Еще жива - Шарай Владислав (бесплатные серии книг .txt) 📗

Я хочу, чтобы у меня тоже были фотографии. Хочу, чтобы мои воспоминания были запечатлены на снимках. Я хочу фото себя, и Ника, и нашего ребенка, и всех детей, которых мы могли бы родить. И я хочу, чтобы у меня была возможность смотреть на фотокарточки прошлого и смеяться с того, чем мы занимались раньше. Но такого будущего у меня, наверное, не будет, потому что оно украдено этим эгоистичным мерзавцем, этим ублюдком, который, словно змея, извивающаяся кольцами в траве, ожидает минуты, когда он сможет отнять у меня то единственное, что осталось от любимого мужчины.

Я не могу плакать. Рана слишком свежа, и все, на что я сейчас способна, — это сидеть тут бездушной куклой и рвать эти фотографии в клочья. Уничтожать их так же, как уничтожен весь мир. Красть воспоминания швейцарца, как он украл мои.

И вдруг, несмотря на то что лицо у меня сухое, я обнаруживаю, что сижу в озере, произведенном моим телом. Я знаю, что это значит: мой ребенок приходит в мир.

Роды проходят тяжело, но быстро. Возможно, слишком быстро. Я не могу определить. Меня душат пот и слезы, я хватаю ртом воздух, пытаясь хоть немного уменьшить боль. Но с каждым вдохом мое тело разрывается еще на дюйм.

— Побудь еще чуть-чуть внутри.

— Но я уже готов.

— Здесь, снаружи, небезопасно.

— Я хочу увидеть мир.

— Ах, малыш, в этом мире не осталось ничего, кроме смерти.

— Что такое смерть?

— Молюсь, чтобы ты никогда этого не узнал.

Я зря приехала. Приехала к тому, кого нет в живых, чтобы родить на яхте в одиночестве.

Моя дочь появляется на свет в самую темную минуту моей жизни. Мы плачем дуэтом.

Посреди моего кошмара появляется Ник и говорит:

— Она безупречна.

Ее крохотная ладошка обхватывает мой палец. Все части ее тела находятся на положенных местах. Все есть, ничего лишнего. Я спрашиваю его:

— Не отброс?

— Нет. Она так же прекрасна, как и ее мать.

— Я ужасно выгляжу.

Он смеется.

— Женщины! Ты родила нашего ребенка. Ты никогда не была для меня прекраснее, чем сейчас.

— Ты уверен, что она безупречна?

— Абсолютно.

— Он хочет отнять ее.

— Ты ему этого не позволишь. Я знаю тебя.

— Но я устала. Я так устала, могу я сейчас поспать?

— Не сейчас, дорогая. Но скоро.

— Я прочитала твое письмо. Я тебя тоже люблю, ты же знаешь.

— Было бы легче, если бы не любила.

— Больше нет такого понятия, как «легко».

Он целует ее в лоб, затем меня. Его губы теплые. Как могут воображаемые губы быть теплыми?

Мягко улыбнувшись, он говорит:

— Это любовь. Такой любовь и должна быть.

Эфир. Так это называют любители эзотерики. Ник растворяется в воздухе и, наверное, уходит в этот эфир. Или, возможно, в моем мозгу что-то переключается, и он возвращается к нормальному состоянию. Это неважно. Ник ушел, а швейцарец вернулся, заполнив собой дверной проем. Сейчас я не знаю, что хуже, потому что он смотрит на моего ребенка, моего ребенка, с алчным выражением на своем суровом лице. Не возжелай. Я хочу убить его прямо там, где он стоит.

Он медленно идет ко мне. К нам.

— Дай мне моего ребенка, — негромко говорит он.

Я ощущаю физическое омерзение. Горячее, бурлящее, клокочущее. Я как львица, готовая разорвать ему глотку, если он позарится на то, что принадлежит мне.

— Какого черта тебе надо?

— Успокойся, пожалуйста. Ты не в себе.

— Потому что ты пытаешься украсть моего ребенка, — бросаю я зло.

— Моего ребенка.

Только сейчас он замечает, что что-то не так. Я изменила декор его пристанища, пока он охотился и занимался собирательством. То, что было для него дорогим, я использовала в качестве конфетти на празднике своей ярости. Его взгляд перемещается от одного обрывка к другому по пути к пустому ящику, затем к газетной вырезке, которую я специально положила на маленький столик.

