Плач - Фицджеральд Хелен (читать книги бесплатно полные версии .TXT) 📗

Мэтью Маркс снова вскочил, но Джоанна качает головой.

— Я знаю, что говорит мой адвокат и какие заключения выносят психиатры, — что в момент преступления у меня было посттравматическое стрессовое расстройство, которое началось у меня сразу после… после Ноя… после того, что произошло с Ноем. Врачи говорят, что у меня тяжелая форма депрессии, навязчивые воспоминания, галлюцинации и что я вообще веду себя очень странно. Да, возможно, все это так, но это не имеет никакого отношения к делу. Я убила Алистера не из-за посттравматического стрессового расстройства. А потому что так решила. По-вашему, у меня и сейчас галлюцинация? Нет. Я хочу быть наказана за совершенное преступление. Я хочу понести кару. Вынесите мне обвинение в предумышленном убийстве, потому что я совершила именно его. Приговорите меня к пожизненному заключению, потому что я заслуживаю именно этого. Во всем виновата я — и только я одна. Ной не виноват в том, что постоянно плакал, и сотрудники «Эмирейтс» не виноваты в том, что не пожелали мне помочь, и служба безопасности аэропорта тоже ни в чем не виновата.

— Служба безопасности аэропорта? — переспрашивает обвинитель. — Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду то, что я принимаю всю ответственность на себя. Чего же тут непонятного? Не слушайте моего молодого умного адвоката. Не слушайте никого, кроме меня. Я убила его! Заберите меня! Отправьте меня за решетку!

Джоанна, дрожа от бессилия, кричит на весь зал:

— Господи, ну я прошу вас!

В зале беспокойно заерзали. Всем неловко, и, думаю, это не потому, что Джоанна абсолютно не в себе (хотя она, безусловно, не в себе), а потому, что ее желание признать свою вину лишает ядовитых наблюдателей возможности поглумиться.

Адвокат Джоанны улыбается, сидя в первом ряду. Слава богу! Его подзащитная производит впечатление сумасшедшей, как он и рассчитывал.

— То есть вы утверждаете: вы понимали, что делаете, когда его убивали?

— Да!

От злости у Джоанны даже слезы высохли.

— Почему я должна столько раз повторять одно и то же? Неужели это так трудно — просто взять и вынести человеку приговор? Я знала, что он не застегнул ремень безопасности. Я знала, что мы едем на скорости сто сорок километров в час. Я хотела убить нас обоих. Я схватилась за руль. Я направила машину прямиком на дорожный знак.

— Но ведь ваш ремень безопасности был пристегнут?

— Такая уж, видно, была моя судьба — и мне нести этот крест до конца дней. Я забыла отстегнуть ремень. Я многое забываю. Я — идиотка.

Каждая ее фраза вызывает все больше нервозности в зале.

— И вы признаетесь в том, что умышленно убили своего мужа? — спрашивает обвинитель.

— Господи! Я что, говорю с вами на суахили?! Да! Я всем в этом признаюсь!

Очередной шквал эсэмэсок и твитов. Художница переворачивает страницу и начинает новый набросок.

— Но почему, Джоанна? Почему вы убили его? — спрашивает обвинитель.

Она ненадолго задумывается, тщательно взвешивая слова, прежде чем произнести.

— Я убила его потому, что больше не могла находиться с ним рядом ни одной секунды.

— Ваша честь, я хотел бы попросить о небольшом перерыве. — Адвокат Джоанны снова вскакивает, лицо встревоженное. Перерыва он требует явно не из сочувствия к ней, а потому что это добавляет убедительности «психиатрической» версии. — Как вы все видите, моя подзащитная в расстроенных чувствах — ей необходим отдых.

— Не настолько они расстроены, чтобы я не могла говорить! — кричит Джоанна.

Судья внимательно смотрит на Джоанну и в конце концов, видимо, приходит к выводу, что подсудимая и в самом деле чувствует себя не лучшим образом.

— Объявляется перерыв до четырнадцати ноль-ноль.

Я не могу ждать до двух. Мне нужно быть рядом с Хлоей. Да и вообще, оттого, что я сижу здесь, ни мне, ни кому-либо другому никакой пользы. Пора двигаться дальше.

