Телевидение - Андреев Олег Андреевич (бесплатные серии книг txt) 📗
— Прекратим этот разговор, он мне неприятен, — отрезал Булгаков. — Сколько я должен за сегодняшнее выступление?
— Сегодня, в виде исключения, как обычно, — сделал широкий жест Гуровин.
— По перечислению, — пакостью на пакость ответил Булгаков.
— Олег Витальевич, — вмешалась Галина Юрьевна, — по перечислению не получится. У нас счета арестованы. Вы, уж пожалуйста, наличными. У нас такие проблемы, такие проблемы…
— У меня тоже проблемы, — жестко сказал Олег Витальевич. — А Казанцев тоже платит наличными?
— Да, — соврал Гуровин.
— Выпишите счет.
Он поднялся, следом вскочил и секретарь.
— До свидания, Яков Иванович. До свидания, Галина Юрьевна. Рад был повидаться.
— До свидания, Олег Витальевич, — со слезой в голосе отозвалась Загребельная.
— Всего доброго, — расплылся в улыбке Гуровин, не трогаясь с места. — Да, кстати, вы слышали новость? — спросил он, когда гость был уже в дверях.
Булгаков обернулся.
— У канала скоро будут другие хозяева.
— Что?
— Вы не ослышались, владельцы продают акции “Дайвер-ТВ”, — с наслаждением повторил Гуровин. — Они отказываются от канала.
— Вот как… — задумчиво протянул Булгаков.
Он чувствовал себя сейчас последним кретином. Как же он сразу не догадался? Давно пора было понять, что Тима без Гарика свои планы изменит круто. И никому уже не нужно, чтобы он стал губернатором. У Тимы теперь другие интересы. А он-то дурак! Как можно надеяться на эту шваль, этих подзаборных недоносков, которые хоть и стали миллионерами с его, Булгакова, помощью, но в душе остались карманниками.
Ну ничего, Тиму тоже ждут сюрпризы.
Наконец Булгаков взял себя в руки.
— Ого! Извините, господа, — взглянув на часы, воскликнул он. — Мне нужно в студию.
— Я провожу, — спохватилась Загребельная, бросаясь следом.
Далеко от Москвы
Минут через десять Казанцев с таможенником вернулись. За все это время усатая гора не произнесла ни слова. Алина тоже молчала. Когда толстуха поднялась, Алина так же молча последовала за ней.
Пока Алина раздевалась, женщина не спускала с нее глаз. Затем начала неторопливо и обстоятельно проверять каждый шов на ее одежде и белье. Алина не выдержала:
— Да что вы все ищете?
— Ага. Зараз скажу. Руки вверх!
— Что?
— Руки вверх!
— Вы что, думаете, я под мышками контрабанду провожу? — злобно усмехнулась Алина, но руки все-таки подняла.
Таможенница отступила на шаг и прищурилась, словно художник, раздумывающий, как положить очередной штрих.
— Повернитесь.
Алина повернулась с поднятыми руками.
— Руки опустите. Алина послушалась.
— Нагнитесь. Раздвиньте ягодицы.
— Что?
— Ягодицы, говорю, раздвиньте.
Такого унижения Алина никогда не испытывала.
— Можете выпрямиться.
— Одеться можно?
Вместо ответа таможенница широко распахнула дверь в соседнее помещение, зычно крикнула:
— Грицько, дэ Федора?
— Зараз прийдэ, — послышался голос таможенника.
Через минуту-другую, которые показались Алине вечностью, в комнате появилась женщина-врач, размерами не уступающая таможеннице, только без усов. Наверное, на работе им было запрещено разговаривать, потому что Федора, не сказав ни слова усатой толстухе, сразу обратилась к Алине:
— Ну-ка ляг-ка, я тебя погляжу.
— Зачем?
— Лягай сюда, тебе говорят! — И она похлопала рукой по узкой медицинской кушетке, застланной ветхой рыжей клеенкой.
Алина брезгливо сморщилась, расстелила на кушетке свои вещи.
— Кулаки под зад, ноги в коленках согнуть. Что, непонятно?
— Нет, — ответила Алина. — Зачем?
— Медосмотр, — сказала усатая. — Девушка, не выделывайся.
Алина покрылась красными пятнами. Но пришлось подчиниться.
Врачиха вытащила из кармана резиновые перчатки и начала гинекологический осмотр. Усатая склонилась к Алине вместе с ней.
