Поэт - Коннелли Майкл (читать книги без .TXT) 📗
Желая утвердить собственную индивидуальность, каждый из нас всегда добивался именно этой цели. Шон носил контактные линзы и усиленно накачивал мускулатуру. Я предпочитал очки, отпустил бороду еще в колледже и нисколько не поправился со времен своих занятий баскетболом.
И еще у меня имелась отметина от кольца той женщины из Брекенриджа. Мой «боевой» шрам.
Шон поступил на службу после школы, окончив полицейское училище, и всегда стригся коротко. Потом он учился на вечернем, чтобы продвинуться по службе. Я болтался без дела пару лет, жил в Нью-Йорке и Париже, а затем поступил в колледж, но на дневное отделение.
Хотел стать писателем, однако пришлось ограничиться газетным делом. В глубине души занятие журналистикой казалось временным, я говорил себе — это остановка. Так продолжалось уже лет десять, а возможно, и больше.
В тот вечер в номере я долго смотрел на себя в зеркало, но не стал брить бороду или менять прическу. Мысли о Шоне, лежавшем в мерзлой земле, разрывали мне сердце. Для себя я решил: когда придет время, пусть меня кремируют. Не хотелось лежать вот так, подо льдом.
Что зацепило глубже — это посмертная записка. Официальная версия полиции состояла в следующем.
Уехав из «Стенли» и добравшись затем до Медвежьего озера в Эстес-парке, брат припарковал там служебную машину; двигатель работал, обогреватель был включен. Постепенно теплый туман конденсировался, и Шон, дотянувшись до лобового стекла рукой, одетой в перчатку, написал свое послание.
Слова оказались написаны зеркально, так, чтобы их прочитали снаружи. Это было его последнее обращение к миру, где оставались родители, жена и брат-близнец.
Где ни мрак, ни свет и где времени нет.
Непонятно. Времени на что? Свет от чего? Предположим, Шон пришел к некоторому удручающему заключению; и все же почему не спросил нашего мнения? Он не пытался связаться ни со мной, ни с родителями, ни с Райли. Как же было помочь ему, даже не догадываясь о его проблемах? Он должен был связаться с нами непременно.
Хотя бы попытаться.
Не сделав этого, Шон оставил нас в тупике, без малейшей возможности помочь. В тупике, из которого мы не сможем выйти никогда, оставшись с собственным горем и чувством вины. Вдруг показалось, что мое горе сродни озлоблению. И я сходил с ума от того, что сделал мой собственный брат.
Трудно, впрочем, испытывать злость к мертвому. И я не мог сердиться на Шона вечно. А кажется, единственный способ уйти от злобы — сомневаться во всем. В ином случае цикл может начаться снова: отрицание, принятие, злоба. Отрицание, принятие, злоба.
В последний день пребывания в Теллуриде я позвонил Векслеру. Похоже, моему звонку он не обрадовался.
— Ты нашел то, что ожидалось от разработки «Стенли»?
— Нет, Джек, к сожалению, ничего. Я же говорил — сообщу, как только узнаю.
— Понятно. Но у меня остались вопросы. А у тебя?
— Брось, Джек. Самое правильное — смириться с неизбежностью.
— А как дела в Управлении специальных расследований? Они тоже смирились? Все ясно?
— Скорее всего да. С ними я не общался с прошлой недели.
— Тогда почему ты пытаешься найти информатора?
— Есть вопросы, как и у тебя. Речь о связях, теперь утраченных.
— Ты поменял мнение о деле Шона?
— Нет. Хочу лишь выстроить все по порядку. Необходимо выяснить, о чем он разговаривал с информатором и состоялся ли вообще их разговор. Как ты знаешь, дело Лофтон по-прежнему открыто. Не хотелось бы оставить это на Шоне.
Я вдруг заметил — брата перестали называть Маком. Да, ведь теперь Шон перестал служить в полиции...
В понедельник я вышел на работу, в «Роки-Маунтин ньюс». И, зайдя в отдел новостей, сразу почувствовал на себе взгляды. В этом не было ничего необычного. Я часто замечал, что на меня смотрят.
За мной видели то, о чем мечтал каждый из репортеров. Ни ежедневной мелочевки, ни обязательной строки в номер — полная свобода перемещения и возможность писать на выбранную тему.
