Известие о похищении - Маркес Габриэль Гарсиа (читать полную версию книги TXT) 📗
– Если Эскобар не готов провести в тюрьме, по меньшей мере, лет четырнадцать, – рассуждала она, – не думаю, что правительство примет его явку с повинной.
Доктор с уважением посмотрел на Маруху и неожиданно предложил: «А почему бы вам самой не написать патрону?» Видя удивление собеседницы, он тут же добавил: «Серьезно, напишите ему. Это может помочь».
Сказано – сделано. Доктор тут же принес бумагу и ручку и в ожидании не спеша расхаживал из угла в угол. Маруха писала, усевшись на кровати и положив лист бумаги на доску. За это время она успела выкурить полпачки сигарет. Сдержанно поблагодарив Эскобара за обещанную безопасность, Маруха подчеркнула, что по отношению к нему и непосредственным организаторам похищения не испытывает ни малейшего чувства мести и благодарит всех за достойное с ней обращение. Затем она выразила надежду, что Эскобар сумеет воспользоваться правительственными указами ради своего собственного будущего и будущего своих детей в этой стране. В конце, следуя подсказанной мужем формулировке, она выразила готовность идти на любые жертвы ради мира в Колумбии.
Доктор ожидал каких-то более конкретных слов об условиях сдачи, но Маруха убедила его, что нет смысла углубляться в детали: это и неуместно, и может быть неверно истолковано. И оказалась права: Пабло Эскобар передал ее письмо средствам массовой информации, подогревая их интерес к обсуждению политики подчинения.
Вместе с первым письмом Маруха написала еще одно, адресованное Вильямисару, которое сильно отличалось от всего, что она сочинила в порыве прежнего раздражения. В результате Альберто после нескольких недель молчания вновь появился на экране телевизора. После этого Маруха долго не могла заснуть. Пришлось принять снотворное. Ей приснилось, будто Эскобар, выходя из вертолета, прячется за ее спиной от града пуль, словно в каком-то футуристическом киновестерне.
Уезжая, Доктор велел своим людям в доме относиться к Марухе с должным уважением. Майордомо и Дамарис так обрадовались новому приказу, что порой перегибали палку, стараясь угодить пленнице.
Кроме того, Доктор решил сменить охрану. Маруха уговаривала не делать этого. Симпатичные ребята, дежурившие в апреле, обеспечили ей покой после мартовских бесчинств и всегда относились к ней дружелюбно. Маруха уже завоевала их доверие. Они обсуждали с ней то, что слышали от майордомо и его жены, держали ее в курсе всех внутренних противоречий, раньше составлявших местную государственную тайну. Обещали даже – и Маруха им верила, – что посмей кто-то затеять что-нибудь против нее, они первыми станут на защиту. В знак симпатии к пленнице ребята воровали на кухне лакомства и подарили ей банку оливкового масла, которое отбивало неприятный запах чечевицы.
Единственной проблемой была их крайняя религиозность, которой Маруха не могла разделить из-за врожденного скептицизма и безразличия к вопросам веры. Не раз она рисковала нарушить гармонию в комнате. «Объясните-ка мне, – приставала она к охранникам, – разве не грех убивать за то, за что убиваете вы?» И продолжала донимать их: «Столько вечерних молитв, столько свечек, столько разговоров о Младенце Иисусе, но попытайся я бежать, вы застрелите меня, даже не вспомнив о нем». Разгорался спор, кто-то из охранников испуганно кричал:
– Да вы безбожница!
«Да, а что?» – кричала в ответ Маруха. От такого ответа юноши приходили в ужас и замолкали. Поняв в конце концов, что излишний радикализм может ей дорого обойтись, Маруха придумала целую космическую теорию мироздания, позволившую в дальнейшем продолжать дискуссии без инцидентов. Таким образом, замена нынешних охранников другими, неизвестными была для нее нежелательной. Однако Доктор считал иначе:
– Это позволит вам избежать проблем с оружием.
