Пациентка - Кортес Родриго (книги без регистрации бесплатно полностью txt) 📗
Бергман старался побывать везде. Он тщательно обошел все подсобные службы, готовившие обряд, перезнакомился с рабочими, поговорил со штатным организатором и лично, пешком прошел каждый метр улицы, по которой должны были пронести гроб.
Он сразу увидел масштабы поставленной самому себе задачи. В отличие от Хьюго Тревиса, которого в последнее время горожане не слишком любили, пастор Джерри вызывал всеобщее уважение своим кротким нравом и воистину академической образованностью. Он легко вступал в дискуссии, но никогда не стремился поставить оппонента в неловкое положение. Он охотно помогал, но никому не напоминал об оказанной некогда поддержке. Он был настолько безупречен, что даже просто в его присутствии людям хотелось сделать что-нибудь хорошее.
Именно это и создавало проблемы теперь. Народу предполагалось много — тысяч восемь, не меньше, а в такой толпе «Библейский потрошитель» мог подобраться к кому угодно совершенно незамеченным.
Собственно, Бергман предполагал, что у потрошителя будут три основные цели: новый мэр, губернатор и епископ. Проституток и прочий простой люд этот сумасшедший «гурман» не резал уже давно. Но вот как он собирается к ним подойти на расстояние удара шилом, Бергман не представлял.
Теоретически можно было допустить, что на этот раз потрошитель отойдет от привычной схемы и купит, к примеру, пистолет. Хотя, насколько помнил Бергман, маньяки крайне редко меняют однажды избранный способ убийства.
Но проглядывался вариант и похуже. Того же мэра или епископа можно было попробовать застать врасплох по пути в город, пока вокруг них будет относительно немного охранников. В таком случае в город приедет очередной труп, но тут уж ни Бергман, ни кто другой ничего поделать бы не смог.
И Бергман шел, заглядывал в проулки и виноградники, оценивал расстояние и время, подходы и пути к отступлению, старательно отгоняя от себя мысли о том, что параллельно тем же самым занимается вся городская полиция, а сам он изгнан, и вскоре его ждут в лучшем случае полное забвение, а в худшем — неизгладимый позор.
Никогда еще Нэнси так не боялась. Придя к дому мученически погибшего пастора, она все время вертела шеей, но вовсе не была уверена ни в том, что узнает Салли, когда увидит, ни в том, что это вообще должен быть тот самый Салли.
Но главное, невзирая на колоссальный опыт, сегодня ей впервые за много лет никак не удавалось подобрать к этому своему страху нужный ключик, так, чтобы превратить его в нечто иное, не такое постыдное.
Собственно, вариантов было немного, и Нэнси знала их наперечет. Во-первых, если совсем уж невмоготу, страх можно было довести до его крайней точки, буквально до абсурда. То есть бояться так азартно и демонстративно, чтобы самой стало смешно. Пожалуй, это было первое, чему она научилась, — еще в начальных классах. Господи, как же они тогда с девчонками ржали!
Во-вторых, страх достаточно легко превращался в допинг, например, перед экзаменом или, если уж на то пошло, перед первым запланированным соитием. Нэнси опробовала этот способ многократно, и он всегда срабатывал.
Но безусловно лучшим, хотя и самым сложным и непредсказуемым был третий вариант: превращение страха в восторг. Позволить страху быть и беспрерывно пробовать его на вкус, позволить ему беспрепятственно расти, чтобы довести его до космических размеров и просто купаться в нем — как в море.
Нэнси научилась этому довольно поздно, будучи уже достаточно взрослой женщиной, и с тех пор изо всех сил пыталась удержаться «на гребне волны». Но — бог мой! — как нечасто это удавалось по-настоящему.
А вот теперь ей не удавалось ничто, ни первое, ни второе, ни третье. Впервые за много лет Нэнси просто боялась — даже постороннего взгляда ей в затылок.
Салли увидел знакомый затылок, только когда толпа длинным языческим змеем, перебирая чешуйками голов, подобралась к установленному на площади перед храмом помосту. В глазах сразу же поплыло, и он рванулся вперед, расталкивая фальшиво скорбящих зевак, пробился футов на двадцать и намертво застрял в беспорядочно копошащейся, зеленого блевотного цвета, массе бойскаутов. А едва он, стиснув зубы, попытался пробиться, на помост вышел мэр города Висенте Маньяни.
