Лед Бомбея - Форбс Лесли (бесплатные версии книг .txt) 📗
Пережить трансформацию в море в нечто иное и странное.
Я попалась в сеть, словно в околоплодный мешок.
Волнение моря. Погребение в море.
– Ты спишь и видишь сны, – говорит мне чей-то голос. Я тону и вижу во сне светлячков. Наказание должно соответствовать преступлению.
– Вы грезите, мисс Бенегал.
Рыбаки-коли, поймавшие меня в свои сети, должно быть, решили, что муссон все-таки еще не начался, а возможно, им до такой степени нужны были деньги, что они не могли себе позволить при условии какого угодно риска пропустить хотя бы один день и не выйти в море за рыбой. Обычно они затаскивают свои лодки на берег задолго до начала бури и делают из них временные укрытия, просто-напросто перевернув их вверх дном и сделав над ними некое подобие навеса из соломы.
Их предупредил Томас, вернувшийся из полицейского участка ни с чем и остановивший машину у заднего выхода из Отдела реквизита. Он заметил, как я выпрыгивала из окна, и подал знак рыбакам, выходившим на берег. С помощью своих сетей они выловили меня. Я все еще крепко держалась за тот плавучий островок, который оказался не чем иным, как пенопластовой упаковкой для партии бутылок кока-колы, предназначавшихся для Саудовской Аравии.
Я приняла рыбацкие фонари за светлячков из Кералы, гроздьями усеивавших деревья в нашем саду после прекращения муссонных ливней, подобно рождественской иллюминации. Именно после Рождества, когда мне исполнилось четыре года, я впервые узнала, что такое стрихнин.
«Когда-то давно, – рассказывала мне мама, – когда белые люди пришли на этот берег, у них умирали в младенчестве девятнадцать из двадцати детей, и только один выживал. Ты прожила намного дольше, Розалинда. Возьми вот это, чтобы отпугивать змей».
Она дала мне смертельную дозу, но семена очень твердые, их бывает трудно размолоть даже на ручной мельнице. У меня от них заболели зубы. Я напробовалась их до того, что у меня возник приступ клаустрофобии и спазмы, но до смерти дело не дошло. Наш садовник следил за матерью. «Муссон бывает вреден для англичанок», – сказал он позже моему отцу, когда они извлекли семена у меня изо рта, а матери дали успокоительное. Садовник так никогда и не поверил в то, что в моей матери текла индийская кровь. «Слишком бледная для индианки», – говорил он. Недостаточно чистое золото.
В следующий раз, когда она попыталась испробовать семена на мне, я уже была значительно более осторожна и более подозрительна. Небольшие дозы яда укрепляют иммунную систему.
В муссонных ливнях иногда наступает перерыв и ночи, подобные нынешней, озаренные светом звезд и множества светлячков, усеянные кроваво-красными спинками карминоносных червецов и оглашаемые хриплыми воплями лягушек. "Дождь был как шахматный игрок, – писал поэт Субандху во время другого муссона четырнадцать столетий назад, – а разноцветные лягушки – как фигуры на клетках напитавшегося влагой поля".
Когда рыбаки вытащили меня на берег, я попыталась рассказать Томасу о Роби, но он, видимо, подумал, что я брежу. А я кричала о восковых трупах; о прокаженных; о клетках, заполненных водой, и при этом не выпускала из рук пенопластовую упаковку от кока-колы. Томас отвез меня в больницу, где сестры вкололи мне что-то такое, от чего я уснула глубоким сном без сновидений. Все погрузилось во тьму – обычная особенность сезона дождей: невозможно отличить день от ночи; облака полностью закрывают солнце.
2
Я проснулась под звуки, напомнившие мне о давно утраченном доме, – под тихую песню, которую напевала сестра-малайяли. Наверное, «Песню о святом Фоме-христианине». Это их любимая песня, и называется она так потому, что, по старому народному преданию малайяли, апостол Фома в 52 г. н. э. приплыл в Индию и высадился на берег где-то немного севернее Кочина. Он обратил жителей Кералы из их дравидийской разновидности индуизма в новое привезенное им суеверие.
– Потом его забили камнями насмерть на холме в окрестностях Мадраса.
