .txt) 📗

На заседании, где должен был быть вынесен приговор суда, судья назвал Макклоски «отвратительным чудовищем, одним из самых презренных обвиняемых, с которыми ему довелось иметь дело за все двадцать лет работы в суде», и объявил приговор к тюремному заключению в Сан-Квентине на срок, составивший по совокупности двадцать три года. Казалось, все были удовлетворены. Даже Макклоски, который уволил своих адвокатов и отказался подавать апелляцию.

После суда журналисты пытались взять интервью у присяжных. Те поручили своему старшине высказаться от их имени, и он был краток:

«Нам удалось восстановить лишь какое-то подобие справедливости, — сказал Джейкоб П.Датчи, 46 лет, исполнительный помощник компании „Дикинсон индастриз“, Пасадена. — Жизнь этой молодой женщины уже никогда не вернется в прежнее русло. Но мы сделали все от нас зависящее, чтобы Макклоски понес самое суровое наказание из возможных в рамках закона».

Микокси с кислотой.

Двадцать три года в Сан-Квентине.

Хорошим поведением этот срок можно скостить наполовину. Запоздалая апелляция может «состричь» с него еще сколько-то. Значит, вполне возможно, что Макклоски вот-вот освободят — если это уже не произошло.

Датчи, без сомнения, узнает точную дату его освобождения — это на него похоже, он будет пристально следить за ходом дела. Интересно, как он и мать девочки объяснили все это Мелиссе?

Датчи. Интересный человек. Осколок другой эпохи.

Из присяжных — в прислуги. Любопытно было бы проследить эту эволюцию, но у меня так мало шансов удовлетворить свое любопытство. Мне повезет, если удастся узнать, что же произошло с моей маленькой пациенткой на самом деле.

Я размышлял о преданности Датчи и его умении хранить секреты. Джина Дикинсон обладала несомненной способностью располагать к себе людей. Может, дело здесь было в производимом ею впечатлении беспомощности, хрупкости («принцесса-в-беде»), из-за чего и Айлин Уэгнер нанесла свой «домашний визит»?

Как сказывается на ребенке жизнь с такой матерью?

Мужчины с мешками...

То же самое я слышал и от многих других детей, почти дословно. От детей, которых я вылечил.

Но я чувствовал, что с этим ребенком все будет не так. Легкого успеха не получится. Я шикарно поужинал в заведении «Нейт'н Эл» на Беверли-драйв: бутерброды из консервированной говядины на ржаном хлебе под нескончаемый треп голливудских типов о предстоящих сделках, потом поехал домой и позвонил по застрявшему у меня в голове сан-лабрадорскому номеру.

На этот раз автоответчик голосом Джейкоба Датчи проинформировал меня, что дома никого нет, суховато предложил мне наговорить на пленку то, что я хочу передать.

Я повторил, что мне настоятельно необходимо поговорить с хозяйкой дома номер 10 на Сассекс-Ноул.

4

Ответного звонка я не дождался ни в тот вечер, ни на следующий день и ближе к пяти часам свыкся с мыслью, что придется опять выкачивать информацию из Датчи — и плевать я хотел на его удобства и неудобства.

Но он не появился. Вместо него Мелиссу сопровождал мексиканец лет шестидесяти, широкий и приземистый, крепкий и мускулистый, несмотря на возраст, с тонкими седыми усами, крючковатым носом и руками, которые напоминали кору кедра — такие же шероховатые и коричневые. На нем была рабочая одежда цвета хаки и башмаки на резиновой подошве, а в руках перед собой, на уровне застежки на штанах, он держал пятнистую от пота бежевую парусиновую шляпу.

— Это Сабино, — сказала Мелисса. — Он ухаживает за нашими растениями.

Я поздоровался и представился. Садовник неловко улыбнулся и пробормотал: «Хернандес, Сабино».

— Сегодня мы на грузовике, — сказала Мелисса, — и смотрели на всех сверху вниз.

Я спросил:

— А где Джейкоб?

Она пожала плечами.

— Что-нибудь делает.

При упоминании Датчи Хернандес вытянулся.

