Конгрегация. Гексалогия (СИ) - Попова Надежда Александровна "QwRtSgFz" (книги полные версии бесплатно без регистрации .TXT) 📗
– Не думал об этом… А напрасно. Ведь тебя пригласили не врачевать больного, а поддерживать жизнь в умирающем, а это существенная разница. Когда?нибудь ты помочь не сможешь – завтра или через неделю, и он умрет.
– Я выкладываюсь, как могу… – начал тот, и Курт перебил, не дав докончить:
– Вижу. Потому и говорю тебе то, что говорю. Когда?нибудь даже твои возможности будут бессильны перед людским естеством, и он умрет. Возможно, в эту минуту тебя не будет рядом, а может быть, отец Бенедикт скончается на твоих руках, когда ты в очередной раз будешь выкладываться, как можешь. И ты решишь, что выложился недостаточно. И будешь чувствовать себя виноватым. Будешь, знаю.
– К чему вы говорите мне все это? – хмуро уточнил лекарь. – Зачем?
– Просто, чтобы знал – ты в последнюю неделю герой всей академии, и твоим стараниям благодарны десятки людей. Ты делаешь невозможное, и это понимают все. Но и ты человек, и ты не способен на неисполнимое, и когда придет время – это будет не твоя вина.
– Откуда вам знать? – возразил тот сумрачно. – Вы меня не знаете, вы не знаете, на что я способен и где предел моим возможностям.
– Передохни, – посоветовал Курт настоятельно, поднявшись из?за стола. – Доешь и поспи, наконец. Иначе предел этот подступит слишком близко, а уж это точно не на пользу никому.
Парень не ответил, уже не глядя на него и снова уставившись в стол перед собою, и на Курта, уходящего, не обернулся.
– Удивляться ты разучился, – спустя минуту безмолвного шествия меж каменных стен проговорил Бруно серьезно. – Зато не перестаешь удивлять.
– Не догадаться, о чем он думает, мог только дурак, – начал Курт, и тот вскинул руку, перебив:
– Да, да, но я не о том. К чему вдруг было это практическое душеведение?
– Не догадаться, чем все кончится, тоже способен только полнейший глупец. Будет первая потеря, да еще такая серьезная, когда такое количество людей сморит на него с надеждой, а он эти упования не оправдает… Не так уж много у нас способных служителей, тем паче в таких областях, чтобы позволить им выходить из строя прежде времени, а такой нешуточный провал может выбить из колеи надолго.
– А мне сдается, дело в другом, – уверенно возразил Бруно. – Сдается мне, ты просто пожалел парня. Временами и это с тобою случается. Жаль только, всегда спонтанно и не всегда, когда это нужно.
– Eheu[813], – передернул плечами Курт, свернув к лестнице. – Случается и со мною; может, старею?
– Забавно: обыкновенно люди совестятся признать, что их сострадание к ближнему не искренне и притворно, ты же восстаешь всякий раз, когда я пытаюсь обвинить тебя в простых человеческих эмоциях.
– Меня настораживает, – возразил Курт, – тот факт, что ты подозреваешь оные эмоции у всех подряд. Какой из тебя инквизиторский исповедник при таком складе натуры… Бруно, неужто ты всерьез полагаешь, что каждый из здешних наставников, подобно отцу Бенедикту, души в нас не чаял и по сию пору страдает сердцем по поводу всякой нашей невзгоды?
– А это к чему?
– Инструкторы и наставники, когда перестали выламывать нам руки, принялись проявлять к своим перевоспитанным воспитанникам чудеса благожелательности и душевности; отчего? Оттого, что каждого любили без памяти? Да прям?таки. Причина к тому одна: только они проявляли душевность, только они слушали и говорили с нами, только они выражали понимание. Не внешний мир – они. Учителя. Сослужители. Конгрегация, в широком смысле. Окружающий мир чужд, он – другой, люди вокруг – другие, все против всех, и только мы – едины. Если высказывать это вот так, постулатом, это не воспримется как непреложная истина: такова человеческая psychica. Если же, как они, подтолкнуть к этой идее исподволь, позволить самому прийти к этой мысли – вот это впечатается намертво. В применении к этой ситуации: я, одаренный сверхчеловеческими способностями, вывертываюсь наизнанку, делая невозможное, и все, что я слышу в ответ – мимоходом «спасибо», да и то через раз. Я сам едва не отдаю Богу душу, мне дурно, мне тоскливо – в том числе и потому, что никто не обращает на это внимания. Ну, быть может, Рюценбах пару раз своим обычным тоном велел пойти отоспаться, и все. Далее мысль идет в направлении, не особенно вдохновляющем: вот, я сижу здесь в одиночестве, и на меня всем наплевать, на меня не обращают внимания свои же – так для чего и для кого я живу и работаю? Где мое место? Есть ли оно вообще, и если есть – то здесь ли? Среди них ли?