Толпа охнула и замерла.
— Друзья, — скорбно начал седой красивый мэр. — Граждане.
Салли взвыл и, чувствуя, что господь вот-вот снизойдет и тогда станет поздно, отчаянно работая локтями, начал пробиваться к помосту.
— Сегодня мы прощаемся…
Знакомый затылок мелькал совсем рядом с помостом, в двух десятках футов от возвышающегося над толпой мэра. Салли зарычал, поднажал и… все-таки прорвался через проклятых бойскаутов!
— Преподобный Джерри был…
Затылок, заветным поплавком, снова исчез и снова вынырнул, и Салли с упорством обреченного на муки ада, не обращая внимания на гневные окрики вслед, пошел прямо на него.
Нэнси слушала мэра невнимательно. Ей все время с параноидальным постоянством казалось, что в затылок ей кто-то смотрит. А потом выступил с краткой речью губернатор, и только когда на помост вышел сам епископ, Нэнси превратилась в слух.
— Дети мои… — протянул руки вперед его святейшество. — Сегодня мы плачем…
Он говорил и говорил, и Нэнси неожиданно для себя словно выпала из этого пространства. Потому что только теперь поняла, откуда все происходит, ибо, говоря о покойнике, на самом деле епископ говорил о страхе. Он говорил о геенне огненной, ожидающей святотатца, о мщении, которое непременно воздаст ему господь, а главное, о том священном трепете, в котором столь праведно и, увы, столь недолго жил пастор Джереми, уже в силу своих глубочайших познаний понимающий, сколь велика и всесокрушающа сила всевышнего.
Нэнси вспомнила все: это бесконечное запугивание преисподней под видом Благой Вести, неделями сыпавшееся на ее маленького Ронни, едва он попадал на лето к бабушке; эту жуткую семейку Джимми, где никто, ни один из членов семьи, даже мужчина, не начинал нового дела без разрешения такого же вечно запуганного пастора; всю эту жуткую, многолетнюю давильню… и душа ее замерла.
«Бог мой, я не с тех начинала, — впилась она глазами в епископа. — Вот где настоящий сеятель ужаса!»
Салли шел к своей цели, как таран. Но когда начал выступать епископ, он остановился и замер — буквально в двух шагах от Нэнси Дженкинс. Ибо только теперь он понял, откуда исходят грязные потоки греха. А епископ говорил и говорил, даже не отдавая себе отчета в том, что столь решительно и беззастенчиво отсылаемый им в геенну подвижник божий может стоять внизу, у самых его ног.
И когда речь закончилась, Салли вырвал из-за пазухи пистолет и начал безостановочно стрелять прямо в эту толстую, ненавистную, пропитанную продажностью и грехом рожу.
Едва раздались выстрелы — один, второй, третий, толпа охнула и мигом пришла в движение. Что-то кричал пригнувшийся к помосту капитан Мак-Артур, что-то кричал патрульным Шеридан, но ситуация вышла из-под контроля мгновенно. Люди бросились врассыпную, давя и отталкивая друг друга и внося еще большую сумятицу.
И только спустя бесконечно долгие три или даже четыре минуты, в основном благодаря настойчивому руководству начальника полиции Джона Мак-Артура, Нэнси Дженкинс выдернули из поредевших рядов и, тыча ей в лицо подобранным где-то неподалеку пистолетом и требуя немедленного признания, потащили к ближайшей полицейской машине.
— Ну, что, Дженкинс, — поигрывая желваками, поинтересовался Мак-Артур. — Теперь-то запираться не будем? Это твой пистолет?
Нэнси глянула на сунутую ей в лицо старенькую «беретту» и обреченно кивнула.
— Мой.
Когда Салли понял, что промазал, он пришел в неистовство, но толпа понесла его прочь от этого места так мощно, что вернуться и довести дело до конца он уже не мог. И только за два квартала от места его величайшего позора люди брызнули и рассыпались в разные стороны, а Салли повел вокруг глазами, растерянно хлопая себя по пустым карманам.
