Тайные убийцы - Уилсон Роберт Чарльз (онлайн книги бесплатно полные .TXT) 📗

Барреда отхлебнул кофе, слизнул с губ горькую пену и со стуком поставил чашку на блюдце.

— Меня очень расстроила его смерть, — проговорил Барреда, казалось, лишь для того, чтобы остановить поток слов, льющийся из уст Фалькона. — Я не имею никакого представления, почему он совершил самоубийство.

— Но вы осознаете, что означает такой поступок для столь убежденного верующего?

Барреда кивнул.

— Вы знаете еще одного близкого друга Рикардо? — спросил Фалькон. — Мигель Ботин. Вы знакомы?

Никакой реакции. Да, он был с ним знаком. Фалькон усилил давление.

— Мигель был информатором Рикардо в мечети. Испанец, принял ислам. Они были очень близки. Относились с большим уважением к вере друг друга. У меня такое чувство, что и Мигель Ботин, и старый священник в равной мере помогли Рикардо отойти от опасной грани фанатизма к чему-то более разумному. Как по-вашему?

Поставив локти на стол, Барреда прижал кончики пальцев ко лбу, а большими пальцами уперся в скулы — так сильно, что кожа у него побледнела.

Фалькон привел Барреду на самый край, но не мог заставить его пройти последний сантиметр. Казалось, ум Барреды заперт глубокой неуверенностью и сомнениями. У Фалькона еще оставался туз в рукаве. Но как насчет портрета? Если он его покажет и Барреда не узнает человека на рисунке, фалькон растеряет набранное преимущество; но если портрет похож, тайна может с треском раскрыться. Он решил выложить туза.

— В последний раз вы видели Рикардо в воскресенье, — сказал Фалькон. — Но это был не последний раз, когда вы с ним говорили, верно? Вы знаете, кто был последним человеком на свете, с которым говорил Рикардо, прежде чем повесился на окне спальни? Какой был последний номер в списке звонков, которые он делал со своего мобильного?

Молчание, нарушаемое лишь бормотанием телевизора в дальнем конце кафе.

— Что он вам сказал, Марко? — спросил Фалькон. — Вы смогли отпустить ему грехи?

Внезапно весь бар всколыхнулся. Все мужчины вскочили на ноги, осыпая бранью телевизор. В него полетела пара пластиковых бутылок; они отскочили от экрана, который сейчас заполняло лицо дель Рея.

— Что он сказал? — спросил Фалькон у ближайшего к нему человека, кричавшего «Сabron!Сabron!» [82] вместе с другими посетителями бара.

— Он нас пытается уверить, что это, может, вовсе и не исламские террористы, — ответил мужчина, его огромный живот трясся от ярости. — Что это, может, сделали наши же люди. Наши люди решили взорвать дом и школы и убить невинных мужчин, женщин и детей? Убирайся в свой Мадрид, вонючий ублюдок.

Фалькон повернулся к Марко Барреде, которого, похоже, ошеломила реакция окружающих.

— Проваливай к себе в Мадрид, cabron!

Хозяин бара подошел и переключил канал, пока кто-нибудь не кинул в экран стеклянной бутылкой. Мужчины уселись обратно. Толстяк толкнул Фалькона локтем в бок.

— Тот, другой судья, он бил свою жену, но он хоть понимал, о чем говорит.

По телевизору шла теперь другая передача, тоже посвященная текущим событиям. Ведущая представляла двух гостей. Одним из них был Фернандо Аланис, представление которого потонуло в аплодисментах посетителей бара. Они его знали. Это он потерял жену и сына, а его дочь чудом выжила, и теперь он борется в больнице за ее жизнь. Фалькон понял, что именно этому человеку все они готовы поверить. Неважно, что он скажет: его трагедия облекла его полномочиями, которые и не снились судье дель Рею, при всем его колоссальном опыте и великолепном владении фактами. В другом кресле в студии сидел Хесус Аларкон, новый лидер партии «Фуэрса Андалусия». Весь бар замолк, все напряженно слушали. Вот люди, которые скажут им правду.

