Пассажир - Гранже Жан-Кристоф (книга бесплатный формат .TXT) 📗

— Новости есть?

— Ни фига. Сгинул Жестянка — был, да весь вышел. Жрать хочется…

Шампунь слегка разрумянился. В приюте он явно пил не только кофе. Януш тоже умирал от голода, но о том, чтобы сунуться в бесплатную столовку, не могло идти и речи.

Словно прочитав его мысли, Шампунь объявил:

— Сегодня ужинаем в ресторане.

— В настоящем?

— Ну, почти!

Через десять минут они уже стояли на заднем дворе забегаловки, торговавшей фастфудом. Воняло прогорклым жиром. Шампунь первым сунул голову в контейнеры с отбросами.

Януша мутило. Тупичок напомнил ему внутренний двор дома, где вчера утром он обливался дешевым вином. Ему казалось, что со дня этого жуткого боевого крещения миновала вечность.

Шампунь появился с грудой объедков в пищевой пленке.

— Кушать подано! — со смехом провозгласил он.

И принялся кидать Янушу добытые сокровища, перечисляя:

— Помидорчики! Хлебушек! Сырок! Ветчинка!

Януш принимал подачку, раздираемый голодом и отвращением.

— Только экологически чистые продукты! — победно заключил Шампунь.

Разорвав обертку на куске подтаявшего быстрозамороженного хлеба, Януш вонзился в него зубами. Желудок отозвался благодарным урчанием. Януш раздирал остальные обертки и жадно пожирал ветчину, сыр, маринованные огурцы… С каждым проглоченным куском его передергивало от сознания глубины собственного падения. Два взрослых человека сидят на корточках и грязными пальцами с урчанием едят то, от чего отказались другие. Крысы, борющиеся за выживание в городском лабиринте.

— Кока-колы?

Шампунь протягивал ему пластиковый стакан со сломанной соломинкой. Януш схватил его и выпил залпом. В его жилы возвращалась жизнь. В мускулы — сила.

— Где сегодня ночуем? — задал он жизненно важный вопрос.

— Тут надо подумать… В ночлежку нельзя. Там легавые кишмя кишат. Да еще эта банда из Бугенвиля…

Его тронула забота Шампуня — если только он не вынашивал план во сне перерезать ему горло.

— Найдем местечко на природе. Я такие знаю. Правда, сейчас февраль… Социальщики по всему городу так и шныряют. Ну и полиция тоже. Не хотят, чтобы народ на улице ночевал. Если кто-то из наших даст дуба, им живо накостыляют.

Перспектива ночевки под открытым небом пугала Януша. Он боялся нападения местных бандосов.

— А в каком районе эти гады из Бугенвиля на меня напали, ты не помнишь?

— Вроде как в Ла-Жольет. Возле доков.

— А я что там забыл?

— Мне-то почем знать? Ты тогда все больше в «Эммаусе» тусовался.

«Эммаус». Януш сообразил, что до сих пор не расспросил тех, кто должен был знать его лучше всего. Но сейчас уже слишком поздно. Его фотографии наверняка разослали по всем благотворительным общежитиям. Тут его осенила новая идея. Он порылся в карманах и нашел визитку, полученную от мужчины в поезде, проходившем через Биарриц.

— Тут где-нибудь есть телефон-автомат?

Днем площадь напоминала африканский базар. Но в этот час здесь царила тишина. Уличные торговцы исчезли вместе со своими палатками. На витринах магазинчиков красовались железные шторы. Землю усеивали птичьи перья, апельсиновая кожура, смятые бумажки в пятнах жира. В воздухе ощутимо веяло помойкой. Почти невидимые в темноте, мимо тихо скользили призрачные фигуры — женщины в чадрах, мужчины в куртках с надвинутыми на лоб капюшонами…

— Шевелись давай! — прикрикнул на Януша Шампунь. — Мистраль поднимается.

Телефонная будка примостилась возле Триумфальной арки в центре площади, скрытая парковыми соснами: идеальный вариант. Шампунь вручил Янушу телефонную карту в обмен на купюру в десять евро.

— Пойду пополнить запасы, — объяснил лысый бомж, направляясь к еще открытой арабской лавчонке.