Убийство. Хороший репортаж о нем привлекает внимание читателя. Несколько недель я описывал перестрелки в районе новостроек, печатая истории о преступнике, жертвах и их фатальных столкновениях.
В другие дни писал об убийстве на социальной почве, случившемся в Черри-Хилл, или о перестрелке в одном из баров Ледвилла. Это читают как интеллектуалы, так и люди с примитивными вкусами. Им нужны «маленькие убийства» и громкие преступления. Брат оказался прав — если ты пишешь как надо, твоя писанина заставляет людей это покупать. И я делал именно так. Писал, когда надо и как надо.
Стопа газет, сложенная на моем столе рядом с компьютером, высилась на целый фут. Газеты составляли основной источник сюжетов. Я выписывал все, что издавалось от Пуэбло до Бозмена: ежедневные, еженедельные и ежемесячные выпуски. Я просматривал их в поисках коротких заметок об убийствах, которые затем можно развернуть в пространный материал.
Периодические вспышки насилия — у нас традиция, оставшаяся еще со времен «золотой лихорадки». Конечно, далеко не в том количестве, что в Майами, Лос-Анджелесе или Нью-Йорке. И тем не менее я никогда не был ограничен в материале. И всегда мог выбирать, останавливая свой взгляд на чем-то новом или особенном.
Моя работа состояла в игре на человеческих страстях.
Но в этот понедельник поиска темы не требовалось. Просмотр я начал с недавних выпусков «Роки» и публикаций конкурента — газеты «Пост». Самоубийства не занимают газетчиков, если только дело не сопровождается особыми обстоятельствами. Смерть брата как раз представляла интерес. По всей вероятности, я должен был обнаружить статью о его смерти.
Так и случилось. Хотя «Роки» не напечатала ничего — возможно, из уважения ко мне, — «Пост» зарядила один из своих номеров шестидюймовой колонкой на эту тему. Статья вышла наутро, сразу за трагедией, заняв подвал страницы с местными новостями.
СЛЕДОВА ТЕЛЬ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ ДЕНВЕРА ЗА СТРЕЛИЛСЯ В ПАРКЕ
Один из ветеранов полиции Денвера, участвовавший в расследовании смерти студентки университета Денвера Терезы Лофтон, был найден мертвым с явными признаками огнестрельного ранения. Как сообщила полиция, трагедия произошла в четверг в национальном парке.
Шон Макэвой, 34 лет, находился в служебной машине, припаркованной на участке, примыкающем к Медвежьему озеру недалеко от входа в Эстес-парк.
Тело детектива обнаружено охранником парка, услышавшим выстрел около 5 утра и затем прибывшим к озеру.
Официальные лица из руководства парка обратились в департамент полиции с просьбой о расследовании инцидента. Происшествием занимается Управление специальных расследований. Детектив Роберт Скалари, ответственный за расследование, уже заявил о предполагаемом самоубийстве.
Скалари подтвердил, что на месте происшествия найдена записка, однако отказался предоставить подробности. Он также заявил о возможной подавленности Макэвоя в связи с трудностями на работе, но отверг любые обсуждения по характеру имевшихся проблем.
Макэвой, выросший и до настоящего времени живший в Боулдере, был женат, но бездетен. Он проработал в департаменте полиции двенадцать лет и за это время вырос до начальника подразделения, занимаясь расследованием всех преступлений, сопряженных с насилием.
В недавнее время Макэвой руководил следствием по делу 19-летней Лофтон, задушенной и изуродованной в Вашингтон-парке.
Скалари отказался прокомментировать, упоминался ли в посмертной записке случай с Лофтон, не сообщив также, в чем состояли затруднения в служебной деятельности Макэвоя.
Скалари заявил, что не знает, по какой причине Макэвой приехал в Эстес-парк, прежде чем застрелиться. По его словам, расследование инцидента продолжается.
Заметку я перечитал дважды. Она не содержала информации, мне неизвестной, но странным образом привлекла внимание. Вероятно, это происходило из предположения, будто я знаю причину появления Шона в Эстес-парке. Тем не менее думать об этом я больше не хотел. Отложив статью в отдельную папку, спрятал ее в ящик стола. Компьютер издал писклявый звук, и по верху экрана пополз текст сообщения. Меня вызывал главный редактор. Да, я снова на службе.
