Частное расследование - Келлерман Джонатан (читаем книги бесплатно .txt) 📗
Я сказал:
— Прекрасно. Датчи, очевидно, очень умный человек и с большой заботой относится к тебе. Но когда ты приходишь сюда, то становишься самой главной. И можешь говорить, о чем захочешь.
— Я хочу говорить о ворах и бродягах.
— Ладно. Тогда именно этим мы и займемся.
Я подождал. Она ничего не говорила.
Я спросил:
— А как выглядят эти воры и бродяги?
— Это не настоящие воры, — сказала она опять пренебрежительным тоном. — Они в моем воображении. Понарошку.
— Как они выглядят в твоем воображении?
Снова молчание. Она закрыла глаза. Руки яростно месили свой комок теста, тело начало слегка раскачиваться, а лицо сморщилось. Казалось, она вот-вот расплачется.
Я наклонился ближе к ней и сказал:
— Мелисса, нам не обязательно разговаривать об этом прямо сейчас.
— Большие, — сказала она, не открывая глаз. Но слез не было видно. Я понял, что напряженное выражение лица было не предвестником слез, а свидетельством интенсивной попытки сосредоточиться. Ее глаза под закрытыми веками бегали с невероятной быстротой.
Погоня за образами.
Она сказала:
— Он большой... в такой большой шляпе...
Внезапное прекращение движения под веками.
Ее руки расцепились, плавно поднялись вверх и стали описывать широкие круги.
— ... и в длинном пальто, и...
— И что еще?
Руки перестали описывать круги, но остались в воздухе. Рот слегка приоткрылся, не издав, однако, ни звука. Лицо приобрело расслабленное выражение. Сонное.
Гипнотическое.
Спонтанная гипнотическая индукция?
Встречается нередко у детей ее возраста: маленькие дети с легкостью пересекают границу между реальностью и фантазией, причем наиболее смышленые из них часто являются наилучшими субъектами гипноза.
Добавьте к этому одинокое существование, которое описывала Айлин Уэгнер, и я мог себе представить, как она регулярно смотрит кино у себя в голове.
Только иногда там показывают фильмы ужасов...
Ее руки упали обратно на колени, нашли друг друга и вновь начали катать и месить свой комок теста. На лице осталось выражение человека, находящегося в трансе. Она молчала.
Я сказал:
— На воре большая шляпа и длинное пальто. — Бессознательно я заговорил тише и медленнее. Подлаживаясь под нее. Лечение — это тоже парный танец.
Напряженность. Никакого ответа.
— Что-нибудь еще? — мягко спросил я.
Она молчала.
Сработала моя интуиция. Что-то вроде научной догадки, возникшей на почве множества других сорокапятиминутных сеансов.
— У него есть еще что-то, помимо шляпы и пальто? Так, Мелисса? Он что-то держит в руке?
— Мешок. — Едва слышно.
Я сказал:
— Да. У вора с собой мешок. Для чего он?
Ответа нет.
— Чтобы класть туда вещи?
Ее глаза резко распахнулись, а руки шлепнули по коленям. Она опять начала раскачиваться, все сильнее и быстрее, держа голову напряженно, словно ее шея была лишена подвижных сочленений.
Я наклонился и коснулся ее плеча. Птичьи косточки под хлопчатобумажной тканью.
— Ты хочешь поговорить о том, что он кладет в этот мешок, Мелисса?
Она закрыла глаза и продолжала раскачиваться. Потом вздрогнула и обхватила себя руками. Слезинка прокатилась у нее по щеке.
Я снова дотронулся до ее плеча, достал бумажную салфетку и вытер ей глаза, наполовину ожидая, что она отпрянет. Но она позволила мне промокнуть ей глаза.
Первый сеанс прошел драматически, настоящий фильм недели. Но, пожалуй, пока хватит, нельзя торопить события — так можно поставить под угрозу все лечение. Я попромокал еще немного, размышляя, как бы спустить все на тормозах.
Она зарубила эту идею одним-единственным словом:
— Детей.
— Вор сажает в мешок детей?
— Угу.
— Значит, на самом деле это не вор, а похититель детей?
Она открыла глаза, встала, повернулась лицом ко мне и протянула руки, сложенные как бы для молитвы.
