Печальные песни сирен - Брюссоло Серж (список книг TXT) 📗
Лиз сняла с вешалки плащ и вышла из комнаты.
УБИТАЯ СТАТУЯ
Мост проходил над домом, возвышаясь над ним, как цементная арка. По неизвестной причине архитекторам, занимавшимся строительством автострады, не удалось добиться от муниципальных служб разрешения на снос этого домишки из красного кирпича, который мешал их планам. Тогда решили сделать дорогу над домом горбом; серый свод арки накрывал его подобно языческому храму. Эта горбатая крыша, вибрировавшая от постоянно мчавшихся машин, гигантской прямоугольной тенью накрывала домик, лишая его солнечного света.
Лиз постепенно привыкла к этим сумеркам, вынуждавшим ее включать свет в три часа пополудни. Периодически какая-нибудь набравшая скорость машина сбивала парапет и ныряла с двадцатиметровой высоты в палисадник дома. Лиз неизменно просыпалась от грохота и следующего за ним взрыва, пламенем охватывающего крутую тачку. Со временем, после еженедельных падений, вокруг дома воздвиглась стена из искореженного металла. Мало-помалу садик превратился в кладбище автомобилей, а наваленные друг на друга обгоревшие каркасы образовали нечто вроде круговой ограды, которую дождь и ржавчина покрыли неприятной красной окисью. В центре этого кольца из металлолома стоял хрупкий домик с облупленными ставнями, веранда светилась трещинами, не хватало нескольких плит шифера на крыше. Домовладелец не хотел ни продавать его, ни жить в нем. Строение никогда не привлекло бы покупателей, ибо их преследовала бы мысль, что в один прекрасный день какой-нибудь тяжеловес слетит с моста, завершив свой путь прямо посреди спальни. Символическая сумма за сдачу дома в аренду вполне соответствовала маленькой зарплате Лиз.
Девушка опустила пыльную складку занавески и отвернулась от окна. Середину комнаты занимал матрас с голубыми полосками; на нем лежал большой длинный армейский спальный мешок. Стопка книг окружала ложе: сентиментальные романы вперемежку с технической литературой, а также журналы «Бодибилдинг», заляпанные пятнами кофе.
После встречи с психологом Лиз никак не могла прийти в себя. Ей необходимо было с кем-то поговорить. С кем-то, кто выслушает ее. Она сняла трубку и набрала номер телефона Тропфмана. На секунду Лиз вообразила, что он стоит в своей крохотной лавчонке и причесывает какого-нибудь пуделя, в одежде, покрытой собачьей шерстью, и чуть было не положила трубку.
Он ответил после первого гудка — знак того, что Тропфман не перегружен работой. Лиз не пришлось представляться, он сразу узнал ее голос.
— Тебе тяжко, а? — спросил он. — Ты опять видела что-то неподобающее.
— Да, это произошло три дня назад, я…
— Мне-то ты можешь не рассказывать, — оборвал девушку Тропфман. — Я больше не хочу ничего об этом слышать. Я вовремя ушел оттуда, иначе спятил бы. Не хочу лезть под воду. Тебе стоило бы последовать моему примеру. Ведь ты еще молода. Выбирайся из этого дерьма.
Тропфман странным образом акцентировал свои фразы, словно пытался придать им двойной смысл.
— Послушай-ка, — прошептал он, — Зак и здоровяк Манфред — ты помнишь их, — они ушли в отставку вместе со мной. Так вот, они покончили с собой. Возможно, они слишком много видели, а? И это убило их…
И опять у Лиз возникло неприятное ощущение, что собеседник старался передать ей закодированное сообщение.
— Я позвонила тебе по другому поводу, — заметила она. — Ты помнишь мою сестру Наша… Она жила с одной девушкой, подружкой. Гудрун Штрауб. У них на двоих была одна комната и одна гитара. Наша пела днем, Гудрун — ночью. Не знаешь, что с ней?
— Зачем тебе? — осведомился Тропфман, а в трубке слышался отдаленный лай собак.
— Хотелось бы знать, сохранилось ли что-либо от Наша… какие-нибудь вещи… предметы. На память. Это… это для моих родителей.
— А ты еще ничего не взяла? — удивился Тропфман. — Ну и простофиля же ты, деточка.
— Так что же?
