Собачий бог - Арбенин Сергей Борисович (читать книги без сокращений .txt) 📗
– Чем заболела?
– В официальной справке, которую мне выдали по приказу Ковригина в Третьей горбольнице – осложненный дифтерит. Сначала умерла девочка, а потом и родители. Дом был продан некоему Свиридову, работавшему на хладокомбинате. В 1990-м году Свиридов внезапно скончался от острой сердечной недостаточности. Ему сорока лет еще не было. Проживал один, хотя к нему приходила женщина.
– Что за женщина?
– Наверное, знакомая. Сожительница. Проводила с ним несколько суток и уходила, – это по свидетельству Анны Семеновны Лаптевой, соседки. Её опрашивал сам Чурилов.
– И где эта женщина? – не без труда соображая, спросил Густых.
– Лаптева? Ей уже за восемьдесят было, скончалась несколько дней назад.
– Да причем здесь Лаптева! Эта приходящая сожительница!..
Кавычко развел руками.
Густых смотрел на Кавычко расширившимися глазами.
– И ты все эти дни молчал? – сурово спросил он.
Кавычко пожал плечами.
– Максим Феофилактыч сказал, что все это относится к высшему разряду секретности. Он даже фээсбэшников не подключал, велел мне самому. Только Чурилов знал – он в милицейских картотеках справки наводил, и отчасти Ковригин. Он же приказал выдать мне справку и о третьей семье.
Густых откинулся на спинку кресла.
– Была и третья?
– Была.
– И тоже вымерла от холеры?
– Нет. От пищевого отравления.
Густых обвел глазами стол, приставные тумбы с телефонами, кипами бумаг, канцелярскими мелочами.
Наконец сказал:
– Где досье?
Кавычко молчал.
– Откуда взялся этот Коростылев?
– Неизвестно, – сказал Кавычко. – Этим занимался Владимиров, – ФСБ подключили в последний момент, когда стало ясно, что Коростылев нигде не фигурирует, – только записан в домовой книге. Бывший хозяин прописал его как своего дальнего родственника.
– Тот, который от отравления умер?
– Ну да… Извините, Владимир Александрович, но я ведь всего досье не читал… А в жилконторе бардак страшный. Лесопромышленный комбинат стоит, всю социалку сбрасывает. В том числе и эти дома. Домовые книги раздали владельцам домов. Так что я и книги не видел – только запись в карточке.
Густых подумал.
– Хорошо. Иди.
Кавычко поднялся. Как-то неуверенно пошел к дверям. Оглянулся:
– Все нормально, Владимир Александрович?
– Все просто прекрасно! – язвительно ответил Густых и махнул рукой.
Когда дверь за Кавычко закрылась, Густых набрал номер, послушал гудки.
– Владимиров, – раздался как всегда спокойный голос начальника управления ФСБ.
– Густых, добрый день. Что же ты, Александр Васильевич, про досье на Коростылёва мне ничего не сказал?
Владимиров на секунду замялся.
– У меня были инструкции, – наконец сказал он.
Густых хотел было спросить – чьи, но передумал; вспомнил разорванный, полуобглоданный труп Максима Феофилактовича. Ему стало муторно.
– Вот какая просьба к тебе, – сказал, наконец, Густых. – Надо установить за домом Коростылева наблюдение.
Владимиров помолчал.
– Согласен, – сказал наконец.
– Негласное, конечно. Чтоб не дай Бог сам Коростылев хоть что-то учуял. А нюх у него, по-моему – будь здоров.
Владимиров кашлянул.
– Наблюдение уже ведется.
Густых покраснел, но проглотил и эту горькую пилюлю. Владимиров никому не обязан подчиняться, только напрямую Москве. И отчитываться был не обязан. Разве что так, неофициально. Или по особому запросу губернатора.
– Давно? – с усилием спросил Густых.
– Наблюдение ведётся ещё с осени прошлого года, – каким-то вкрадчивым голосом ответил Владимиров.
Густых про себя выматерился от души.
– Ну, надеюсь, твои шпики за заборами не сидят, – грубо сказал он. Хотел еще что-то добавить, но внезапно передумал и бросил трубку.
Посидел, перебирая протоколы заседаний комиссии, которые велись еще при Максиме Феофилактовиче. И вдруг его осенило.
