Кровь невинных - Дикки Кристофер (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .TXT) 📗
— На коже могут появиться две крошечные красные точки, но, возможно, вы ничего не почувствуете. Через несколько минут укушенное место начинает распухать. Потом — судорога. Боль, от которой хочется кричать. Мускулы твердеют. Иногда возникает эрекция — да, и она не проходит. Ваш пенис распухает, вы не можете мочиться. Чувствуете озноб, появляется сыпь, мускулы скручиваются узлом, и, если повезет, вы успеете добраться до места, где вам дадут сыворотку. Ее нет в ваших ранцах. Поэтому, если вы невезучие, то самый лучший способ справиться с этой ситуацией — всегда быть начеку.
— Ты, — послышался шепот позади меня, — ты — один из моих трупаков.
Я слегка повернул голову и увидел черного солдата, но не заметил в нем ничего примечательного — почти такого же роста, как и я, но более мускулистый. Я ожидал, что он улыбнется, но его лицо ничего не выражало.
— Около большого дерева. Позавчера, — сказал он.
— "Альфа"?
— Точно.
— Коричневый паук-отшельник, — пояснил сержант, доставая бутылку с маленьким съежившимся пауком, похожим на обычного паука, который прячется в пыльном углу сарая. — Самый опасный паук в Эглине. Если он укусит вас, возможно, вы сразу и не умрете, но будете жалеть, что этого не произошло. Место вокруг укуса становится бледным, вы чувствуете резкую боль или жжение. Затем на этом месте происходит кровоизлияние под кожу, возникает нагноение, легко подцепить какую-нибудь заразу. Возможно внутреннее кровотечение, конвульсии, сердечно-сосудистый коллапс. Смерть. Так что пусть тарантул и выглядит большим, страшным и волосатым, но он не причинит серьезного вреда. Черная вдова смертельно опасна, но вы сразу распознаете ее, как только увидите. А вот коричневый паук-отшельник, который прячется в сухих местах, где вы можете остановиться на привал или ночлег, по моему скромному мнению, опаснее всех их, вместе взятых, потому что вы не обратите на него внимания. Вопросы есть?
Я хотел задать вопрос солдату, стоявшему позади меня, но, когда обернулся, он уже ушел. Я не стал искать этого человека. Просто чувствовал, что начинаю ненавидеть его, и мысль о том, что именно этого он и хотел добиться, не особенно меня утешала.
В болотах около военно-воздушной базы в Эглине я видел много змей, чаще всего водяных щитомордников. Мы по пять, шесть иногда восемь часов в сутки пробирались между торчащими из воды кипарисовыми пнями, перешагивали через них, обходили, а иногда шли прямо по ним. Они вонзались в нас, ставили подножки, мы часто спотыкались о них. Иногда замечали щитомордников, которые скользили к нам по черной глади воды, а затем продолжали свой путь мимо застывших от ужаса людей. Вскоре мы перестали их пугаться.
В первую ночь мы проверяли, чтобы под ногами не оказалось скорпионов и коричневые пауки-отшельники не прятались на выбранном для ночлега месте. Может, они скрывались где-то поблизости. По крайней мере нас никто не кусал, кроме москитов или чиггеров. Ко второй ночи мы были уже так искусаны, что нам было все равно.
Эглин находился в болотистой части Флориды, области, расположенной между городами Найсвилль, Валпарейзо и Багдад. Сырой маленький ад. Мы провели здесь шестнадцать дней и начали буквально гнить заживо. Когда попадаешь сюда, то думаешь, что тебе удастся пройти, не замочив ноги. Но через некоторое время понимаешь, что ничего не выйдет. Резина штанов натирает задницу, москиты и комары облепляют лицо, пот льется по всему телу и застывает коркой в паху, так что вскоре все твои иллюзии рассеиваются и ты с наслаждением погружаешь ноги в прохладную воду, как только появляется удобный случай. Потом кожа на ступнях белеет и сморщивается, а мозоли, которые ты набил во время тренировок, бега и строевой подготовки, начинают отслаиваться.