Я поблагодарил его и сказал, что Мелисса освободится через сорок пять минут. Потом я заметил, что на руке у него не было часов.

— Посидите пока, если хотите, — сказал я, — или можете уйти и вернуться без четверти шесть.

— О'кей. — Он остался стоять.

Я показал на стул.

Он сказал «ох-х» и сел, не выпуская из рук шляпы.

Я прошел с Мелиссой в кабинет.

Целителю всегда приходится начинать с себя: мне понадобилось усилие, чтобы отрешиться от раздражения на тот хоровод, который водили вокруг меня взрослые, и сосредоточить внимание на девочке.

А сосредоточиться было на чем.

Она начала говорить, как только уселась, и, не глядя на меня, стала без остановки пересказывать свои страхи монотонным голосом информатора, из чего я заключил, что она прилежно готовилась к сеансу. Она закрыла глаза и продолжала говорить, все время повышая и повышая голос, пока почти не перешла на крик; потом остановилась и вздрогнула от ужаса, словно вдруг представила себе что-то невообразимо огромное.

Но прежде чем я успел что-то сказать, она снова затараторила, переходя с крика на шепот, словно радиоприемник со сломанным регулятором громкости.

— Чудовища... большие и плохие.

— Кто большие и плохие, Мелисса?

— Не знаю... плохие, и все.

Она опять замолчала, прикусила нижнюю губу и стала раскачиваться.

Я положил ей руку на плечо.

Она открыла глаза и сказала:

— Я знаю, что они воображаемые, но все равно их боюсь.

— Воображаемые вещи могут быть очень страшными.

Я сказал это успокаивающим тоном, но она уже затащила меня в свой мир, и у меня в мозгу замелькали картинки моего собственного производства: верещащие на непонятном языке орды клыкастых и лохматых не то теней, не то тварей, прячущихся в темноте ночи. Потайные двери, отпирающиеся при угасании света.

Деревья, превращающиеся в ведьм, кусты, становящиеся омерзительно скользкими горбами, и луна — как огромный, ненасытный костер.

Сила сопереживания. Но не только. Память о других ночах, которые были давным-давно; мальчик в постели прислушивается к ветрам, которые со свистом несутся по миссурийским равнинам... Я оторвался от этих видений и стал слушать, что она говорит:

— ... вот почему я ненавижу спать. Когда спишь, то бывают эти сны.

— Какие сны?

Она снова вздрогнула и покачала головой.

— Я заставляю себя не спать, но потом больше не могу и засыпаю, и тогда приходят эти сны.

Я взял ее пальцы в свои и заставил их остановиться прикосновением и целебным бормотанием.

Она замолчала.

Я спросил:

— Тебе каждую ночь снятся плохие сны?

— Да. И не один. Мама говорила, один раз их было семь.

— Семь плохих снов за одну ночь?

— Да.

— А ты их помнишь?

Она высвободила руку, закрыла глаза и отгородилась от меня бесстрастным тоном. Семилетний клиницист, излагающий свою точку зрения на совещании. Описывающий случай одной безымянной девочки, которая просыпалась вся в поту на своем спальном месте в ногах материнской кровати. Просыпалась рывком, с колотящимся сердцем, цепляясь за простыни, чтобы спастись от бесконечного и неуправляемого падения в огромную черную пасть. Цепляясь, но не в силах удержаться, и чувствуя, как окружающее уплывает от нее все дальше и дальше, словно бумажный змей, у которого оборвалась нитка. Она вскрикивает в темноте и ползет, тянется, рвется туда, к теплому телу матери, словно нацеленный на любовь снаряд. Ей навстречу бессознательно протягивается материнская рука и подтягивает ее ближе.

Она лежит, окоченев, уставившись на потолок, и пытается убедить себя, что это просто потолок и ей только кажется, будто там что-то двигается, на самом деле там ничего нет, ничего не может быть.Она вдыхает аромат духов матери, слышит ее легкое посапывание. Убедившись, что мать крепко спит, она протягивает руку и трогает атлас и кружево, мягкую плоть руки. Потом поднимается вверх, к лицу. К здоровой стороне... почему-то она всегда оказывается рядом со здоровой стороной.