– Эк тебя занесло.
– Debet omnia in deteriora inclinari[814]; не придерживайся я этого принципа – до сей поры был бы, как ты, в блаженном неведении относительно происходящего в подлунном мире. И если в этой голове роились похожие мысли (а судя по его реакции, это близко к истине), проявленное гласно и зримо понимание, а тем паче со стороны столь знаменитой особы, поддержит его сейчас и убережет от нехороших мыслей в дальнейшем; а ведь от такого уныния два шага даже и до предательства. Ну, а если я ошибся – тоже неплохо. Мне это ничего не стоило, а парню в любом случае было приятно.
– А есть те, кого ты не подозреваешь в тайном желании однажды сдать Конгрегацию лично Сатане?
– Одного из таких людей скоро не будет на этом свете, – отозвался Курт просто. – Со вторым мы должны сейчас встретиться. Еще один идет рядом.
– Хоть на том спасибо.
– Если, конечно, ты не сделаешь этого однажды по тупости, из совершенно благих побуждений. Знаешь, куда ведет дорога, выстланная благими намерениями?
– Вот и приехали, – усмехнулся Бруно. – После девяти лет службы угодить в потенциальные предатели; и это на пороге повышения.
– In potentia сделать может кто угодно и что угодно. Даже стать ректором святого Макария при полнейшем отсутствии к тому каких бы то ни было дарований.
– Знаешь, Курт, мне, вообще говоря, как и тому парню, тоже не помешала бы моральная поддержка. Так, к слову. Мне ведь предстоит не заведование конюшней при Друденхаусе, я и без твоих теплых слов одобрения путаюсь в собственных сомнениях и гадаю, кто из нас ошибается – я по молодости и нерешительности или отец Бенедикт по дряхлости и старческому неразумию.
– Эк тебя занесло, – повторил за ним Курт с усмешкой. – Духовника заподозрить в маразме – это сильно. Для тебя особенно. Делаешь успехи… Брось ты, – возразил он уже серьезно. – Отец Бенедикт знает, что делает; всегда знал и теперь прекрасно отдает себе отчет в собственных действиях. И, к слову, каким бы сильным ни было его желание определить кого?либо на какую?либо должность, сколь бы ни был он пристрастен в собственных предпочтениях – когда речь идет о столь серьезных рекомендациях, неужто ты думаешь, что такое решение может быть принято в обход Совета? Или придется принять мысль о том, что в Совете, состоящем сплошь из таких же, как он сам, старцев, все поголовно сражены слабоумием.
– Иными словами, – уточнил помощник, – ты все?таки полагаешь, что предсказанное мне будущее не ошибка.
– Повторю, что руководство академии на сегодняшний день ни разу еще не ошиблось в таких вещах. Множество моих сокурсников, имея отличные показатели, не хуже меня, все?таки не получили Знака инквизитора – остались, как Франк, помощниками или вовсе ушли на работу в архив. Почему? Не знаю. Но наверняка у отца Бенедикта были причины принимать такие решения, он видел что?то, что побудило его дать дорогу одним и не выпустить на этот путь других. Со мною он не ошибся. Не ошибся с Франком – сам посуди, какой из него следователь? И нет причин полагать, что он промахнулся в прогнозах относительно других. И тем паче – что он неправ в твоем отношении. Говорю «он», поскольку, хотя подобные постановления и выносятся на обсуждение Совета, уверен, что выдвинул твою кандидатуру именно отец Бенедикт.
– Однако же и ты во многом прав, – отметил Бруно, – и я природно не способен видеть в упавшей с потолка паутине в первую очередь происки ведьминских сборищ. Равно как и вряд ли смогу удавить спящую ведьму в постели. И чтобы я направлял по жизни людей, сама служба которых из этого и состоит?