Мой мозг стал вытворять со мной странные шутки. Однажды днем я увидел на маленьком холмике посередине болота гроздья цветов — не обычные болотные кувшинки, а маргаритки, причем того сорта, который можно найти только в цветочных магазинах. Я подумал: «Как они прекрасны и почему оказались здесь?» Потом цветы исчезли. А я продолжал смотреть на то место, где они только что были. И они появились снова. Но мне не хотелось дотрагиваться до них, потому что я знал, что это — только видение.
— Потерял что-то? — Хернандес увидел, как я шарю рукой в воздухе, словно пытаюсь дотянуться до несуществующих цветов.
К утру двенадцатого дня неожиданно похолодало, мы все продрогли во сне и проснулись очень рано. Клифтон сел, протер глаза. Я посветил фонариком в его сторону и заметил нечто похожее на складку на земле под ним.
— Не двигайся, — быстро прошептал я. Он послушался. — Встань и... не оглядывайся, пока не сделаешь пару шагов вперед.
Мокассиновая змея заползла под него, пока он спал, и пригрелась там, а он так вымотался за день, что даже не ворочался во сне. Я испугался за него, сердце бешено колотилось. Когда я понял, что он заметил змею, то облегченно вздохнул.
— По-моему, нам не все рассказали об этом месте, — предположил Хернандес после первого ночного марш-броска в пустыне неподалеку от полигона Дагвей-Прувинг, Граунд, штат Юта.
— Мне достаточно того, что я уже знаю, — ответил я, — мои ноги раздулись, как гамбургер. Я так устал, что у меня начались галлюцинации. Мой желудок свернулся в трубочку, и я не знаю, то ли я свалюсь от гриппа, то ли от синяков, то ли меня прикончит один из этих химических реагентов. А как ты себя чувствуешь?
— Точно так же... об этом я и хотел поговорить. Мне кажется, здесь что-то есть... ты меня понимаешь? Думаю, они здесь не все очистили. А я даже не смогу воспользоваться противоядием, потому что не знаю, какое из них поможет.
— Я пошутил. Прибор показывает, что здесь чисто.
— Да. Но может, они его специально так настроили.
— Брось. Не забивай себе голову.
— А как насчет биологического оружия? Этой, как ее... сибирской язвы? Или среднеазиатской лихорадки? Вот черт.
— Заткнись.
— А вдруг здесь летают маленькие споры сибирской язвы? Просто остатки? Тебе нужно только вдохнуть одну из них. И все. Стопроцентная смерть.
— Хватит нести чушь. Мы здесь, мы не можем выбраться отсюда, и нам не станет легче, если мы начнем сходить с ума.
После этого мы не разговаривали. Возможно, просто боялись.
Была середина лета, но мы находились на высоте шесть тысяч футов, где воздух холодный и бодрящий, а солнечный свет рассекает его острыми лучами. По ночам черное небо усеивали звезды, сиявшие ярко, как в планетарии, но теперь, когда я мог лечь на спину и посмотреть на них, некоторые уже исчезли с первыми проблесками рассвета. Вскоре на небе останутся только планеты и серебряная луна, а потом взойдет солнце. Я никак не мог уснуть. Как ни старался сосредоточиться на звездах, в голове крутились обрывки фраз, которые я слышал на лекциях о химической войне.
Мне казалось, что ночь — идеальное время для химической атаки. Спокойная прохладная ночь с легким ветерком. Отличное время для убийства. Солнце разрушает большинство химических реагентов. Солнечный свет на шестьдесят процентов снижает эффективность действия нервно-паралитического газа. Сильный ветер может переносить смертельные дозы отравляющего газа на сотни миль, но его действие непредсказуемо. Ветер способен развеять газ. Другое дело, если все происходит тихо под покровом ночи... какой здесь мог быть газ? Что они испытывали в Дагвее в шестидесятых? Что? Нам давали только самую поверхностную информацию. Иприт и газ кожно-нарывного действия — любимое средство русских. Они заставляют тебя корчиться от боли, твоя кожа начинает облезать, как покрытый солью слизняк. Их называли «изнуряющими реагентами». Они не обязательно убивают, но быстро лишают дееспособности, первым делом уничтожая глаза.
Затем следовали реагенты, которые мы считали смертельными: газ удушающего действия вроде фосгена, страшного убийцы времен Первой мировой войны, который вызывал отек легких; кровавый газ, изготовленный на основе цианида, который вызывает сильнейшие конвульсии, прежде чем человек умирает от удушья.
