Современный итальянский детектив. Выпуск 2 - Раццини Вьери (читать книги онлайн без регистрации txt) 📗
Д ж о. Об этом объяснении старик сразу же пожалел. Все, что со мной случится, сказал он, будет мне наградой по заслугам… Пророческие слова в определенном смысле.
М е л о д и. Думаешь, он чувствовал нависшую угрозу?
Д ж о. Нет, просто у него был такой характер.
М е л о д и. Может быть, он думал о чем-то конкретном, о чем-то, что могло бы навести нас на след…
Д ж о. Прошу тебя, перестань! Хватит с меня моих собственных сомнений.
Сцена с двумя героями погрузилась в темноту. Я сидела в наступившей тишине и ждала нового кольца.
Паузы, повторы, сущий ад! Среди примерно двух сотен колец, которые приходится отрабатывать актеру, дублирующему героя, масса потерянного времени. Вот сейчас, например, ничего у меня не получилось гладко: две мои жалкие реплики пришлось переделать из-за дефекта записи, и они начали сновать взад-вперед — как муравьи, как какие-то звуковые зомби — вместе с репликами Джо. «Думаешь, он чувствовал нависшую угрозу?» Нет, не пойдет, давай сначала! «Узоргу юушсиван лавовтсвуч но шеамуд». Хорошо, повторим, «думаешь, он чувствовал нависшую угрозу». Извини, еще раз, здесь дыра! «Пророческие слова, в определенном смысле», «елсымс моннеледерпо ваволс еиксечорорп» — что-то тюркское. «Хватит с меня моих собственных сомнений», «йиненмос хынневтсбос хиом янемс титавх» — прямо арамейский язык какой-то. «О чем-то, что могло бы навести нас на след…», «делс ан сан итсеван ыб олгом отч отмечо…»
Наконец-то, как бы соединяясь со своей составной частью — голосом, появился зримый образ Массимо Пасты, и я получила подтверждение своим первым впечатлениям от той встречи в темноте: худощавое, оливкового цвета лицо, нечто черное и подвижное — густые волосы, глаза, изгиб век; стройная фигура. На вид немного старше меня — лет тридцати пяти.
В том, как он подошел, слегка наэлектризованной походкой, как пожал мне руку, была типичная демонстрация, как если бы он хотел показать, что я всего лишь часть его рутины. Извинился за опоздание, подал знак Мариани, открыл свой текст, положив его на мой пульт, зажег лампу: все с тем же видом, совершая ряд размеренных и просто необходимых действий. Я поймала себя на том, что наблюдаю за ним с бо?льшим вниманием, чем хотела бы. Мне никак не удавалось понять несоответствие между его просьбой дать нам возможность записываться вместе и его замкнутым видом. Но иногда у меня случается, что я путаю чувства, возникающие к партнеру в процессе игры, с солидарностью второй степени, которая зарождается в результате этой работы.
Он подал знак, что готов, не оглянувшись.
— Хорошо, — бодрым голосом откликнулся Мариани, — сейчас быстренько сделаем утреннее кольцо и перейдем к сцене на аукционе.
Мне хотелось выпить кофе, но я стояла как привороженная: не знаю чем именно — желанием увидеть Пасту в работе, новым срезом фильма или лицом Джо Шэдуэлла, в тот момент поистине ангельским.
В общем, села и стала смотреть.
Джо тихо повернул ключ, вошел в комнату, освещенную красной лампой, запер за собой дверь. Посмотрел на развешанные фотографии, выбрал из них одну и начал изучать.
Паста нагнулся к микрофону и изобразил удовлетворение; по-моему, тут он слегка перестарался, предвосхитив нечто, еще не отразившееся на лице у Джо. И действительно, Джо полистал книгу по электронике, остановился, приложил фотографию, сопоставил, лицо его просветлело, и только тут он прошептал:
— Наконец-то!
Из аппаратной послышалось: «Хорошо!», наложившись на голос в зале:
— И впрямь молодец! Великолепное «наконец-то», звучное. Прямо поэма!
Он засмеялся, поклонился двум фигурам, возникшим из полутьмы: Антонио Купантони (о нем я наверняка упомянула вначале), признанному обладателю одного из самых привычных итальянских голосов, и Эдмондо Грегори, замечательному характерному актеру, играющему в кино не один десяток лет.