— Ничего, — как-то даже разочарованно констатировала она.
— Т-т-т, — поцокала языком врачиха. — Как это “ничего”? У тебя, дорогая, загиб. Не рожала?
— Нет, — злобно отрезала Алина, начиная одеваться.
— Ну не беда, — успокоила врачиха, — родишь еще.
— Я могу идти?
— Нет еще, милая, — ласково проговорила врачиха. — Еще вот таблеточки примешь — и на горшок.
— Да вы что, издеваетесь?! — У Алины от унижений даже слезы выступили на глазах.
— Думаешь, мне интересно глядеть, как ты здесь сидеть будешь на горшке? — искренне удивилась врачиха. — У мэнэ шо, делов своих нема? Я, чи шо, наркотики перевожу?
— Да вы с ума сошли! — Голос Алины срывался на крик. — Какие наркотики? Вы что?
— Все так говорят. — Усатая толстуха плюхнулась на кушетку. — А потом — на тоби. Или помирают. Я по телевизору видала, как один героин перевозил и вмер. Он героин в презерватив запихал и проглотил. А той — лопнул! Героин — у кровь. Спасти не успели. Негр был. Да что вы стоите? — спохватилась она. — Таблетки глотайте — и на горшок. Вот, — она пошарила рукой под кушеткой и извлекла оттуда эмалированную ночную вазу. — Садитесь.
— Не стесняйся, милая, садись, — пригласила врачиха. — Мы не смотрим.
Москва — Питер
Площадка, где снимают политический ринг для прямого эфира, была оформлена в стиле модерн. Стекло и металл. Ничего лишнего. Уже прошла световая репетиция. Подготовились операторы.
— Леня, ты готов? — спросил сидящий за пультом Червинский.
— Готов. А где Долгова?
— Не знаю, — опешил режиссер.
— У нее же все материалы, — раздраженно сказал Крахмальников. — Куда она пропала?! Где помреж?
Бросились искать Долгову, не нашли, принесли только Крахмальникову заготовки. Они лежали у Ирины на столе.
— Без тракта? — спросил режиссер.
Крахмальников отмахнулся.
Обычно любое интервью перед прямым эфиром полностью прогоняли, имитируя и звонки телезрителей. Но при работе с Булгаковым в этом не было необходимости: у Олега Витальевича был прекрасно подвешен язык, и держался он перед камерой свободно и непринужденно. “Прирожденный актер!” — восхищался им Крахмальников. И даже слегка завидовал.
Сам он научился не бояться камеры не сразу, помог случай, о котором на студии ходили легенды и анекдоты. В самом начале телевизионной карьеры, когда Крахмальников бегал, подбирая хвосты событий, то есть был обыкновенным репортером, он ни за что не соглашался давать комментарий в кадре, комплексовал, как мальчишка. И чем дольше длилось его нежелание влезать в кадр, тем больше он боялся.
Как-то поехали снимать демонстрацию то ли коммунистов, то ли демократов. Примчались на место, когда колонна уже двигалась по Тверской.
— Держи листок, — подал оператор чистый лист бумаги Крахмальникову. — Надо камеру выставить.
Это было какое-то священнодейство оператора, по белому листку он выставлял параметры камеры. Евгений, привычно держа листок двумя руками, отошел на положенное расстояние.
Оператор поднял камеру на плечо.
И в это время к Крахмальникову сзади подошел мужичок. Сказать про него пьяный, это ничего не сказать. Он лыка не вязал. Шапка съехала на лицо, его пошатывало.
— Товарищ, я хочу сказать, — обратился он к Крахмальникову.
— Хорошо, хорошо, — отмахнулся Леонид. — Сейчас.
— Я вам всю правду скажу.
— Ладно, ладно… Вить, готово?
— Погоди.
— Товарищ, я тебе русским языком говорю, вы меня слушаете?
— Отойдите гражданин, не мешайте. Витя, готово?
— Я дам знать.
— А как же гласность?
— Гражданин, я позову милицию, не трогайте бумагу.
— Я хочу сказать!
— Пошел на х…! — не выдержал Крахмальников. Мужик опешил. Он не ожидал, что Крахмальников знает русский язык. И ретировался.
Демонстрацию сняли, приехали в студию на монтаж. Пока перегоняли материал на рабочую кассету, Леонид куда-то отлучился. А вернувшись, застал полную аппаратную народу. На него смотрели с нескрываемым восторгом.
