Не верь, не бойся, не проси или «Машина смерти» - Устинов Сергей Львович (читать книги онлайн бесплатно регистрация .TXT) 📗
Получив краткие инструкции (хлеблом не щелкать, давить косяка по сторонам, в случае шухера семафорить), я вслед за своим Вергилием отправился ко входу в филиал, так сказать, вельзевуловых владений. Вот сейчас разверзнутся врата, и с полным основанием можно будет проконстатировать, что, утратив правый путь во тьме долины, я очутился в сумрачном лесу. «Каков он был, о, как произнесу?!»
В общем, честно говоря, ничего особенного. Из ожидаемых деталей подтвердилась разве что сумрачность. В остальном интерьер больше походил на декорации к какому-нибудь оперному действу, которому покровительствовал богатый и безвкусный спонсор. Много тяжелых портьер, псевдоампирных золоченых канделябров, псевдоперсидских ковров. На фоне всего этого совсем уж чужеродным телом смотрелся полированный, перенасыщенный зеркалами бар. На высоких табуретах у стойки томились проститутки, все в черном, как грузинские вдовы. Две рулетки стояли посередине, вдоль стен играли в «блэк джек» (в дни моего босоногого детства эта игра была известна под более прозаичным названием — «очко»), а отдельно, за невысокой загородочкой, вокруг большого овального стола сидели игроки в покер. Бегло оглядевшись по сторонам, Стрихнин небрежной походочкой продефилировал по залу и остановился у рулетки. За полным неимением собственных планов я сделал то же самое.
Еще перед входом, который охраняли два добрых молодца, явно отобранные для этой работы по принципу максимального роста при минимальном интеллекте, Стрихнин сквозь зубы поинтересовался:
— Деньги какие-нибудь есть?
Порывшись в бумажнике, я покорно извлек несколько купюр довольно среднего достоинства, но он едва бросил на них презрительный взгляд:
— Я сказал — деньги!
Пришлось признать, что валютой я не богат. Зато сам Стрихнин нашарил по карманам тысячи полторы долларов — вероятно, все, что осталось от его недавнего богатства, — и тут же в кассе обменял их на жетоны. Чтобы и меня пустили внутрь, он милостиво сунул в мою ладонь горстку разноцветных кружков.
Публика вокруг рулетки собралась колоритная. Пара качков, уже заранее обреченно похожих на каторжан благодаря короткой стрижке и многочисленным цепям, мрачно метала фишки на игровое поле, как в топку паровоза. Зябко укутанная в цветастую шаль немолодая дама с бешено горящими глазами — от избытка то ли от азарта, то ли марафета — раз за разом упорно ставила на зеро. Целая компания в дым пьяных юнцов с такими же подружками то и дело пыталась красиво швырнуть на разлинованный стол вместо чипов пачку долларов, однако эти попытки неизменно вежливо, но твердо отвергались крупье, девицей со стеклянной улыбкой.
Мы нечувствительно вписались в этот коллектив: я поставил двести тысяч на «чет», Стрихнин триста на «красное», шарик остановился напротив номера 34, и мы оба выиграли. Следующий раунд он пропустил, а я, весьма воодушевленный, кинул сразу четыреста теперь уже на «нечет» — и проиграл. В моем активе еще оставалось тысяч триста, и я снова смело протянул руку, но в последний момент Стрихнин схватил меня за рукав.
— Не за то отец сына лупил, что играл, а за то, что отыгрывался, — наставительно проговорил он мне в ухо, увлекая за собой по направлению к «блэк джеку».
Заняв место у полукруглого стола, Стрихнин дождался, пока крупье, малоотличимая от предыдущей девица, включая аналогичную стеклянную улыбку, дойдет до него со своей деревянной коробочкой (сколько я помнил из литературных описаний, именуемой «сабо»), небрежно кинул несколько жетонов и получил в обмен карту. Это был король, четыре очка. Он попросил еще и получил десятку. Решительно ткнул указательным пальцем в карты, и крупье правильно поняла его: вытянула карту, перевернула ее, и перед нами легла пятерка. Девятнадцать очков! Отличные шансы на выигрыш. Но Стрихнин толкнул меня локтем в бок, подмигнул и спросил:
— Сходим за фартом, а?
Я не поверил своим ушам: просить еще на девятнадцати?! Но он уже подал знак крупье, и из прорези в «сабо» поползла карта. Сто лет, наверное, я не брал в руки колоды, но тут вдруг ощутил, как, вопреки всему, у меня отчетливо заколотилось сердце. Буквально все взгляды вокруг, даже игроков у соседних столов, были прикованы в этот момент к нам, вернее, к карте в руках крупье. Неторопливо, как в замедленной съемке, она перевернула ее и, легонько щелкнув, опустила на сукно.