Джоанну еще не увели из зала суда. Мисс Эймери — пожилая дама, которая давала показания вчера, — подошла к Джоанне и разговаривает с ней, взяв за руку. Джоанна говорит что-то и смотрит на мисс Эймери умоляюще. Я читаю по губам: она говорит «спасибо». Потом обнимает старушку, и вот уже та целеустремленно проходит мимо меня.

Надо отсюда выбираться. Действовать дальше. Хочется поскорее увидеться с Хлоей и мамой, с папой и Филом.

Хочется перестать чувствовать то, что я уже чувствую: жалость к ней.

Хочется снова в полной мере ощутить то, чего я уже не ощущаю: гнев.

Едва я вышла из здания суда, как меня окликнул женский голос.

Женщина нагнала меня, с трудом переводя дух.

— Александра, — снова произносит она мое имя. — Я — Кирсти Макникол, подруга Джоанны. Я пойму, если вы не захотите со мной разговаривать, но я подумала, вдруг у вас найдется немного времени, чтобы выпить со мной кофе?

Я смотрю на запястье, чтобы оттянуть принятие решения, вспоминаю, что уже много лет не ношу часов, и говорю:

— Да, конечно.

Мы сидим в закутке старомодного кафе на Бёрк-стрит.

— Джоанна попросила меня передать вам кое-что, — говорит Кирсти и достает из сумки сверток. — Я не знаю, что это, но обещала, что передам.

Я беру сверток и удерживаюсь, чтобы немедленно его не развернуть. Ума не приложу, что она могла мне прислать.

— У вас, конечно, больше причин ее ненавидеть, чем у кого-либо, — говорит Кирсти. — Но…

Она начинает плакать, хватает салфетку из подставки и аккуратно вытирает потекшую под глазами тушь.

— Да нет, что там, — говорит она. — Вы имеете полное право ненавидеть ее. Она сваляла такого дурака!

— Что вы собирались мне сказать?

— Она была такой хорошей до него!

Теперь тушь уже не спасти — она льется с густых ресниц верной подруги черными ручьями.

— Я знала ее всю жизнь — с ясельной группы. Она такая солнечная! Мы всегда были вместе, неразлучны, если не считать того времени, когда она стала тайком встречаться с ним. И ее мама — она была точно такой же. Добрейшей душой. Я знаю, что в это трудно поверить, но она совсем не такая, какой ее все считают. Она вовсе не плохой человек. А этот чертов козел… Совсем как ее отец. Простите.

— Ничего-ничего. — Я протягиваю ей новую салфетку — она ей совершенно необходима.

— Это не просто слова — она действительно была очень хорошим человеком. По-моему, до встречи с ним она за всю жизнь ни разу никому не соврала. Она была веселая. Счастливая. Я так ее любила. — Кирсти улыбается и вытирает глаза. — Ладно, отпущу вас домой. Я, правда, не знаю, что в этом свертке, но, если вы захотите со мной поговорить, вот моя визитка.

Убирая руку со стола, она опрокидывает стакан.

— Я всегда такая! «Ты вазы крушишь и ломаешь фарфор», — говорит она и ставит стакан на место.

— Что? — удивляюсь я.

— Да это так, из одного стихотворения, которое мне очень нравится.

Ну да, точно, его цитировал Фил. «Ода к Ал».

— А, из того, про растяпу? — говорю я.

— Нет-нет. Это про любовь. Стихотворение о том, как он ее обожает.

Кирсти вручает мне визитку, оставляет на столе десятидолларовую купюру за два кофе и протягивает руку, чтобы пожать мою. Когда она скрывается из виду, я смотрю на визитку: Кирсти Макникол, менеджер по организации мероприятий, и адрес в Ислингтоне. Я кладу визитку на стол и спешу на трамвайную остановку, улыбаясь ее последним словам и думая о Филе.

Это про любовь. Стихотворение о том, как он ее обожает.

Мне не терпится посмотреть, что там, в свертке, и я, конечно, не могу ждать до дома. Отыскав в девятнадцатом свободное место, я открываю пакет, пока трамвай дребезжит по городу и въезжает в Карлтон. Внутри — плюшевый медвежонок Эдвард из мультфильма «Бананы в пижамах», записка от руки и распечатка на листе А4.

Записка гласит: