Год Людоеда. Время стрелять - Кожевников Пётр Валерьевич (книга жизни TXT) 📗
— Лариса Карловна, да мы как бы… — затянула в нос Бросова. — У меня тоже, знаете, жизнь не сахар, детей, можно сказать, одного за другим теряю!
— А мой-то сучонок, я ему… — начала Махлаткина.
— Об этом мы поговорим потом, ладно? Сейчас у нас другие проблемы, — оборвала Мультипанова. — Вы бы не могли закрыть дверь с другой стороны?
— До того-то она все дни пила, ну, и гуляла, да вы и так о ней все знаете, — печальным голосом начала Бебене, устроившись с женщинами на своей неуютной кухне. — Ну и опять то же самое, как и в прошлую осень, повторилось: белая горячка. Я тут уже, знаете, за день до того не выдержала и ее даже один раз по лицу ударила. Она тут запищала, как игрушка, тонко-тонко, и говорит: «Мама, а ты ведь меня никогда раньше по лицу-то не била». А я в сердцах и добавляю: «Так и ты ж, доченька, раньше до такого состояния никогда не допивалась! Сколько ж мы тебя, милая моя, лечили, сколько денег израсходовали, я вот даже и участок с домом-недостроем продала задешево, только заради того, чтобы тебя на ноги поставить. А ты, Аллочка, опять так низко упала! И что мне теперь с тобой прикажешь делать? Раньше-то хоть в итээлы забирали, а сейчас-то мне тебя куда сдать прикажешь? Ты только назови мне учреждение, которое тебя примет, а я уж постараюсь тебя туда устроить. А, молчишь, — говорю, — вот то-то и оно, девочка моя, что не осталось у нас с тобой больше никаких учреждений! Ну за что, — спрашиваю, — меня Господь так проклял: старшая дочь как человек живет, ну, без мужа конечно, и двоих сыновей одна тащит, да и с работой не всегда ладно, но так-то, на манер тебя, не падает, а ты уже в свои тридцать три года старше матери выглядишь!»
— Ну а она-то что, Евгения Аристарховна, Алла-то что? — Морошкина достала сигареты. — У вас можно закурить?
— Да курите вы, Софья Тарасовна, сколько вам будет угодно! У нас тут уже и так все до каждой ниточки прокурено! Да и я с вами заодно закурю! Спасибо! — Бебене угостилась из Софьиной пачки. — Ну что она? Плачет! А сама все повторяет: «Мама, мамочка, ко мне сегодня должны прийти!» — «Кто, — спрашиваю, — по каким таким делам ты нужна?» — «Да вот, — говорит, — придут, и все тут». Я тогда и поняла, что ее опять этот алкогольный психоз колбасит, и говорю: «Давай, доченька, я тебя и вправду в больничку отправлю — там тебя наколют, чем надо, и все само собой пройдет. Ну как в те-то разы было!» А она мне опять свое твердит: «Нет, мама, за мной сегодня другие придут, и я с ними отправлюсь». А сама взяла да без моего контроля полную бутылку корвалола выпила. Я ей говорю: «Ну зачем же ты сразу-то столько лекарства принимаешь?» А она уже и говорить со мной не хочет, всю ее такая мелкая дрожь бьет, как будто девонька моя замерзла, руками голову обхватила и так сжалась вся, словно от кого-то таким образом схорониться задумала. А там у нас на седьмом-то эти, да вы наверняка знаете, Барухины проживают.
— Знаю-знаю, а как же! — часто закивала Морошкина. — Ваших уникальных Барухиных у нас уже весь отдел знает!