Что он хотел этим сказать, Маруха поняла, когда прибыли люди из новой смены. Оружия у них не было, зато они целыми днями чистили и драили комнату с таким усердием, что начали раздражать пленницу еще сильнее, чем сама грязь и прежние беспорядки. Правда, Маруха постепенно перестала кашлять и теперь спокойно и более внимательно смотрела телевизор, что также способствовало ее здоровью и настроению. Не верившую в Бога Маруху никогда не интересовала эта странная передача «Минута с Господом», в которой восьмидесятидвухлетний священник-эудист() Рафаэль Гарсия Эррерос успевал за шестьдесят секунд обсудить очередную проблему – чаще социальную, чем религиозную. Зато Пачо Сантос, ярый католик, внимательно слушал его мини-проповеди, сильно отличавшиеся от всего, что говорили профессиональные политики. Широчайшая популярность падре Гарсии Эррероса восходила еще к 1955 году, когда Национальная телекомпания с января начала транслировать его программу по седьмому каналу. До этого, с пятидесятого года, голос падре Гарсии Эррероса можно было часто слышать по радио Картахены, Кали, Медельина, а с декабря пятьдесят четвертого – по столичному. На телевидение он пришел почти одновременно с началом телевещания. Глядя в глаза зрителям, священник прямо, порой даже грубовато, делился с ними своими мыслями, иногда звучавшими весьма загадочно. С 1961 года он ежегодно организовывал «Миллионный Банкет», куда приглашались самые известные или желавшие стать известными люди, чтобы заплатить миллион песо за чашку крепкого бульона и кусок хлеба, поданные королевой красоты. Эти средства шли на программу социального строительства, которая, как и передача, называлась «Минута с Господом». Самое скандальное приглашение падре послал в 1968 году лично Бриджит Бардо. Актриса сразу приняла его, чем вызвала протесты местных ханжей, пригрозивших сорвать банкет. Падре не уступал. Тут весьма кстати случился пожар в парижской студии «Болонье», а явно надуманные ссыпки на отсутствие авиабилетов позволили избежать скандала на всю страну.
Охранники Пачо Сантоса, жадно смотревшие «Минуту с Господом», больше, конечно, интересовались религиозным, а не социальным аспектом проповеди. Как большинство жителей трущоб в департаменте Антьокия, они слепо верили, что падре – святой. Обычно он произносил свою проповедь надрывным голосом, и ее содержание порой оставалось непонятным. Но передача 18 апреля, которая явно, хотя и без упоминания имен, предназначалась для Пабло Эскобара, вообще не поддавалась расшифровке.
Мне сказали, он хочет сдаться. Мне сказали, он хотел бы говорить со мной. – Падре Гарсия Эррерос говорил прямо в камеру. – О, море! О, море в Ковеньясе в пять часов, когда садится солнце! Что я должен делать? Мне говорят, он устал от своей жизни и от своих распрей, а я никому не могу открыть свою тайну. Она давит на меня изнутри. Скажи мне, море! Смогу ли я сделать это? Должен ли я это сделать? Ведь тебе известна вся история Колумбии, ты видело на своих брегах творящих молитву индейцев, ты слышало шепот истории: должен ли я сделать это? Отвергнут ли меня, если я соглашусь? Отвергнет ли меня Колумбия? Если я сделаю это, если я пойду с ними, засвистят ли пули? Паду ли я вместе с ними на этом пути?
Марухе эти слова показались менее странными, чем многим колумбийцам, поскольку она давно заметила, что падре склонен блуждать в дебрях галактик. Обычно она воспринимала это как неизбежную увертюру к семичасовым новостям. Но тот вечер запомнился, поскольку все, что имело отношение к Пабло Эскобару, непосредственно касалось и ее. Передача смутила и заинтриговала пленницу, заставив беспокойно гадать, что стоит за всей этой вещей галиматьей.
А Пачо, уверовав в то, что падре вытащит его из этого чистилища, от радости бросился обнимать охранника.