Услышав мой голос, хорошенькая сестра удивленно взглянула на меня.
– О, вы проснулись! – воскликнула она уже по-английски.
– Меня зовут Розалинда Бенегал, – сказала я.
Тайна моей личности разрешилась в двух словах. Сводная сестра Миранды Шармы, добавила я про себя. Бабочка, приколотая иглой к зеленому сукну рядом с пятью другими. Но сводные ли мы с ней сестры? Иногда мне кажется, что вся моя жизнь до семилетнего возраста была сплошным сном. У него то же самое фантастическое мерцание по краям, какое было у цветной пленки «техниколор» в 50-е годы, когда зеленые оттенки желтели, а цвет любого моря становился бирюзовым. Иногда мне кажется, что свое прошлое я сшила из ниток старой одежды моих родичей и с тех пор вот уже много лет выдергиваю швы.
– Свояченица Проспера Шармы, – пробормотала я тихо.
И только несколько часов спустя, когда я проснулась и услышала рев муссонного ливня, хлеставшего по окнам больницы, я вспомнила все по-настоящему. Надо мной склонилась Миранда.
– Хиджра, подобно Шиве, способен насылать дождь, – сказала я ей.
И эта фраза показалась мне вполне уместной. Роби был с Эйкрсом, но где же была Сунила?
– Это я, Роз. Я попросила, чтобы тебя перевели в отдельную палату. Ты скоро поправишься.
Она пододвинула стул к кровати и села.
– Они нашли ее? А Роби? Он тоже здесь?
Она взяла меня за руку.
– Роз, расслабься и постарайся уснуть. У тебя осталось несколько царапин и синяков, но это просто чудо, что ты не утонула. Можешь благодарить упаковку из-под кока-колы. Медсестры сказали мне, что им пришлось сделать тебе укол сильного успокоительного, прежде чем они смогли вырвать ее у тебя из рук.
– Сколько я еще здесь пробуду?
– Вполне возможно, что тебе уже завтра разрешат поехать домой.
– Люди в лодке и Томас. Роби с другими трупами. Я сказала им.
Миранда удивленно взглянула на меня.
– Все вели себя чудесно, Роз, твой шофер привез тебя сюда и потом связался со мной. Томас, его так, кажется, зовут? Он поднял такой шум в полицейском участке, что им в конце концов пришлось выехать и провести расследование. Слишком поздно, правда, однако охранник подтвердил достоверность рассказа Томаса, так же, как и чудовищный погром в здании Центрального отдела реквизита.
– Который сейчас час?
– Два часа дня. Ты проспала несколько часов. Мы с Проспером очень за тебя беспокоились. Он уже приезжал сюда немного раньше.
– Я чувствую себя такой виноватой, – сказала я.
– Из-за чего, Розалинда?
Голос Миранды был таким же мягким и нежным, как и голос медсестры.
– Из-за того, что я сбежала. Из-за того, что я не смогла ничему помешать.
Я говорила о Роби, но с тем же успехом на его месте могла быть и моя мать. Чувство вины – мое второе "я".
Миранда подумала, что я говорю о матери.
– Ты сделала все, что в твоих силах, Роз. Папа рассказывал мне. И в какой-то момент ты должна была подумать и о своей собственной безопасности.
– Их большая вина, – сказала я, – подобна медленно действующему яду, который только теперь начинает разъедать их души.
Эти слова произнес отец после похорон. В то мгновение, когда мы не могли смотреть друг другу в глаза. Я повторила их или мне только приснилось?
– Что ты сказала, Роз? – На этот раз ее часы показывали два тридцать. Я потеряла еще тридцать минут. – Ты то приходишь в себя, то снова теряешь сознание.
– Ничего. Слова, которые отец произнес много лет назад. – Я кашлянула. – Он сказал, что чувство вины – это медленно убивающий яд.
Она покачала головой:
– Он никогда ничего подобного мне не говорил.
– А зачем? Ведь ты – законная дочь.
Пальцы Миранды сжали мою руку.
– О нет, Розалинда! Не поэтому. Он не говорил мне потому, что я никогда не была ему так близка, как ты.
– Извини, – сказала я, не зная, за что, собственно, извиняюсь.
– Ну, что ты.
