Дело о пеликанах - Гришем (Гришэм) Джон (мир бесплатных книг txt) 📗
— Вы собрали девяносто процентов голосов кубинцев.
Президент швырнул речь на сиденье и взял утренний выпуск “Пост”.
— Хорошо, давай начнем с Кальдерона. Сколько ему?
— Пятьдесят один. Женат, восемь детей. Католик, происходит из бедной семьи, окончил Йельский университет, очень солидный. Очень консервативен. Никаких изъянов или личных компрометирующих фактов, за исключением того, что двадцать лет назад лечился от алкоголизма. Тогда перестал пить. Сейчас полный трезвенник.
— Курил когда-нибудь травку?
— Он это отрицает.
— Мне он нравится. — Президент читал первую страницу.
— Мне тоже. Министерство правосудия и ФБР протряхнуло его белье. Все чисто. Что теперь? Сайлер-Спенс или Ватсон?
— Что это за имя, Сайлер-Ватсон? Я имею в виду, что происходит с этими женщинами, которые используют двойные фамилии? Что бы было, если бы ее звали Сковински и она бы вышла замуж за парня с фамилией Левандовски? Настаивала бы ее маленькая освобожден-на душа на том, чтобы пройти сквозь годы жизни как Ф. Гвендолин Сковински-Левандовски? С меня довольно. Я никогда не назначу женщину с двойной фамилией.
— Вы уже назначили одну.
— Кого?
— Кэй Джоунс-Родди, посла в Бразилию.
— Тогда позвони ей домой и скажи, что я ее уволил.
Коул выдавил легкую ухмылку и положил мемо себе на сиденье. Он смотрел на дорожное движение за окном. Они примут решение по номеру два позднее. Кальдерон уже был в кармане, и он хотел Линду Сайлер-Спенс, так что он будет продолжать проталкивать черного и склонит Президента на сторону женщины. Обычное дело.
— Я думаю, нам следует перед их объявлением подождать еще две недели, — сказал он.
— Как угодно, — пробормотал Президент, читая статью на первой странице. Он объявит их тогда, когда будет к этому готов, безотносительно расписания Коула. Он еще не был убежден в том, что их обоих нужно объявлять вместе.
— Судья Ватсон является весьма консервативным черным судьей с репутацией жесткого человека. Его выбор был бы идеальным.
— Не знаю, не знаю, — пробормотал Президент в тот момент, когда читал о Гэвине Верхике.
Коул уже видел эту статью на второй странице. Верхика нашли мертвым в номере “Хилтона” в Новом Орлеане при странных обстоятельствах. В соответствии с ней, официальные лица ФБР блуждали в потемках и никак не могли объяснить, почему Верхик оказался в Новом Орлеане. Войлс был глубоко опечален. Отличный, лояльный работник и т. д.
Президент свернул газету.
— Наш друг Грентэм пока молчит?
— Он копает. Я думаю, он слышал о деле, но не знает, как к нему подойти. Он всех в городе обзвонил, но не знает, что именно спрашивать. Только дразнит гусей.
— Да, вчера я играл с Гмински в гольф, — чопорно сказал Президент. — И он меня заверил, что все находится под контролем. Пока мы сыграли партию с восемнадцатью лунками, у нас состоялась настоящая сердечная беседа. Он ужасный игрок и не может выбраться из песка или воды. Это было забавно, в самом деле.
Коул в жизни близко не подходил к клюшкам для гольфа и ненавидел тратить время на разговоры о гандикапе и тому подобном.
— Вы думаете, Войлс ведет там на месте расследование?
— Нет. Он дал мне слово, что не будет этого делать. Не то чтобы я доверял ему, но Гмински не упоминал Войлса.
— Насколько вы доверяете Гмински? — спросил Коул и быстро и неодобрительно посмотрел на Президента.
— Нисколько не доверяю. Но, если бы он знал что-нибудь о деле пеликанов, я думаю, что он бы мне сказал...
Слова Президента повисли в воздухе. Он знал, что выглядел наивно.
Коул недоверчиво хмыкнул.
Они пересекли Анакостиа Ривер и очутились в Принс Джоджа Каунти. Президент взял речь и глянул в окно. Прошло две недели после убийств, а рейтинги были ухе выше пятидесяти процентов. У демократов не было видимого кандидата, которого можно было бы поднимать на шит. Он был сильным и становился сильнее. Американцы устали от наркотиков и преступлений, и от шумных меньшинств, которые притягивали к себе внимание, и от либеральных идиотов, толкующих конституцию в пользу преступников и радикалов. Это был его час. Два назначения на должность в Верховном суде одновременно. Это его наследие.
Он улыбался себе. Замечательная трагедия.