Барреда, извинившись, вышел в туалет. Фалькон откинулся назад. Он был в смятении. Он потерял все рычаги давления, которые успел создать. Почему Эльвира не передал дель Рею послание, что тот не должен упоминать другое направление расследования? Теперь, когда ошибка уже была допущена, стало очевидно, что этот вариант совершенно не устраивал местное население даже как версия, а уж тем более — как возможная истина.

Темой телевизионной дискуссии была иммиграция. Первый вопрос ведущей не имел никакого значения: Фернандо хорошо подготовили к эфиру. Бар погрузился в безмолвие, когда он заговорил.

— Я не политик. Извините, что говорю это перед сеньором Аларконом, которого я очень зауважал в дни после взрыва, но я не люблю политиков и не верю ни одному их слову, и я знаю, что я не один такой. Я пришел сюда, чтобы рассказать вам, каково это. Я не какой-то деятель, который внушает мнения. Я работаю на стройке, и у меня была семья. — У Фернандо дернулся кадык, и он вынужден был сделать паузу. — Я жил в доме в Сересо, который взорвался во вторник. Я знаю от всех этих журналистов, с которыми я встречался в эти дни, что им хочется поверить, — и они хотят, чтобы весь мир поверил, — что, мол, мы тут в Испании живем в гармоничном и терпимом современном обществе. Я с ними поговорил и понял, почему они так себя ведут. Они все очень умные, куда умнее, чем простой строитель, но штука в том, что они не живут той жизнью, которой живу я. Они люди небедные, живут в красивых домах в хороших районах, они регулярно берут отпуск, и дети у них ходят в хорошие школы. С этой точки зрения они и смотрят на нашу страну. Они хотят, чтобы и дальше было так, как им кажется.

Я живу… то есть жил в жуткой квартире в мерзком доме, и вокруг была масса других уродливых домов. Мало у кого из нас есть машина. Мало кто из нас берет отпуск. Мало кто из нас скопил денег хотя бы на то, чтобы протянуть месяц. И это мы живем рядом с марокканцами и другими североафриканцами. Я человек терпимый. Приходится таким быть. Я работаю на стройках, где много дешевой иммигрантской рабочей силы. Я уважаю право людей верить в тех богов, в каких они хотят верить, и ходить в ту церковь или мечеть, в какую им хочется. Но после одиннадцатого марта две тысячи четвертого у меня появились подозрения. С того самого дня, когда в поездах погиб сто девяносто один человек, я все думал: откуда придет следующий удар? Я не расист, я знаю, что террористы — лишь малая доля большого населения, но штука в том, что… я не знаю, кто они. Они живут рядом со мной, в нашем обществе, они пользуются его благами, и вот однажды они решили заложить бомбу под мой дом и убить мою жену и сына. Многие из нас жили в подозрениях и страхе с одиннадцатого марта две тысячи четвертого до нынешнего вторника, шестого июня. И теперь мы разозлились — мы, а не кто-то еще.

Барреда вернулся из туалета. Ему пора было идти. Фалькон вышел вместе с ним на улицу, под безжалостно жаркий свет. Все было потеряно: все его достижения, вся инициатива. Они встали под навесом бара и обменялись рукопожатиями. Барреда вернулся в нормальное состояние. В туалете он внутренне собрался, а по пути обратно его, по-видимому, укрепил монолог Фернандо Аланиса.

— Вы не сказали, что вам говорил Рикардо во время этого последнего телефонного звонка, — напомнил Фалькон.

— Мне неудобно об этом… после того, что мы с вами о нем говорили…

— Неудобно?

— Я не осознавал, какие чувства он ко мне испытывает, — произнес Барреда. — Но, в конце концов… я ведь не гей.