Крысолов - Ахманов Михаил Сергеевич (читать книги без регистрации полные .txt) 📗
Впрочем, я всегда ностальгирую на Десятой линии. Тут, в доме за номером тридцать пять, прежде находился матмех, и я успел тут поучиться – до того, как всех физиков, химиков и математиков переселили в Петродворец. Здание бывшего матмеха все еще относилось к университету, но его массивные двери были плотно затворены, а в окнах не наблюдалось признаков жизни. Над дверями висела поцарапанная табличка, на которой я разобрал лишь одно слово – «Научный», а ниже, на стене, мелом было накорябано: «Одна наука на Руси – не верь, не бойся, не проси!» Несомненно, этот лозунг обладал высшей степенью интеграции и хронологической протяженности; он оставался справедлив и во времена Ивана Грозного, и в кровавую петровскую эпоху, и в период диктатуры пролетариата, и сейчас, в славные годы разгула российской демократии.
Повторяя в такт шагам – не верь, не бойся, не проси!.. – я добрался до Малого, свернул направо, проник через арку во двор, приблизился к розовому особнячку, был узнан неусыпной стражей и допущен внутрь. Внутри имелся коридор с выходом к лестнице и парой дверей: одна вела в туалет, а другая – в тренировочный зал (он же раздевалка и аудитория для теоретических занятий). Оттуда доносился гулкий бас Мартьяныча:
– … Классиков надо читать, обалдуи! Классик что сказал про недотеп-охранников? Не знаете? Ну, так я вам повторю: есть одна хорошая песня у соловушки – песня панихидная по моей головушке! Это о вас, имбецилы! Персонально о тебе, Колян! И о тебе, Осадчий! И о тебе, Груздев! Я что говорил, чему вас учил? Не торчать у дверей, не глазеть на девиц, не строить им рожи, а постоянно перемещаться по торговому залу! Так, чтоб охраняемый объект был под контролем во всех своих частях, а злоумышленник не мог зафиксировать, где в данный момент находится охрана. Ясно, кретины? Запомните: у дверей не охранник стоит, а мальчик напоказ, он же – живая мишень! А настоящий охранник должен появиться вдруг, выпрыгнуть из-за прилавков и полок, как тигр из тростников, и сразу стрелять на поражение! Если злодей с пистолетом, бить в руку – в ту, которая держит пистолет! Ежели с автоматом – бить в лоб! Понятно?
– А если он с гранатой? – раздался чей-то робкий голос.
– А если с гранатой, любознательный мой, то нужно не палить, а прыгнуть на него, хватать за кулак, где граната, валить на пол и заворачивать руку ему под брюхо. А после кричать: разбегайссь!.. И ждать, когда рванет.
– Так ведь если рванет…
– Если рванет через два тела, последствия будут минимальны. А ты, Груздев, станешь героем, и похоронят тебя на Южном кладбище под залп «Авроры». Все на сегодня!
И Мартьяныч, отдуваясь и вытирая потный лоб платком, явился в коридоре.
– Приветствую, друг мой! Поднимемся наверх, ко мне, выпьем чайку?
– Спасибо. Я только из-за стола. И сыт, и пьян.
Андрей Аркадьевич сунул платок в карман и уставился на меня внимательным оком.
– И правда, сыт, пьян и нос в табаке… А еще – бодрый, свежий, загорелый и довольный… Ты никак жениться собрался, парень?
– Может быть, – отозвался я, в который раз потрясенный его проницательностью.
– Хм… Ну что ж, пора, пора. Ты – мужчина в самом соку. Только помни, что сказано поэтом… – Он откинул голову, и я решил, что сейчас опять последует цитата из Есенина, но это оказался Багрицкий: – От черного хлеба и верной жены мы бледною немочью заражены…
– Согласен на супружеские измены. В разумных пределах, конечно.
– Все вы так говорите поначалу. А как до дела дойдет… – Мартьянов махнул рукой, и мне припомнилось, что сам он женат по третьему или четвертому разу, и, следовательно, опыта ему не занимать. – Ну, раз чая не хочешь, так прогуляемся? До «Антарктиды»? Я там машину оставил.
«Антарктидой» назывался его магазин на Шестой линии, где торговали холодильниками и прочей «бошевской» техникой. Дойти туда можно было минут за двадцать, и я согласно кивнул. По знаку Мартьянова какой-то рыжий лохматый молодец принес ему плащ-дождевик из кабинета, что находился на втором этаже, и Андрей Аркадьевич, ощупав карманы (на месте ли любимая «беретта» и кастет?), стал облачаться, кивая рыжему и приговаривая:
– Ты, Кирпичников, этого человека запомни… Это Хорошев Дмитрий Григорьич, ба-а-льшая голова! У него в пятке больше, чем у тебя промеж ушей… Он – великий боец научно-финансового фронта, тореадор и ас… Из тех людей, о коих сказано: из тени смерть и солнце встали вдруг, цирк загудел, арена завертелась – ее пронзил фанфары алый звук… Вот ты, Кирпич, знаешь, откуда это? Не знаешь… И потому годишься только палить и баранку крутить. А Дмитрий Григорьич знает… ведь знает же, а?
– Рафаэль Альберти. Бой быков, – откликнулся я и подмигнул рыжему. Тот подмигнул в ответ и с наигранной вежливостью поинтересовался:
– Чем занимаетесь, Дмитрий Григорьич? В свободное время, когда не бьетесь на финансовых фронтах?
– Откармливаю аллигаторов, – сказал я, и мы расстались, вполне довольные друг другом.
– Хороший парень Паша Кирпичников, – произнес Мартьянов, когда мы вышли на улицу. – Бывший гаишник, но честный. А за баранкой – просто гений! Можно сказать, Александр Блок. И поэзию уважает, в Лермонтове начитан… Теперь я ему Шекспира подсунул с Киплингом. Осилит, бригадиром сделаю. – Кивнув массивной головой, Андрей Аркадьич искоса взглянул на меня: – А ты, друг мой, в предсвадебных хлопотах? Может, достать чего надо? Редкостное, в подарок для новобрачной? Микроволновку из Аргентины, чтобы бифштексы жарила и песни пела, как Лолита Торрес? Хочешь?
– Хочу, но не сейчас. А сейчас скажи мне, Андрей Аркадьич, как выяснить, прослушивается ли телефон?
– Если оборудование хорошее, заграничное, то никак. А если наше и вдобавок старое, то могут быть шумы. Писк, когда снимаешь трубку и когда ее кладет твой абонент.
– Кажется, мой случай, – признался я, и Мартьянов высоко вздернул брови. С минуту он молчал и пыхтел, погромыхивая железом в карманах дождевика, потом деликатно полюбопытствовал:
– Не тот ли Скуратов тебя достает, который майор Иван Иваныч? Тощий, жилистый, лет сорока пяти и с носом, как у Буратино?
Память у него была великолепная: он в точности процитировал мои слова, хотя с той нашей воскресной встречи прошло уже двенадцать дней.
