Французский поцелуй - ван Ластбадер Эрик (читать книги регистрация .txt) 📗
— Все вы хотите только одного: учить нас. Учить чему? Быть лучше, чем мы есть? Как стать богаче, здоровее, счастливее? Постоянно мы слышим поучения. От французов, от американцев, от русских. Но на самом деле вы хотите переделать нас по своему образу и подобию.
Транг смотрит, не мигая, на телевизионщиков, снимающих крупным планом истощенные лица и затравленные глаза вьетнамских детишек. — Я говорю это потому, что слишком часто спрашиваю себя, зачем вы, друзья, вообще сюда пожаловали?
Уязвленный Сив впадает в хмурое молчание. Мясник, или сам тоже интересующийся этой проблемой, или же просто для того, чтобы поддержать павшее знамя Сива, спрашивает:
— А почему вы миритесь с этим? Вы же ненавидите нас не меньше, чем своих северных собратьев.
Черные, бездонные глаза Транга поворачиваются к Терри.
— Я не просто ненавижу, — говорит он. — Я горю от ненависти.
Я горю от ненависти.
Многие недели эта фраза преследует Сива. По той или иной причине она кажется ему талисманом, связующим его с Мясником и Трангом, потому что ему хочется быть частью чего-то более человечного, чем просто воинское подразделение, в котором служит. Которое тем только и занимается, что убивает. Но, в конце концов, приходит к мысли, что сам не понимает, что за талисман он приобрел, да и не поймет, если будет держать его спрятанным от других.
И он обращается к своему брату Доминику, который, хоть и младший, но весьма начитан по части истории, философии и социальной этики.
Из всех из них его братишка меньше всего создан для войны. Он тоже убивал, но по необходимости. Он никогда не чувствовал душевного подъема, как все они — часто не отдавая себе в этом отчета, как молодые волки в джунглях — в пылу сражения. Его не ослепляют светящиеся трассеры, прорезывающие тьму ночи, он не возбуждается от сухого треска автоматной очереди. Он не видит ничего мудрого в нравственном принципе «убивай или будешь убитым», который пропитывает воздух Вьетнама не в меньшей степени, чем вонь.
— Да, я отчасти понимаю, что он имеет в виду, — сказал Доминик, когда Сив изложил ему вкратце странный разговор с Трангом. — Но чтобы полностью понять, надо либо родиться здесь, либо быть профессиональным историком.
Они расквартированы в деревне, полной, как это почти стало правилом за последние годы, раздоров и взаимного недоверия. Мимо Сива и Доминика, устроившихся на солнышке, прошли несколько деревенских старейшин, вооруженных американскими автоматами. По-видимому, обходят хижины, агитируя голосовать за себя на выборах, подумал Сив.
— Вот, например, французы. Они пришли сюда на рубеже веков и буквально изнасиловали эту страну. По сути дела, они вели себя ничуть не пристойнее, чем колонизаторы прошлых столетий. Они начали с того, что пинками под зад выгнали здешних мандаринов из их кабинетов и внедрили, помахивая бамбуковой тростью, французские традиции руководства страной, французское законодательство, французское образование. Все это привело к тому, что старое общество, основанное на конфуцианских догматах, развалилось.
Старейшины вышли из одной из хижин, волоча за собой молодого парня, и швырнули его в уличную пыль. Он был весь в крови, его левая рука бессильно висела, вывернутая неестественным образом. Прямо на улице, чтобы все видели, старейшины продолжили немилосердно избивать его.
— Бывший министр финансов во французском правительстве Поль Доумер прибыл сюда в качестве генерал-губернатора в 1897 году. В этом заключался своего рода юмор. Политические противники выперли его сюда за попытки реформировать налоговое законодательство. Вот здесь он и развернулся, превратив колонию в приносящее доходы предприятие, обложив налогами всех и каждого.
Этот парень, очевидно, лазутчик с севера. Говорят, что советники из ЦРУ научили здешних старейшин выслеживать коммунистических шпионов на территории Южного Вьетнама и они должны ежемесячно посылать соответствующие отчеты.