— Ну! Так она в последний год все у них и пропадала! Бутылочку возьмет, в лифт — и к соседям, — Евгения тяжело вздохнула, настороженно посмотрела на женщин и продолжила: — А здесь так вышло, что мы с ней разошлись: мне надо было на улицу выйти, короче, я ее прозевала, а когда уже обратно к нашему дому возвращалась, слышу, кто-то кричит, ну не то что кричит, а так даже воет. Смотрю, а это ж моя доченька на поребрике бьется! Она так и упала всем левым боком на поребрик! Люди-то уже собираются, кто так подходит, кто с собакой, говорят, не волнуйтесь, мамаша, мы уже «скорую» вызвали, сейчас будут. А когда будут-то? Сейчас ведь быстрее, чем этих врачей, своей смерти дождешься! А лежит-то она вся, сами понимаете: ни одной ниточки на ней не было! Я уж в дом-то не пошла, с себя вот этот плащ сняла — а у меня и всего-то вещей, ничего не нажила, а что нажила, так то из-за этой новой жизни словно в руках растаяло, — взяла, это, плащик-то свой, сняла с себя и ее, как могла, прикрыла. А люди-то говорят: «Вы ее, женщина, только не трожьте, гляньте, она себе ногу-то как повредила!» Я ее за левую ножку-то взяла, а ножка как ватная, будто в ней и косточек никаких уже нету. «Что ж это, — я говорю, — доченька, у нас с ножкой-то случилось?» А она мне все что-то шепчет, и все тише, так, будто старается, чтобы я к ней повнимательней прислушалась. «А они пришли, пришли», — говорит. «Да кто ж так пришел, что ты из-за них вся переломалась? Это ж если ножка вся покалечена, что же с остальным случилось?» В общем, не довезли они мою Аллочку, так она, это, в машине «скорой помощи» и…
Бебене зарыдала. Пепел на ее сигарете стал похож на увядший цветок, он изогнулся вниз, оторвался и упал, осыпав колено пенсионерки, оказавшееся преградой на пути бесчисленных частиц к ядру планеты.
— Я понимаю, Евгения Аристарховна, ваше состояние, но и вы постарайтесь понять, что жизнь продолжается и вам теперь надо думать о тех, у кого жизнь еще только начинается, — Мультипанова протянула свою руку, возможно намереваясь коснуться ладони Бебене, но, еще раз взглянув на воспаленную кожу пенсионерки, не решилась это сделать, а лишь невесомо тронула хозяйку квартиры за ее рыхлое плечо.
— Да я все это понимаю, — согласилась Евгения и положила в пепельницу докуренную до фильтра сигарету. — У нас тут много делов накопилось.
— Скажите мне, пожалуйста, а ваш внук, Ярослав Экбалович, девяносто третьего года рождения, где проживает? — Софья достала из сумки папку с делом Ярослава, посмотрела на загаженный мухами и тараканами стол, и не отважилась ее сюда положить.
— А где ему проживать-то?! Со мной, конечно! — Евгения с недоверием взглянула из-под низкого, почти опущенного на глаза лба. — Кому он еще может быть нужен?
— Ну мало ли кому? — ответила вопросом Лариса. — Вы нам не могли бы сейчас уточнить, в какой из этих квартир проживает мальчик?
— А когда в той, когда в этой! — независимо воскликнула пенсионерка и начала подниматься. — Мы ему этого не указываем!
— Хорошо! Тогда давайте мы сейчас вместе с вами пройдемся, и вы нам покажете, где он спит, где и во что играет, где его носильные вещи, хорошо? — предложила Морошкина и тоже встала с расшатанной табуретки, на которую она предусмотрительно постелила одну из захваченных с собой для рейда газет.
— А чего не показать? — Евгения Аристарховна вышла в коридор и протянула руку в сторону ближайшей комнаты: — Вот здесь мы с Эдуардом Викторовичем спим, а Славик — в этом кресле-кровати.
— Послушайте, но это кресло ведь уже никуда не годно! — заметила Морошкина, вошедшая в комнату вслед за хозяйкой. — Оно не только грязное, словно со свалки, но еще и все переломано. Вы же видите, что оно еле стоит и вся спинка искорежена. Как же мальчик может на нем спать? Он же так у вас инвалидом станет!
— А кто у нас не инвалид? Я — инвалид! Эдик Чапаев — инвалид! Аллочка, Царствие ей Небесное, тоже на группу бумаги оформляла, — достаточно враждебно начала Бебене. — Вы думаете, у меня на новую вещь деньги найдутся? Да я сейчас, как свою дочь похоронить, не знаю! — пенсионерка зарыдала.
— Евгения Аристарховна, не надо вам так убиваться! Теперь вы для своей дочери уже при всем вашем желании ничего полезного не сделаете! — Лариса строго посмотрела на Евгению. — А вот вашему внуку уже шесть лет, а он до сих пор так нигде и не числится! Разве это нормально? Мы ведь тоже не можем с этим согласиться! Я вам сколько раз говорила: если ваша дочь Алла не в состоянии заниматься своим ребенком, тогда оформляйте на себя опекунство. Славику уже в школу пора идти, а он у вас живет только со справкой из роддома! И мы, между прочим, так и не поняли, где он живет и где в данный момент находится. Вы знаете, к чему все это может привести?
— Да знаю, знаю, милые! — Бебене перестала плакать. — А куда мне идти?
— Ну вот, приехали! — Мультипанова всплеснула руками. — Для начала вы к нам и приходите, а мы вам на месте все и объясним. До нас-то сможете дойти, по дороге не завалитесь?