— Он убийца! — выкрикнула она, содрогаясь при каждом слове. — Это Микокси с кислотой!
— Микокси?
— Микокси с кислотойкотораяотрава! Жгучая отрава!Микокси облил ее, и он опять придет и опять сожжет ее и меня тоже!
— Кого он облил отравой, Мелисса?
— Маму!А теперь он вернется!
— А где сейчас этот Микокси?
— В тюрьме, но он выберется оттуда и опять сделает нам больно!
— Но зачем ему это делать?
— Затем, что он не любит нас — сначала мама ему нравилась, но потом разонравилась, и он плеснул в нее ядовитой кислотой и хотел ее убить, но яд только обжег ей лицо, и она все равно была красивая и могла выйти замуж и родить меня!
Она стала ходить взад и вперед по кабинету, держась за виски, ссутулившись и что-то бормоча, словно маленькая старушка.
— Когда все это случилось, Мелисса?
— До того, как я родилась. — Она раскачивалась, повернувшись лицом к стене.
— Тебе об этом рассказал Джейкоб?
Кивок.
— А мама тоже говорила с тобой об этом?
После небольшого колебания она отрицательно покачала головой.
— Она не любит говорить об этом.
— А почему?
— Ей от этого становится грустно. Она раньше была веселая и красивая. Люди ее фотографировали для кино. Потом Микокси сжег ее лицо и ей пришлось делать операции.
— У Микокси есть еще какое-нибудь имя? Как его еще зовут?
Она повернулась и посмотрела на меня по-настоящему озадаченно.
— Я не знаю.
— Но ты знаешь, что он в тюрьме.
— Да, но он скоро выйдет, и это нечестно и несправедливо!
— Он скоро выходит из тюрьмы?
Еще большее замешательство.
— Это Джейкоб сказал тебе, что он скоро выходит?
— Нет.
— Но он говорил с тобой о справедливости.
— Да!
— А как ты понимаешь справедливость?
— Это когда все по-честному!
Она посмотрела на меня с вызовом и уперлась руками в то плоское место, где потом у нее будут бедра. От напряжения сморщилась полоска лба, видимая под челкой. Губы ее скривились, и она погрозила пальцем.
— Это было нечестно и глупо! Надо было все сделать по честной справедливости! Надо было егоубить этой кислотой!
— Ты очень сердита на Микокси.
Еще один недоверчивый взгляд на этого идиота в кресле.
Я сказал:
— Это хорошо. То, что ты по-настоящему на него разозлилась. Раз ты на него злишься, значит, не боишься его.
Обе ее руки были сжаты в кулаки. Она разжала их, уронила, вздохнула и посмотрела на пол. Потом опять начала месить и катать ком теста.
Я подошел к ней и опустился на колени, чтобы наши глаза оказались на одном уровне, если она захочет поднять свои.
— Ты очень умная девочка, Мелисса, и ты мне очень-очень помогла, потому что не побоялась говорить о страшном. Я знаю, как тебе хочется больше никогда не бояться. Я уже помог многим другим детям, смогу помочь и тебе.
Молчание.
— Если тебе хочется поговорить еще немного о Микокси или о ворах, или о чем-то другом, то давай поговорим. Но если не хочешь, то и не надо. У нас с тобой еще осталось время до возвращения Джейкоба. Мы можем провести его так, как ты хочешь.
Ни движения, ни звука. Секундная стрелка на часах в виде банджо на противоположной стене комнаты обежала половину круга. Наконец она подняла голову. Обвела глазами всю комнату, избегая смотреть на меня, потом вдруг взглянула мне прямо в глаза и прищурилась, будто хотела, чтобы я был в фокусе.
— Я порисую, — сказала она. — Но только карандашами, а не мелками. Они сильно пачкают.
Она медленно водила карандашом, высунув кончик языка с одной стороны рта. Ее художественные способности были выше среднего уровня, но законченное творение поведало мне лишь о том, что на первый раз с нее довольно: она нарисовала улыбающуюся девочку рядом с улыбающимся котом перед красным домом и дерево с толстым стволом, усыпанное яблоками. А надо всем этим — огромное золотое солнце с лучами в виде рук.
Закончив рисунок, она подтолкнула его через стол и сказала:
