Судьба Томаса, или Наперегонки со смертью - Кунц Дин Рей (мир книг TXT) 📗
— Вы про мой дар?
— Разве что в последнюю очередь.
— Но что во мне необычного?
— Все.
— Я всего лишь повар блюд быстрого приготовления.
— Вот именно.
Он улыбнулся, и у меня возникло странное ощущение, что он, как миссис Фишер, собирается ущипнуть меня за щеку. Но не ущипнул. И не сказал, что развеселило его.
Услышал я другое:
— Поскольку вы так загадочно одеты, люди подумают, что вы один из тех, кто будет убивать детей этим вечером. Если они спросят, кто ваш покровитель, скажите: Зебулун, и они особенно вас зауважают.
— Кто такой Зебулун?
— Один из наиболее могущественных демонов.
— Мне хочется смеяться, сэр.
— Вам хотелось смеяться, когда вы осматривали коллекцию голов?
— Нет, сэр. Все ясно. Мой покровитель Зебулун.
— Только старайтесь не слишком часто произносить это имя.
— Почему нет?
— Это неблагоразумно.
— Хорошо, понял. Как скажете, сэр.
Он нацелил на меня палец нехарактерным для него жестом. В мире кино, где хватало темпераментных личностей, он отличался тем, что просто уходил, предпочитая не участвовать в споре.
— Вы должны избегать Шестиглаза.
— Кто такой Шестиглаз?
— Меньший демон. Обычная его форма — голова быка на человеческом теле, только глаз у него шесть, группами по шесть с каждой стороны.
— Я уверен, что узнаю его.
— При вашей последней встрече с Шестиглазом он выглядел иначе.
По моей спине пробежал холодок. «Тварь на крыше в полнейшей тьме?»
— Когда вы попадаете, по вашей терминологии, в Гдетоеще, о вашем присутствии сразу становится известно тем, кто живет в пустоши, мистер Томас. Вас там ненавидят. Ненавидят, потому что вы полная противоположность им. И поскольку они могут заходить в Гдетоеще, один из них обязательно пытается добраться до вас. Шестиглаз предпочитает принимать ваш облик. Он постарается высосать вашу жизнь и вашу душу.
— «Дай мне твой выдох… и сладкий фрукт на его излете».
— Всеми способами избегайте Шестиглаза.
— Если он появится, как мне его избежать?
— Бегите, мистер Томас, бегите.
Сомневаясь, что мне удастся вызволить детей, я спросил:
— Может, мне просто связаться с полицией, рассказать им, где похищенные дети? Может, я смогу их убедить, и они решат, что стоит взглянуть?
Он с грустью посмотрел на меня, удивляясь моей наивности.
— Мистер Томас, среди гостей наверху шериф округа.
— Ох…
— Вот именно. Ох.
Режиссер начал подниматься над полом, словно собирался уйти через потолок, как он это сделал в лифте в «Стар Траке».
— Подождите, подождите, подождите, — позвал я.
Он опустился на пол.
— Время истекает, мистер Томас.
— Почему вы не возьмете детей под свое крыло и не выведете отсюда?
— Этим миром движут не чудеса. Этим миром движет свободная воля, и я не могу вмешиваться. Все зависит от свободной воли, вашей и детей.
— Но вы вмешались, чтобы дать мне совет.
— Я кинорежиссер, мистер Томас. Я не советую. Я даю инструкции. А вы вольны их проигнорировать.
Когда он вновь начал подниматься, как воздушный шарик на параде около универмага «Мейси», я схватил его за руку, чтобы удержать.
— Почему вы не заговорили со мной с самого начала, почему раньше ограничивались только пантомимой?
Он улыбнулся и покачал головой, как бы говоря, что мне надо еще многому научиться по композиции драмы. «Нельзя открывать такой поворот сюжета раньше, чем в конце второго действия. — Его лицо стало серьезным. Он встретился со мной взглядом, словно хотел понять, насколько я готов к противостоянию. — Дети, мистер Томас. Невинные дети».
— Я сделаю все, что в моих силах.
— Сделайте даже больше. — Его обычная сдержанность уступила место эмоциям, которые он не демонстрировал на публике, когда купался в лучах славы. — Этот мир может больно бить по детям.
Потом я узнал, что у него и его жены, Альмы, родилась одна дочь, Патриция, которую он боготворил. Осталось множество фотографий, запечатлевших полноватого мистера Хичкока, крошечную Пэт и Альму на отдыхе в таких экзотических местах, как Париж, и Африка, и Швейцария. Его улыбка, ироническая для публики, могла быть и нежной, а самой нежной становилась на фотографиях с Пэт и ее детьми. Играя с внуками, он сам становился ребенком, и все хичкоковское достоинство жертвовалось ради полноценного участия в детской игре.
Возможно, такое отношение к детям и их счастью обусловливалось собственным одиноким детством. В девять лет его отправили в католическую школу-интернат. До четырнадцати лет он воспитывался иезуитами, которые свято верили, что угроза наказания и незамедлительное приведение его в исполнение — лучшей способ добиться прилежного отношения к учебе. Ему еще не исполнилось пятнадцати, когда он бросил школу и нашел первую работу. Другие помнили его тонко все чувствующим и ушедшим в себя ребенком, он же называл себя «на удивление непривлекательным подростком», хотя редкие фотографии тех дней не подтверждают столь суровой самооценки. Среди самых ярких воспоминаний его детства стало позднее пробуждение в рождественское утро, когда он, пятилетний, увидел, как мать вынимает две игрушки из его рождественского чулка, кладет их в чулки других детей и заменяет их парой апельсинов.
— Этот мир может больно бить по детям, — повторил он. — Эти семнадцать думают, что их похитили ради выкупа. Они не знают, что с ними собираются сделать, хотя некоторые что-то подозревают. Сектанты хотят их удивить, чтобы насладиться их ужасом, абсолютным ужасом в тот момент, когда дети поймут, какова их судьба.
— Я запомню все, что вы сказали мне, сэр. Теперь я чувствую себя увереннее, зная, что вы на моей стороне. Теперь все будет хорошо.
Он приподнял бровь.
— Вы в этом уверены, мистер Томас? Вы точно видели мои фильмы?
Я подумал о финале «Головокружения» и пожалел об этом.
Вновь он поднялся над полом.
На этот раз я не пытался его остановить, просто попросил:
— Называйте меня Одд, сэр.
Уже под самым потолком он ответил:
— Это очень мило с вашей стороны, мистер Томас. Пожалуйста, называйте меня Хич.
— Да, сэр. Я еще увижу вас, мистер Хичкок?
— Я рассчитываю на это, независимо от того, переживете вы ближайшие полчаса или нет.
Он удалился через потолок.
Пришло время убить или умереть. Может, и убить, и умереть.
Глава 29
Быстро вытаскивать пистолет из кобуры я не умел, поэтому не хотелось мне оставлять оба пистолета в кобурах, как предложил мистер Хичкок. Я понимал, что, конечно же, вызову подозрения, если появлюсь на людях с пистолетом в руке и готовый открыть огонь, но мне пришлось совладать с нервами, прежде чем последовать его инструкциям.
Я выключил свет в комнате с бумажными полотенцами и туалетной бумагой, глубоко вдохнул, медленно выдохнул. После этого вышел в подвальный коридор.
Направился в конец, к лестнице черного хода, которая привела меня сюда, когда справа открылась дверь и женщина вышла из кабинета мужчины, которого я убил.
Лет двадцати с небольшим, красивая, несмотря на обилие готской косметики (ее хватило бы Элису Куперу на ностальгическое турне по стране), в черных сапогах на высоком каблуке, узких и плотно обтягивающих — обтягивать было что — кожаных штанах и коротеньком кожаном пиджаке, оставлявшем открытыми живот и поясницу. Если большинство девушек, исполняющих танец живота, вставляют в пупок драгоценный камень, то эта женщина отдала предпочтение вырезанному из кости черепу.
На лице не читалось тревоги, которая, несомненно, появилась бы, если б женщина обнаружила труп. Хотя, с другой стороны, эти люди видели столько трупов и с такой регулярностью, что еще один мог и не произвести впечатления. Она мне улыбнулась, продемонстрировав невероятно белые зубы — мне таких видеть не доводилось, — но верхние клыки выглядели более острыми, чем их могла создать природа.
