Присяжный заседатель - Грин Джордж Доус (читать книги без TXT) 📗
Они сворачивают с шоссе на улицу, едут мимо семинарии.
— Но, вообще-то, дело отдает тухлятиной, а? — вздыхает Кэрью.
— Ты хочешь сказать, что Джимми не стал бы связываться с этим выпивохой?
— Конечно. Джимми всегда имеет дело только с сицилийцами и ямайцами. Причем исключительно с профессионалами. С чего бы это он вдруг стал нанимать этого польского или чешского — кто он там был — пьянчугу? Как это могло произойти? “Вот тебе, приятель, пара килограммов героина, продай их за хорошую цену. Только не забудь у себя в блокноте записать мое имя — на случай, если тебя прикончат. Надо же облегчить ребятам из полиции их работу”.
— Так в чем же дело? — спрашивает Гарри.
— Не знаю. Может, его и в самом деле убрал Джимми. Ты-то как думаешь?
— Я думаю, что мы с тобой слишком много умничаем.
— Есть, конечно, другое объяснение, — говорит Кэрью. — Ночью кто-то пробрался в кабинет, убрал все улики, а вместо них оставил на столе этот блокнот. Но, конечно…
— Что?
— Конечно, это похоже на фантазии. Пожалуй, я слишком мудрю.
Они останавливаются перед отелем.
— Знаешь, что меня больше всего интересует? — говорит Кэрью.
— Ну?
— Просто покоя не дает.
— Ну что?
— Очень хочется знать, что означают его последние слова.
— Те, что он сказал медсестре?
— Да. “Дуб, падуб, окнот”. Чертовщина какая-то.
— Может быть, это тайник, где он хранил наркоту?
— Возможно. А может быть, это какая-то зацепка, которая выведет нас на крупную дичь.
В отеле их должен ждать ночной портье, некто Джером Лекс. Встреча происходит в маленьком кабинетике за регистратурой. Мистер Лекс готов отвечать на любые вопросы, но известно ему не слишком многое. Он плохо запомнил Роджера Бойла, постояльца из номера 318. Именно Бойлом интересовался Черник. Портье запомнил лишь, что Бойл заплатил за номер вперед, причем наличными. Никто из персонала не видел, куда он уехал.
— Вы говорите, Черник не поднимался наверх? — спрашивает Кэрью. — Только задал пару вопросов и ушел? К Бойлу он не поднимался?
Джером надолго погружается в раздумье.
— Ну, мимо меня он не проходил, но есть ведь и другие входы.
— Когда он просматривал вашу картотеку, у него был взволнованный вид?
— Это еще мягко сказано.
— Может, он был напуган?
— Нет, он был в возбуждении.
— А не был ли он под градусом?
— Кто, Славко? Да он всегда под градусом.
— А героином он когда-нибудь торговал?
— Славко?! — Джером смеется.
— Значит, нет?
— Да ни за что на свете. Он был не из таких. Славко — человек нескладный, неуверенный в себе, сильно пьющий. Вечно влюбится в какую-нибудь девчонку, которой нет до него дела. Жизнь у него никак не складывалась, и все такое. Но при всем при том он был хороший парень. Он изрядно действовал мне на нервы, но я всегда относился к нему хорошо. Как бы это сказать… Он был романтик. Вот именно — романтик.
Учитель сидит в учительской, прислушивается. Поза, в которой он сидит, называется саттвасана.
Принимающее устройство включено на полную громкость.
Энни только что произнесла очередную речь, а теперь помалкивает. За нее пропаганду ведут ее сторонники.
Энни не вмешивается — кларнетист и садовник, а вслед за ними и домохозяйка из Маунт-Киско старательно обрабатывают остальных присяжных.
Мудрец правит, не давя на подданных своим весом. Когда работа сделана, подданные говорят: “Мы сделаем это сами”.
— Ну, Лаура, — говорит садовник. — Все улики подтверждают, что приказ об убийстве отдал Учитель. Боффано в убийстве не виновен. Нельзя в таком важном деле поддаваться эмоциям.
— А у вас есть дети? — отвечает запальчиво женский голос.
— Нет.
— Если бы были, вы бы меня поняли!
В бой вступает кларнетист.
— При чем здесь дети?
Тут подает голос Энни:
— Дети всегда при чем.
