Пациентка - Кортес Родриго (книги без регистрации бесплатно полностью txt) 📗
— Значит, так, — положив крупные, покрытые черным волосом руки на стол, начал мэр. — Вопрос у нас простой: что с ней делать? У кого какие соображения?
— Она абсолютно нормальна, а потому подсудна, — пожал плечами Левадовски.
— Вы же сами сказали, что она психопатка, — удивился прокурор. — Как это… экспо… экспло…
— Эксплозивная, — не выдержал издевательства над термином Левадовски.
— Ну вот, — развел руками прокурор, — и как нам ее сажать с таким-то диагнозом? Ее, так получается, лечить надо.
Висенте заинтересованно слушал, но пока в разговор не встревал.
— Психопатия, строго говоря, не является заболеванием, — искоса глянув на мэра, пожал плечами Левадовски. — Я же говорил вам: это скорее патология социокультурного развития.
Прокурор сокрушенно покачал головой и тоже глянул в сторону мэра.
— Но если я ее посажу, у нее останется возможность подачи апелляции. А в клинике ее можно лет пятьдесят продержать, и никакая апелляция не поможет.
— Имейте совесть! — вспыхнул Левадовски. — Почему именно в клинике? И потом, с чего вы решили, что апелляцию удовлетворят?
И тогда мэр подал знак рукой, и оба спорщика смолкли.
— Второй может объявиться, — мрачно пояснил доктору мэр. — И необязательно здесь. А вы понимаете, что будет, если он даст признательные показания где-нибудь в Нью-Джерси?
— Что? — недоуменно уставился на него Левадовски.
— Что-что! — передразнил его Висенте. — Развалится все к чертовой матери! Я-то в этом НьюДжерси никто!
Все трое смолкли и некоторое время так и сидели, и наконец Висенте решился:
— Значит, так: сажать ее нельзя. Не приведи господь, если копы и впрямь этого потрошителя где-нибудь в другом штате возьмут. Но содержать эту стерву нужно под присмотром, и лучше, если подольше.
Левадовски недовольно крякнул.
— У меня и мест свободных нет, господин мэр! Было три, но недавно новых больных привезли… Куда я ее?
— Ты, главное, диагноз поставь, — с облегчением навалился на доктора прокурор. — А куда ее засунуть, мы найдем. Верно, Висенте?
Висенте неопределенно мотнул головой, но тогда уже взвился Левадовски.
— Ну уж нет! А если мой диагноз не подтвердят? У меня же репутация! Как вы не поймете?!
Висенте прислушался и энергично кивнул.
— Доктор прав. Другая клиника нам не подходит. Будем сажать в эту. Главное, чтобы публика видела, что она действительно невменяемая, а это сделать нетрудно. Кокаина я дам.
Левадовски шумно глотнул.
— Не надо мне вашего кокаина! Нельзя ей в такой ситуации кокаин!
— А что можно? — заинтересованно посмотрел на него мэр и, видя, что тот снова никак не может решиться выдавить из себя нужное слово, взбеленился: — Ты давай думай быстрее, док! У меня встреча на восемь вечера назначена, а я здесьс вами торчу!
Левадовски обреченно вздохнул.
— Есть у меня средство… Сделаю.
Скотт Левадовски и в самом деле был перед нелегким выбором. Прямо сейчас в изоляторе содержались трое: пожилой фермер, перерубивший топором половину семьи — всех, кто не успел убежать; девчонка, наглотавшаяся «кислоты» и в результате беспрерывно галлюцинирующая уже третий день подряд, и Салли.
С фермером все было понятно, и в отделении для буйных к его приему давно уже приготовились. Девчонку, в принципе, следовало еще подержать в изоляторе, регулярно давая мочегонные препараты, но пройдут ли у нее галлюцинации в течение хотя бы двух-трех дней, Левадовски не знал — ЛСД, который она приняла что-то около полутора тысяч миллиграммов, порой давал о себе знать и через месяц, и через год.
Оставался Салли. Скотту Левадовски было искренне жаль этого простого, хорошего парня. Как показал тщательный медицинский осмотр, у него практически так и не развились яички, что, вероятно, и послужило искажению общей гормональной картины и формированию личности слабой, зависимой от авторитетов и практически неспособной к сколько-нибудь самостоятельному существованию.