— Первым делом Доумер отменил запрет на экспорт риса, который ввели мандарины, по справедливости считая, что здесь рис нужнее: он помогал решить проблему с хронически голодающими районами страны. Француз, однако, увидел в рисе имеющийся в избытке товар, продавая который можно сделать колонию самоокупающейся. К 1940-м годам Индокитай занял третье место в мире по экспорту риса. В результате этого миллионы долларов хлынули во французские сейфы и кофферы, но, с другой стороны, большинство мелких крестьян, предки которых столетиями возделывали рис на своей земле, лишились собственности: их наделы перекупили богатые вьетнамские семьи, не жалеющие наличных денег на сулящий такие барыши бизнес.
Один из старейшин приставил к виску парня пистолет и спустил курок. Действительно ли он был предателем или же это просто местный крестьянин, у которого не было средств, чтобы подмазать начальство? Как и во множестве других вопросов, постоянно встающих во Вьетнаме, американцам и здесь не докопаться до истины.
— Все это прекрасно устраивало Доумера. Он использовал обезземеленных в качестве рабов на каучуковых плантациях и в копях, развернув широкомасштабную программу общественных работ.
Старейшины заходят в одну хижину за другой и скоро на месте, обагренном кровью того парня, стоит целая группа мужчин и женщин. Темные тучи сгущаются над горизонтом, огненный диск солнца скрывается за ними. Люди, немые, как горы на северо-западе, стоят перед допрашивающими их старейшинами. Туман клубится над окружающими деревню джунглями. Старейшины присаживаются на корточки, едят рис, оживленно переговариваясь между собой.
— Но в какой-то критический момент французское влияние начало двигаться по другому руслу. До французской колонизации Вьетнама пристрастие к опиуму здесь не было так широко распространено, в основном ограничиваясь узким кругом выходцев из Китая. При Доумере ситуация начала меняться. Видя в опиуме еще один потенциальный источник доходов, он построил в Сайгоне очистительную фабрику, и постепенно пристрастие к наркотикам распространилось среди вьетнамцев с такой жуткой скоростью, что скоро чуть ли не треть доходов колонии падала на продажу этого зелья.
Закончив обед, старейшины поднялись на ноги и на глазах у населения деревни одного за другим расстреляли задержанных.
Лицо Доминика потемнело, стало такого же цвета, как пепелище.
— Французы давно покинули Вьетнам, придет время, покинем его и мы. Но опиум и страдания, причиняемые им, останутся. Вот оно, французское наследие Индокитаю, вот тот французский поцелуй взасос, которым Поль Доумер отблагодарил здешний народ, который, как он писал домой по прибытии сюда, «созрел для того, чтобы служить Франции».
— Мы все здесь проливаем свою кровь, но душой мы спокойны, — сказал Сив. — Мы более или менее привыкли к тому, что вьетнамцы творят по отношению друг к другу. У нас есть приказы, которые мы выполняем. И было бы скверно для нашего боевого духа вмешиваться в то, что внешне выглядит как проводимая с благословения американцев антикоммунистическая операция. Для нас вон те мужчины и женщины, что лежат там в пыли, коммунистические лазутчики. Но ты смотришь на это иначе. Ты не только проливаешь свою кровь здесь, ты и душою кровоточишь. Ты что, забыл о воинственной природе вьетнамцев? Они постоянно стремились подчинить своему влиянию своих менее агрессивных соседей, как, например, кхмеров.
— Мы все кровоточим здесь душою, — возразил Доминик. — Только ты слишком упрям, чтобы признаться в этом. Я думаю, мы все время от времени задаемся вопросом, а не ненавидит ли нас Транг еще больше, чем он ненавидит своих северных собратьев? И природа вьетнамцев не имеет ничего общего с тем, что сделали с ними французы, и ты это сам прекрасно понимаешь.
— Пусть тот, кто без греха, первым бросит свой камень. Кажется, так сказано в Библии?
— В общих чертах, так. — Он хмуро оглядел груду тел на деревенской улице. — Ничто не снимет с наших плеч тяжесть этой трагедии.