Януш закрылся в будке и набрал номер Ле-Гуэна. Лишь оказавшись в укрытии, он понял, под каким ветром стоял на улице. Сосны по соседству жалобно стонали. Стекла в кабине дребезжали. В щели врывалась леденящая сырость.

— Алло!

— Даниель Ле-Гуэн? Это Виктор Януш. Вы меня помните?

— Конечно. Мы же виделись два дня назад в поезде из Биаррица.

— Я хотел перед вами извиниться. За свое тогдашнее поведение. Я… У меня проблемы с памятью.

— Есть вещи, о которых лучше забыть.

Януш решил сменить тон. В чем, в чем, а в сострадании он не нуждался.

— Напротив, я хочу все вспомнить. Мы с вами познакомились в общежитии «Эммауса» в Марселе, верно?

— В общежитии «Красная вершина».

— Когда именно я там появился?

— Ты приехал в конце октября.

— Я уже знал Марсель?

— Нет. Ты вообще выглядел… несколько не в себе.

Януш повысил голос:

— Откуда я приехал?

— Этого ты нам не сказал.

— Как я себя вел?

Теперь ему приходилось кричать, заглушая рев ветра.

— Ты пробыл у нас два месяца. Работал на сортировке вещей и в магазине. Спал в общежитии. Производил впечатление серьезного и немногословного человека. Вне всякого сомнения, образованного, хотя не чурался никакой работы. Поначалу ты вообще ничего о себе не помнил. Но постепенно память к тебе вернулась. Вернее сказать, ты мысленно воссоздал собственную личность. Вспомнил свое имя. Виктор Януш. Но о своем прошлом не распространялся. Почему и каким образом приехал в Марсель, тоже не объяснял.

— Со мной были какие-нибудь проблемы?

— И да и нет. В середине декабря ты начал подолгу пропадать. На целые дни. А иногда и ночевать не приходил.

— Я пил?

— Ну, трезвым ты редко возвращался.

Януш подумал об убийстве Цветана Сокова. Оно произошло в середине декабря.

— Вы знаете, где именно я пропадал?

— Нет.

— А что я сказал, когда собрался уйти из общежития?

— Ничего. Случилась эта драка в конце декабря. Мы искали тебя в полиции, в жандармерии. А через два дня ты вообще как в воду канул.

— Я что-нибудь рассказывал об этой драке?

— Нет. Ни полицейским, ни нам. Молчал как могила.

Ле-Гуэн выразился яснее ясного. У Януша резко заболела голова. Вспыхнула привычная боль за левой глазницей. Ветер снаружи бесновался, словно хотел снести телефонную будку.

— Чем конкретно я занимался в «Эммаусе»?

— Да я уж точно не помню. Ближе к концу оформлял нашу витрину. Работал в ателье по починке одежды. Но наотрез отказался иметь дело с дисками и книгами. Никакого искусства — это ты сам заявил.

— Почему?

— Мне кажется… По-моему, у тебя были с этим связаны какие-то неприятные воспоминания.

— Неприятные?

— Возможно, раньше ты был художником. Ну, это мое личное мнение.

Януш закрыл глаза. Каждое услышанное слово отзывалось в голове новым взрывом боли. Он чувствовал, что почти приблизился к тому, кем он был до того,как стать Янушем. Но почему-то это приближение приносило ему муку.

— Художником… В каком смысле?

— В смысле, писал картины.

— Почему вы так думаете?

— Из-за твоей аллергии. Ты как от огня бежал от любой картины, от любого альбома. Но я заметил, что в искусстве ты разбираешься. Пару раз ты употребил особые выражения — чисто профессиональные, причем автоматически.

Информация заливала мозг мутной мазутной лужей. Ничего конкретного, только подспудный страх, душивший его и не дававший связно мыслить…

— Как-то раз, — продолжил его собеседник, — один из наших сотрудников сидел и листал иллюстрированный альбом по искусству. Ты увидел его и побелел как полотно. А потом ткнул пальцем в одну репродукцию и сквозь зубы прошипел: «Больше ни за что». Этот случай я хорошо запомнил.

— А вы не помните, что это была за картина?

— Автопортрет Курбе.

— Если я и в самом деле был художником… Вы не пытались выяснить, существуют ли работы, подписанные именем Януша?

— Нет, не пытался. Во-первых, некогда. Во-вторых, я подозревал, что эти картины, даже если они существуют, подписаны другим именем.