Мизерере - Гранже Жан-Кристоф (читать книги TXT) 📗

Волокин все еще осматривал тело.

Ощупывал торс, просовывал пальцы в раны. Вдруг он отшатнулся назад и сел на пол.

Касдан поднял пистолет, не понимая, в чем дело.

Ему потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что произошло.

Зазвонил телефон.

На трупе.

Волокин посмотрел на руки Касдана: тот не надел перчаток. Русский закусил губы. Поднялся. Похлопал по карманам убитого.

Нашел мобильный. Отодвинул крышку и стал слушать. Затем направил трубку в сторону Касдана. Армянин насторожил уши: смех. Детское хихиканье, перемежаемое стуком трости.

Связь прервалась.

Напарники застыли на месте.

И тогда они услышали топот. Совсем рядом.

Легкий, настороженный, частый.

Дети-убийцы здесь, снаружи.

Они их ждут.

56

Площадь была пуста.

Двести метров длиной. Огороженная с трех сторон домами в несколько десятков этажей. Позади из высокой трубы вырывались густые клубы дыма. А еще дальше — небо. Синее полотнище, на котором этой ночью не видно ни облачка, воплощенная пустота, бесстрастная, холодная, гладкая. Безграничное сияние, при лунном свете казавшееся насыщенным, как картина Ива Кляйна. [29]

Волокин сделал несколько шагов, вцепившись в свой «глок». Детей нигде не видно. Он взглянул на Касдана, который тоже целился в пустоту. В синем молоке неба армянин светился, словно покрытый крошечными кристалликами. Русский понял, что и сам он выглядит так же. Две рыбы, четко очерченные блестящей коркой соли. Их глаза, черно-белые пятна, подобно сталактитам, застыли в неподвижном мгновении. Единственное движение на этой картине — два облачка пара, вырывавшегося из их губ.

Они не обменялись ни словом, но все поняли.

Все легавые живут ради подобной минуты.

Вот уже пять дней они жили ради этой минуты.

Они двинулись по площади.

Вытянув руки поперек туловища, они держали оружие дулом вниз.

Высотки вокруг казались непроницаемыми глыбами тьмы. Ни одного горящего окна. Полная тишина, не считая глухого гудения далекого завода. Гигантского бьющегося сердца в теле из стали и бетона.

Так они и шли без прикрытия.

Их силуэты вырисовывались на эспланаде, будто вырезанные скальпелем. К ногам прилипли тени — тонко очерченные жвала насекомых.

Они чутко прислушивались. Деревянный перестук стих. Только шум промышленной зоны за жилыми поселками встряхивал складки сумрака.

И вдруг новый смешок.

Оба полицейских прицелились на звук.

Но смех послышался с другой стороны.

Приглушенное хихиканье.

Торопливый топот.

Со всех концов площади.

Касдан и Волокин медленно продвигались вперед, еще медленнее разворачивались, проводя пистолетами дуги в направлении окружавших их домов.

Снова смех.

Топот.

— Они играют, — прошептал Волокин. Пар вырывался у него изо рта с каждым произнесенным слогом. — Играют с нами.

Они разошлись в стороны, к разным зданиям, один направо, другой налево. Смешки раздавались и тут же стихали. Из-под арок. Лестниц. Кустов бирючины. Точно установить источник было невозможно.

Внезапно у стоящей в глубине высотки сверкнуло серебром.

Волокин прищурился. Проблеск исчез. Он подумал о хромированном оружии. Новая вспышка, десятью метрами правее. И еще одна, тридцатью метрами левее.

Русский бросил на Касдана вопросительный взгляд. Судя по вытаращенным глазам, армянин понимал не больше его. Откуда эти проблески? Волокину пришло в голову, что это мог быть световой эквивалент свиста.

Снова, вспышка.

Перемигивание огоньков.

Четкое ощущение, что кто-то ловит зеркалами «лунных зайчиков» и направляет на них, заострив, будто кинжалы. Да, лунные лезвия ослепляли их. Осыпали. Острые, как брызги ртути.

Волокин понял.