— В последний раз я слышал, что она заняла какую-то комнатушку в районе Вердонск-Мабрау. Бывшее здание «Компании Зиглер», поняла?
— Да.
— Не наделай глупостей, она не в своем уме. Такая молодая, а уже с гнильцой. Долго Гудрун не протянет… Ладно, заболтался я с тобой, а собаки теребят… До следующего раза, дорогуша.
Ему, похоже, не терпелось прервать разговор. Лиз не настаивала.
Она рассеянно скользила взглядом по старым фотографиям, пришпиленным к стене, и вдруг подумала о семейном доме в поместье Ольденбург, где среди окружавших его папоротников стояла обезображенная статуя.
«Боже! — воскликнула про себя Лиз. — Да ведь там все и началось. Именно там я взяла Наша под свое покровительство, потому что ни папа, ни мама не обращали на нас внимания».
Она хотела запрудить этот поток, поднимавшийся в ней, это кровоизлияние памяти. Эту «болезнь стариков», как Лиз обычно называла ее, но бессвязная речь прошлого в конечном счете всегда заливала ее мозг, как… как наводнение, и она не устояла, отдавшись на волю течения.
— Мои родители? — сказала она однажды Эстер Крауц. — Они не жили на этой планете. Небольшая рента, доставшаяся от дедушки по отцу, избавляла их от труда. Деньги незначительные, но им хватало. На самом деле они жили головой.
— Головой? — переспросила Эстер, придерживаясь избитой техники.
—Да. Они были интеллектуалами… Отделывались словами, удовлетворялись нескончаемыми дискуссиями. Искусство, будущее живописи, гибель цивилизации и прочее… А в это время я мыла, одевала, кормила сестру. Мне было десять, а ей восемь. Наша мать быстро перестала находить нас забавными. Может быть, потому, что у нас не проявился никакой ранний талант, которым обычно хвастают в обществе. Обо мне она говорила: «Лиз смелая, но сразу видно, никогда не будет умной. Надеюсь, с Наша нам повезет больше, но ей пока 8 лет, и не заметно никаких способностей. Все это печально».
«Дом, да… Преступный дом».
Ольденбургский дом стоял напротив пляжа. Деревянные стены его с кирпичным заполнением были выщерблены ветром и морской солью, терраса уставлена шезлонгами, потерявшими цвет. Чердак был единственным местом, где Лиз и Наша чувствовали себя спокойно. Возможно, потому, что архитектура потолочных перекрытий и черепица напоминали пустынный остров, оторванный от взрослых и их беспрерывной болтовни. Девочки втискивались в старое рассыхающееся бамбуковое кресло, поскрипывающее при каждом движении, клали ноги на потрескавшуюся кожу старого седла. Рядом стоял сундук. Сундук… Они приподнимали его крышку, словно надгробную плиту. Сверху ряды книг прикрывал кусок серой резины, сморщившейся от старости. Он походил на шкуру загадочного животного, и прикосновение к нему внушало опасения.
— Кусок оболочки дирижабля, — уточнил отец с веселой улыбкой, — фрагмент «Гинденбурга», если быть точным.
Он объяснил девочкам, что этот дирижабль трагически завершил свои дни в начале какой-то мировой войны: пассажиры его сгорели в результате таинственного саботажа. После этого Лиз дотрагивалась до злосчастной реликвии с чувством глубочайшего уважения. Под ней скрывались книги… Полное собрание, опубликованное ее дедушкой, ярмарочным издателем, за тридцать лет, то есть более тысячи книжонок в пожелтевших рассыпающихся обложках, с аляповатыми, слишком яркими, иллюстрациями.
— Чтиво разносчика, — часто презрительно отзывался о них папа. — Такой макулатурой сейчас завалены киоски!
Но девочки, не слушая его, вынимали по одной тоненькие брошюрки, с завистью рассматривали обложки.
«…Вот по темной лестнице спускается молодая женщина, вид у нее испуганный, в руке — свеча с хилым огоньком. Под ее ногами прогибается ступенька, из отверстия появляется истощенная рука и хватает ее за лодыжку. В верхней части — название: „Возвращение Доктора Скелета!“».
«Пол спальни, открывающийся, как обычная крышка, и сбрасывающий спящих в яму, утыканную кольями. И заглавие: „ Гости Доктора Скелета!“».