— Что ты наделала?

— Почему ты мне не говорил, что ты родственник жены Джорджа Поупа?

— Это… были… мои… вещи. Кто дал тебе право?

— А кто давал тебе право держать меня заложницей и красть моего ребенка? Кто давал тебе право использовать Лизу в качестве какой-то сексуальной плевательницы, порезать и убить ее? Она была всего лишь девочкой. И солдат. И русский. И Ирина. Они умерли, чтобы ты чувствовал себя богом?

— Я есть бог! — орет он. — Я единственный бог, другого уже не будет.

Я слишком устала от этой борьбы.

— Я больше не верю в Бога. Почему я должна верить?

Мое дитя издает тонкий писк. Бедная девочка! Только родилась — и сразу оказалась в гуще примитивных разборок. Но эта будет не такой, как предыдущие. Эта будет до смертельного исхода.

— Дай нам просто уйти, — говорю я.

Спокойно. Самка-альфа защищает свое.

Он наклоняется к нам. Протягивает руки. Я отскакиваю настолько, насколько позволяют наручники, но этого совсем недостаточно.

— Отдай мне моего ребенка.

— Зачем? Я не могу понять, зачем мы тебе нужны? Почему мы?

От его смеха меня бросает в дрожь.

— Мне нужен твой ребенок, потому что он рожден от родителей, невосприимчивых к болезни. Твой ребенок не заразится.

Фрагменты пазла сдвигаются и переворачиваются.

— Ты ведь ищешь лекарство.

— Не будь дурой, лекарства не существует.

Он словно откусывает каждое слово и выплевывает мне в лицо.

— Мертвые мертвы, их не вернуть. Я создал болезнь, которую не победить. Я создал ее. Я. Не Джордж. Я разработал ее таким образом, чтобы изменения никогда не прекращались. Никто не может предугадать, какие хромосомы будут задействованы и во что они превратят своего носителя. Возможно, в нечто доселе невиданное. Мы все отбросы. Мы должны умереть.

Мне хочется избить его, наброситься и колотить кулаками, но все оставшиеся у меня силы забирает мой разум.

— Ты и Поуп, вы это сделали всем нам.

— Ты ничего не понимаешь, американка. Ты глупая женщина. Ты мыла пол и выгребала мышиное дерьмо из клеток. А я ученый. Доктор наук. Я хочу получить ребенка. Я никогда не буду иметь собственного. Я отдал свое женское естество этой болезни. Я превратился в мужчину против собственной воли. Джордж все забрал у меня. Работу. Возможность иметь детей. Он отнял у меня все!

Взрыв смеха вырывается у меня из горла, лед и огонь одновременно. Боль пронзает тело, но я не обращаю на нее внимания. Если бы все происходящее не было столь трагично, я бы могла поспорить, что это мыльная опера. Злодей с закрученными усами в действительности оказывается девушкой!

— Так ты та женщина на фотографиях?

Теперь все встает на свои места. Я вспоминаю слова Лизы о том, что он не такой, как все прочие мужчины. И это его постоянное женоненавистничество, его нарочито мужские телодвижения, как будто отрепетированные перед зеркалом. Видимо, случай, порывшись в барабане генетической лотереи, вытащил X-хромосому, при этом нечаянно отломив ей одну ножку.

— Был ею до болезни. Я был женой Джорджа Престона Поупа пятнадцать лет! Он был холодным, жестоким человеком, до конца мне непонятным, пока не заразил меня против воли. Нам нужно было протестировать на людях, и он сделал мне инъекцию. Не себе, мне. Я знал, что он не испытывал ко мне никаких чувств, его интересовали только бизнес, деньги, его репутация великого человека. Он должен мне ребенка.

Я смеюсь, как будто это лучшая шутка, какую я слышала в своей жизни. Эстрадные сатирики оторвали бы с руками такой сюжет. Я бросаю ему в лицо письмо Ника, словно кирпич.

— Прочти.

— Не смейся надо мной! Отдай мне моего ребенка.

— Прочти! — ору я, пока от надрыва у меня не начинают болеть легкие. — Прочти это письмо.

Он пробегает глазами листок. Происходит метаморфоза. Деградация от камня к беспомощно оседающему телу потерявшего надежду человека. Он сидит какое-то время среди обломков своего прошлого и будущего.