Он снова поднял телефонную трубку.
– Владимиров, – отозвался ровный голос.
– Слушай, Владимиров, – сказал Густых, – А досье на Коростылева случайно не у тебя?
Владимиров вздохнул.
– Откуда вам известно о досье? – спросил он. В этом «вам» звучало нечто железобетонное.
– Кавычко сказал.
– Понятно, – отозвался Владимиров. – Никакого досье нет. Есть разрозненные справки, выписки, документы.
Сделал паузу и добавил:
– Да, они у меня.
Медико-криминалистическая лаборатория УВД
Ка лежал в металлическом холодном гробу, и отчетливо сознавал это. Он знал, что не выполнил своего предназначения, не сделал того, что должен был сделать, когда боги вернули его на землю.
Он лежал голый, с вывернутыми ногами, с торчащими как попало переломанными пальцами. Но тело больше не принадлежало ему. Оно было холодным, окоченевшим, чужим.
Там, на металлическом столе, его долго мучили и пытали, резали, сверлили, пилили, совали в него иглы и растягивали крючками. Он не чувствовал боли. Он даже не видел своих палачей. Он лежал в полной тьме, освобожденный от земного, но все ещё живой.
Он хотел, он страстно хотел искупить свою вину. Но здесь, в металлическом гробу, в чужом теле, сделать это было невозможно.
Поэтому Ка просто затаился и терпеливо ждал.
Подходящий момент рано или поздно наступит.
Боги позаботятся об этом, – они не забывают отверженных душ.
Густых приехал в бюро под вечер, когда на улице уже смеркалось. Начальник бюро Шпаков ожидал его.
– Чайку? – спросил он. – Или сразу перейдем, так сказать, к телу?
Густых оглядел крохотный кабинетик с засиженным мухами портретом Горбачева на стене, с допотопным телефонным аппаратом, и сказал:
– Не до чаю, Юрий Степаныч. К телу давайте.
– Тогда – прошу. Вы у нас уже бывали?
– Бывал, – кратко ответил Густых; он был здесь год назад, когда специальная «белодомовская» комиссия решала, выделять ли деньги на капремонт здания бюро, или эксперты еще потерпят. Решили тогда, что потерпят. Но на новое оборудование денег все-таки дали.
Они прошли маленьким коридорчиком мимо дверного проема: оттуда сильно несло формалином и запахом нежити. Свернули в соседнее помещение.
Санитар, сидевший за компьютером и, судя по звукам, игравший в «Принца», поднялся.
– Саш, открой холодильник. Владимир Александрович хочет взглянуть на нашего маньяка.
Санитар кивнул. Подошел к металлическому сооружению, напоминавшему вокзальную камеру хранения, открыл дверцу и выкатил труп.
От санитара явно попахивало спиртным.
– Холодильник у нас новый, германского производства, – сказал зачем-то Шпаков. – Благодаря вам, Владимир Александрович.
– Не мне – Максиму, – мрачно ответил Густых.
Санитар кашлянул и отошел в сторонку. Густых оглядел голый посиневший труп, изрезанный и грубо заштопанный суровыми нитками, с обезображенным лицом.
Густых стало холодно. Очень холодно. Ему даже показалось, что вместо мурашек он вдруг весь покрылся инеем. И волосы заиндевели, и окаменели конечности, и лицо превратилось в маску.
Он хотел что-то сказать, но язык не повиновался ему.
Сердце вздрогнуло и провалилось. Комната в белом кафеле, пьяный санитар в мятом халате, Шпаков, никелированные дверцы холодильника – все поплыло перед глазами, завертелось, и стало таять, исчезать.
Густых хотел ухватиться за край каталки, и неимоверным усилием воли ему удалось это сделать.
– Что с вами? – раздался издалека тревожный голос Шпакова.
Густых не ответил. Он умер.
– Это, без сомнения, он, – сказал Густых.
Он огляделся, узнавая и не узнавая комнату, где только что был. Или он и не уходил из нее?
– Кто? – спросил Шпаков.
Вопрос показался Владимиру Александровичу настолько глупым, что он едва удержался от смеха.
– А вы не понимаете?
– То есть, Лавров? – уточник Шпаков.
– Именно. Значит, никаких дополнительных исследований не потребуется. Этого, вашего, анализа ДНК.