Дети здесь, под покровом ночи. Их закутанные в черное тела невидимы, но они в масках. Металлических масках… А еще у каждого очищенная от коры палочка из светлого дерева. Наверняка из Acacia seyal со срезанными шипами…

Слева топот бегущих ног. Волокин повернулся на звук. Вдали послышались смешки. Вспышка справа. Легавый не знал уже, куда смотреть. Дети исчезали и тут же появлялись вновь. Под лестницами, за кустами.

Он сделал три шага к зданию слева. Через плечо бросил взгляд на Касдана, подходившего к высотке справа. Теперь их разделяло сто метров. Волокин миновал первый покрытый инеем куст.

Тишина. Ветер. Холод.

Теперь он кое-что различил. Едва слышный звук из-за зарослей, донесенный порывом ветра и тут же сметенный другим. Дети перешептывались. Они что-то задумали. Волокин шел вдоль живой изгороди, стараясь что-нибудь разглядеть сквозь кусты. При лунном свете видимость была отличной. Он целился из «глока», но в нем крепла уверенность: он не применит оружие. Никогда он не станет стрелять по таким противникам.

Бой был проигран заранее.

Он бессилен перед своими врагами.

Скрипящие под ногами камни. Замерзшие комья земли. Он все еще шел вдоль бирючины. Шепот стих. Живая изгородь закончилась. Воло бросился налево, направив оружие в узкое пространство между двумя кустами.

Никого.

Полицейский потер пальцами рукоятку пистолета. Несмотря на мороз, по лицу стекала струйка пота. У него упало сердце. Провалилось прямо в желудок.

Он продолжал идти. Медленно. Напряженно. И в то же время неуверенно. Все казалось ему далеким. Душа покидала тело и плыла рядом. Он осматривался вокруг спокойным, почти отрешенным взглядом. Словно был в стороне от этого мгновения, от напряжения, от угрозы…

Слева послышался шорох.

Он среагировал секундой позже, чем следовало: ребенок был перед ним.

Волокин замер. Вернее, само мгновение — время, пространство, Вселенная — замерло, растянувшись до бесконечности. Он увидел то, во что не мог поверить. Маску ребенка. Вылитую из сверкающего металла, выкованную молотом. Ее поверхность бороздили шишки, гребни, впадины.

У русского мелькнула нелепая мысль о вылитых из серебра пулях, которыми герои комиксов его детства убивали оборотней.

Сегодня ночью оборотнем был он.

Маска заворожила его.

Античная маска с преувеличенным выражением радости, смеха, боли. Большие ромбы вместо глаз. Еще большее отверстие вместо рта. Черты растянуты, словно за ними рвется душа. В античном театре каждое чувство, грандиозное и универсальное, царило на сцене. Волокин подумал: «Ты — ребенок-бог…»

Но тут ребенок прошептал:

— Gefangen.

И всадил нож в ногу Волокина.

Легавый заорал. Площадь и небо пошатнулись. Между их темными зеркалами колебались заводская труба и высотки. Он попытался устоять, но земля уже уходила у него из-под ног. Взглянув на рану, он почувствовал, как боль со скоростью света вгрызается в плоть. Увидел маленькую руку, вгоняющую лезвие по самую рукоятку. Стаккато пронеслась мысль: деревянная рукоятка, нож XIX века, амиш Зла…

Потом он икнул, и земля завертелась, опрокинув на него небо. Он попытался левой рукой схватить мальчишку, но промахнулся.

И упал на колени.

Далеко, очень далеко раздался крик бегущего к нему Касдана:

— ВОЛО!

Потом близко, устрашающе близко, он услышал смех из-под маски. Победный смех. Ребенок не отпустил нож. Изо всех сил, обеими руками он нажал на него и сломал лезвие внутри раны. КЛАЦ.

Боль возросла стократно. Волокин уставился на застывшие черты маски, изломанные лунным светом. Спокойно припомнил курс лекций, который когда-то прослушал в университете, — об «истоках греческой философии». Подумал о зарождении мира, о боге-творце Уране, о его браке с Землей, Геей. Подумал об их детях, титанах, один из которых, Крон, оскопил отца.

— Дети-титаны…

Он хотел это выкрикнуть, но язык у него во рту точно распух. Он упал.

Виском ударился о землю со звуком финальной хлопушки на съемках. Снизу он видел тротуар, трубу, луну и огромную, колоссальную тень Касдана в развевающейся куртке, с «Зиг Зауэром» в вытянутой вперед руке.