Купантони прошел вперед и шутливо сказал, указывая на своего спутника:
— Вам бы стоило его отругать хорошенько. Представьте себе, я обнаружил его внизу, у входа, — стоит как изваяние: видите ли, ему черный кот дорогу перешел!
Грегори легкой походкой направился ко второму пульту.
— Ну да, — невозмутимо отозвался он, — я ждал, когда кто-нибудь пройдет, ты например.
— Ну и духота!.. Ты как? Может, послать за кока-колой или виски?..
— Нет-нет, спасибо. Я прекрасно себя чувствую.
Грегори мне нравится. Основное его достоинство то, что он никогда не жалуется, хотя аристократы из его амплуа, равно как и хорошие манеры, в жизни встречаются все реже. Многие из тех, кого он дублировал, уже умерли, и всякий раз, когда очередной такой персонаж находился при смерти где-нибудь в Сент-Мэриз хоспитал или в «Ливанских кедрах», мне казалось, что он только усилием воли сохраняет непринужденность, а на самом деле все угасает с каждым сообщением об опухолях и инфарктах, точно они обдают его ледяным сквозняком.
На его бесстрастную серьезность Купантони ответил улыбкой, показав свои безупречные зубы.
— Ну и что? Я спокойно прохожу, ведь я не помешан на суевериях, как ты.
— Нет, в твоем понимании, я тоже несуеверен. Черный кот и другие приметы лишь напоминают мне, что в жизни то и дело сталкиваешься с темными силами, и об этом забывать нельзя. А так как жизнь актеров и вообще деятелей искусства более, чем у кого-либо, подвержена всяческому риску, поэтому все мы, за незначительным исключением, весьма осторожны. — Он поднял бровь и превратился в Джорджа Сэндерса. — Может быть, ты не в состоянии меня понять, а вот мама Катерины, уж она-то, великая непоседа, прекрасно знает, о чем я говорю.
Наверное, он был прав: Купантони не мог его понять, он обосновался в тон-студиях еще в нежном возрасте. Из этих темных инкубаторов он вышел, обуреваемый жаждой оказаться наконец перед камерой. А та в свою очередь, обнаружив весьма скоро ущербность его красивого и чересчур правильного лица — абсолютно непобедимую безымянность, — отнеслась к нему свысока, как к случайному любовнику.
Не помогла ни трехдневная, ни трехмесячная щетина, оказались бесполезными гривы волос, длинные шарфы, высокие воротники; его бы не заметили даже в белом фраке с блестками, но он упорно продолжал свою погоню за элегантностью, явно не безразличной тем двум семьям, между которыми он делил свои деньги и время. Даже в эту страшную духоту его оливковый костюм и легкий белый плащ, накинутый на плечи, были отглажены с маниакальной аккуратностью.
— Рядом с тобой мы выглядим какими-то оборванцами! — воскликнул Паста. — Правда, Катерина? Еще ни разу…
— Да ладно тебе, все это старье. Плащ я просто откопал в каком-то шкафу, годами там валялся.
— Вот, понятия не имеет о сглазе, — шепнул мне Грегори. — Ну можно ли носить плащ, когда дождем и не пахнет!
— «В каком-то шкафу!» А сколько их у тебя?
Купантони, ничего не ответив, подошел к микрофону, откашлялся. В фильмах, которые получала наша группа, да и во многих других, не было ни одного образа добропорядочного и благовоспитанного человека, оставшегося без соприкосновения с его талантом: это и впрямь был какой-то домашний и теплый голос, честный и симпатичный. То, что он находился на старте там, перед экраном, означало: в фильме вот-вот появится один из персонажей, столь редких в реальной жизни.
И действительно, он появился сразу же, в такси, из окошек которого мы все — я имею в виду себя и Пасту, Купантони и Грегори, стоящих около двух пультов в нескольких метрах от экрана, — узнали длинную панораму улицы Бабуино на закате.
Машина остановилась возле дома. Из нее вышел человек (он был на суде, вспомнила я, среди прессы), красивый, в калифорнийском духе, вызывающем восхищение и растерянность; его клетчатое пальто старого голливудского покроя, на мгновение всколыхнувшееся от ветра, придавало ему определенный лоск. Он расплатился, открыл входную дверь, прошел по галерее, в глубине которой сверкали огни.
И оказался в заполненном людьми зале. С каталогами в руках они осматривали выставку картин и антикварной мебели и производили то, что на нашем жаргоне называется «гур-гур».