Пожалуй, будь у Левадовски выбор, он бы так и оставил Салли где-нибудь при больнице — сначала в качестве пациента, лет на шесть-семь, а затем, к примеру, уборщиком. Но у Левадовски не было выбора; ему необходимо было срочно освобождать одно место — для Нэнси Дженкинс.
«Кстати, и для нее надо препарат приготовить, — вспомнил доктор. — И лучше, если заранее… что-нибудь в пудинг…»
После того как у нее отняли все, Нэнси чувствовала себя, как пустая дубовая бочка, — ни мыслей, ни сожалений, ни надежд. Но затем пришел охранник, поставил на стол небольшую тарелочку с пудингом и улыбнулся.
— Вам надо подкрепиться, миссис Дженкинс. Сегодня приговор, а вам нужно быть сильной.
Нэнси смерила его почти ничего не видящим взглядом и снова опустила глаза в пол.
— Покушайте, прошу вас, — присел на корточки охранник. — И Бергман мне сказал, что вам лучше подкрепиться. Они там с Маргарет что-то придумали.
«Бергман? — шевельнулось в голове. — Что он мог придумать, когда все уже придумано?» — и все-таки взяла ложку.
А потом ее привезли в здание суда, и, странное дело, она действительно словно набралась сил, и впервые за много-много дней она смотрела в будущее с оптимизмом.
— Привет, ребята! — помахала она рукой сгрудившимся возле высокой лестницы суда копам. — Как дела?
— Спасибо, Нэнси, ничего… — ответили двое или трое, но остальные торопливо отвернулись.
— Не переживайте, ребята, — рассмеялась Нэнси, — Бергман что-то придумал, и я скоро выйду!
Копы, особенно те, что стояли позади, начали бурно перешептываться.
Нэнси провели в зал, усадили на стул, но ей все не сиделось. Она вертелась, разглядывала публику, а затем, так, словно видела небо впервые, уставилась в окно.
— Прошу всех встать, — громко произнес пристав.
Нэнси улыбнулась и ясно, словно с двух-трех футов увидела лежащую на подставке у места для допроса свидетелей Библию. Заповеданная самим богом священная книга, именем которой неведомый потрошитель убил столько человек, лежала на подставке мертвой безжизненной тушкой, позволяя лгать и подтасовывать факты.
— Встаньте, Нэнси, — помог ей подняться адвокат.
Она улыбнулась и равнодушно махнула рукой. Страх, которой только и правил этим миром, в очередной раз победил, но ей было все равно. Она думала об Иисусе.
Нэнси неплохо знала Новый Завет, а некоторые места могла пересказать наизусть, но только теперь задалась простым вопросом: а призывал ли Иисус бояться Отца Его? Было ли такое хотя бы однажды?
И едва она об этом подумала, как страницы Завета потекли перед ней, словно широкая серебристая река.
Нэнси узнавала здесь каждое слово, и от этого ее почти растворившаяся в мерцающем воздухе зала суда грудь переполнялась радостью и удивительным покоем.
— Принимая во внимание… и учитывая тот факт… — доносилось как из тумана, но ее все то, что происходило снаружи, ни в малой степени не интересовало.
«Страх»… «страх и трепет»… «страх божий»… — все эти многократно цитируемые матерью Нэнси слова и фразы без счета вспыхивали перед ней ярко-малиновым неоновым светом, но ни одно из них не принадлежало лично Иисусу — только его неверным, предавшим Его все как один ученикам.
— …принципы свободы и гуманизма… — донеслось до нее как сквозь вату… и Нэнси заплакала. Апостолы не просто предали Христа, они развернули все с точностью до наоборот, подменив заповеданную Иисусом любовь — страхом.
— Нэнси, держитесь! — прошипел прямо ей в ухо адвокат.
Нэнси громко икнула, обреченно махнула рукой и продолжила листать огненные страницы Завета… как вдруг… увидела то, на что уже и не рассчитывала!
«В любви нет страха», — в самом конце книги, напрочь опровергая все, сказанное остальными, упрямо провозглашал Иоанн Богослов — единственный, последовавший точно за Учителем.
Нэнси обмерла, и уже в следующий миг перед ней торжественным симфоническим аккордом прозвучала ключевая фраза отважного, как и его Великий Учитель, Иоанна: «Боящийся несовершен в любви».