Валет. Двадцать одно!
Восхищенно взглянув на Стрихнина, я с недоумением обнаружил, что он единственный, кто не смотрит на стол. Его прищуренные глаза напряженно шарили по залу, но, судя по их выражению, не находили искомого. Небрежно смахнув в карман выигранные фишки, он двинулся к покеристам. Я поплелся вслед за ним, но не успел сделать нескольких шагов, как чуть не стукнулся носом об его затылок. Стрихнин замер в стойке, словно спаниель, почуявший фазана.
— Четыре сбоку, наши есть, — пробормотал он мне через плечо.
— Который? — спросил я полушепотом.
— У стенки, с удавочкой.
При других обстоятельствах я бы не удержался, ахнул. Барин меньше всего был похож на бандита. Широкий лоб интеллектуала, одухотворенное лицо в обрамлении густых вьющихся бакенбард в сочетании с бордовой бабочкой поверх ослепительно белой манишки — во всем этом действительно чувствовалось что-то из прежнего времени, помещичье, барское. Испугавшись почему-то гораздо больше, чем если б он был весь в татуировках и со стальными фиксами, я робко поинтересовался:
— И чего мы будем с ним делать?
Стрихнин обернулся, приобнял меня за плечо и прошептал:
— Ты — ничего. Запомни, мы с тобой два баклана, я играю, ты лупаешь.
В этот момент из-за покерного стола встали сразу двое, и Стрихнин бормотнул, уже увлекая меня за собой:
— Тронулись. Бог не фраер, авось отдаст, что положено.
Освободившиеся места оказались на противоположном от Барина конце стола. Стрихнин размашисто плюхнулся на один стул, другой уверенно подтащил поближе, поставил чуть позади своего, шлепнул приглашающе ладонью по сиденью, показывая мне, куда сесть. Крупье, на этот раз уже не девица, а лысоватый мужчина в смокинге, вооруженный, впрочем, все той же стеклянной улыбкой, открыл было рот, чтобы возразить, но Стрихнин, одновременно по-купечески вываливая на сукно фишки из всех карманов, сурово пресек его недовольство:
— Спокуха, мы в доле.
Лично я последний раз сражался в покер в общаге где-то на курсе третьем-четвертом. От той поры остались в памяти две вещи: порядок комбинаций и сумма моего самого чудовищного проигрыша — три рубля сорок копеек. Уже через пару минут мне стало ясно, что комбинации не поменялись, чего нельзя было сказать о суммах. Первоначальный вход стоил сто тысяч. «Потолок» для одной ставки — десять миллионов.
Играли, что называется, с «открыткой», без джокеров. Лысый банкомет раздавал каждому по четыре карты, а еще одну открывал — она становилась общей для всех. Игроки, а их, не считая нас, осталось трое, вели себя удивительно чинно, не позволяя ни единого лишнего слова. Исключение составлял Стрихнин. Он к месту и не к месту сыпал дурацкими прибауточками вроде «если нету в картах масти, мы поедем в гости к Насте» или «деньги есть — Уфа гуляем, денег нет — Чишмы сидим», ерзал на месте, то и дело совал мне карты, якобы советуясь. Я видел, что партнеры, особенно Барин, смотрят на него с презрительным неодобрением.
В первом круге банкомет открыл короля треф. Толстенький господинчик с базедочными глазами, сидящий напротив нас, поставил на кон триста тысяч, следующий за ним по кругу бледный юноша с лицом Аполлона Бельведерского, слегка подпорченным сломанным носом, коротко бросил «пас». Барин уравнял, а Стрихнин, не дотронувшись до своих карт, набросил до пятисот тысяч втемную. Базедочный, раздумчиво покачав головой, добавил требуемые двести, зато Барин сразу повысил до миллиона. На этот раз Стрихнин соизволил посмотреть в карты и даже показать их мне: у него на руках не было даже пары, зато имелся бубновый король, с банкометским пару составивший. Он решительно уравнял бариновский миллион, базедочный от игры ушел. Сменили карты, но Стрихнин снова получил полную разномастицу, так и оставшись при двух королях. Барин тем временем поставил на кон еще миллион. В ответ на это Стрихнин театральным шепотом, так, чтоб слышали все, кому хочется, сообщил мне на ухо: «Рупь за сто — блефует», после чего уже вслух провозгласил: «Безумство храбрых — вот мудрость жизни!» — и открылся.