Остальные затихают. Ее голос действует на них завораживающе. Учитель знает — они уже успели полюбить этот голос.
— Лаура, у меня есть сын, — проникновенным голосом говорит Энни. — Ему почти столько же лет, как тому убитому мальчику. Мне очень страшно, что с моим сыном когда-нибудь произойдет нечто подобное. Я очень хорошо понимаю ваши чувства. Вокруг нас хаос, который с каждым днем становится все кошмарнее и кошмарнее. От него не спрячешься и не убережешься.
Энни делает паузу. Остальные одиннадцать присяжных сидят и, затаив дыхание, слушают.
— Но не будем забывать, что существует закон, — продолжает Энни. — Конечно, наша система далека от совершенства, но более совершенную никто пока не придумал. Закон гласит: если не доказано, что Боффано совершил убийство, в котором его обвиняют, он должен быть освобожден. Это наша прямая обязанность. Остается лишь молиться, что в следующий раз его возьмут с поличным и он не открутится.
Учитель готов расхохотаться.
— Можно, конечно, слегка подправить закон — особенно, если действуешь из лучших побуждений. Но каков будет результат? Сила закона, и без того не слишком действенная, станет еще слабее. Это приведет к тому, что мой сын и ваш, Лаура, будут расти в обществе, где закон ничего не значит…
Учителю трудно подавить нарастающее чувство триумфа.
Что такое триумф? Что такое поражение? Иллюзии — и не больше.
Но каждая клеточка его тела ликует, в душе Учителя звучит победный гимн.
Она поистине прекрасна.
Она полна силы, ей нет равных.
Тао преподнес ему великий дар. Ее не пришлось разыскивать — она возникла из небытия сама. Когда Тао делает человеку подарок, главное — этот подарок не потерять.
Теперь Кэрью и Гарри едут по тихой, сонной улице, направляясь в госпиталь Святого Игнациуса. Они должны встретиться с медсестрой, которая видела Черника перед тем, как его убили. Вечером медсестра заступает на дежурство.
Время — шесть часов. Солнце клонится к остроконечным викторианским крышам. Гарри голоден и потому все время ворчит. Кэрью знает, что теперь от напарника не будет прока, пока он не подкрепится в больничном кафетерии. Но Фред ничего не может с собой поделать — мысли у него бьют фонтаном, и он делится ими с угрюмым коллегой.
— Почему все-таки Черник крутился вокруг отеля? Как, по-твоему, этот тип из триста восемнадцатого номера приглашал его к себе?
— Нет.
— Правильно. Иначе зачем бы Черник стал совать нос в картотеку? Ему нужно было выяснить, в каком номере остановился Бойл. Уверен, что Черник и наверх поднимался, но зачем?
— Ну, допустим, так, — говорит Гарри. — Черник крутился в вестибюле, надеясь встретить молодого красивого матроса и провести с ним безумную ночь. Вдруг видит, что Бойл роняет с балкона триста восемнадцатого номера платок и сразу же…
— Пошел ты, Гарри.
— Фред, хочешь, чтобы от меня был прок? Подожди, пока я поем.
— Гарри!
— Что?
— Останови машину.
— Это еще почему?
— Немедленно останови машину.
Гарри жмет на тормоза.
— Что такое? Ты нездоров? Задний ход.
— Ты уверен?
— Уверен.
Скрипит рычаг передачи, и машина едет назад. Других автомобилей на улице нет, поэтому никто не протестует. Метров через двести Кэрью поднимает руку, и Гарри останавливает машину.
— Ну?
— Смотри на дорожный знак.
Гарри смотрит. На перекрестке даже не один, а два дорожных знака: “УЛИЦА ДУБОВАЯ” и “УЛИЦА ПАДУБНАЯ”.
— Ни хрена не понимаю, — пожимает плечами Гарри.
— Черник явно здесь проезжал, когда ехал из отеля.
— Очень может быть.
— Теперь ты понимаешь, что такое “дуб” и “падуб”?
— Не очень.
— Здесь его скорее всего подстрелили.
— Да?
Выражение лица у Гарри туповатое. Когда он голоден, мозги у него не работают.
— Или, возможно, он оставил здесь что-то важное, — продолжает импровизировать Кэрью. — Допустим, выбросил что-то из машины.
— Наркоту?
— Да. Или блокнот.
