Мизерере - Гранже Жан-Кристоф (читать книги TXT) 📗
К тому изначальному кошмару, который все объяснял.
37
Ночь на проводе.
Сначала Воло вернулся в дом 15–17 по улице Газана и перерыл музыкальный салон Гетца. Пока не отыскал профессиональный архив чилийца. Довольно любопытный архив: это оказался не список хоров, которыми Гетц руководил, а перечень произведений, исполнявшихся под его управлением. Рядом указана дата концерта, число хористов и название церкви.
Мотет Дюрюфле исполнялся в Нотр-Дам-де-Шан в 1997 году. «Ave Verum» Пуленко в церкви Святой Терезы в 2000-м. Адажио Барбера в Нотр-Дам-дю-Розер в 1995-м… Список оказался длинным. Кроме того, Гетц записал несколько дисков. «Мизерере» в 1989-м, «Детство Христа» в 1992 году…
Вот дерьмо. Ему были знакомы эти произведения, и при одной мысли о них его уже выворачивало. Он сосредоточился на именах и датах, чтобы отвлечься от звучавшей в голове навязчивой музыки. В течение почти двадцати лет Гетц дирижировал восемью разными хорами, по шесть-семь лет каждым.
Волокин переписал в блокнот названия приходов, из которых четыре были ему уже известны, и обзвонил одного за другим всех священников.
Семь из восьми взяли трубку. Заспанные священники или ризничие, не понимавшие, что происходит. Волокин предупреждал их: пусть приготовят свои архивы, потому что он сейчас подъедет, и ему совсем не до шуток. Он занят расследованием тройного убийства.
Он ехал через Париж в машине Касдана. Врывался в ризницу. Просматривал архивы хора. Как правило, реестры были в порядке, и он без труда находил списки детей, певших под управлением Гетца, и координаты их родителей.
И звонил им. Посреди ночи. Совершенно незаконно. Он не имел права вести это расследование и тем более досаждать людям посреди ночи, к тому же в канун воскресенья 24 декабря. Но все зависело от его силы убеждения в момент контакта.
Выглядело это примерно так:
— Капитан полиции Седрик Волокин, отдел по защите прав несовершеннолетних.
— Что?
— Полиция, месье. Просыпайтесь.
— Это розыгрыш?
Гнусавый, заспанный голос. Воло шел напролом:
— Хотите узнать мой регистрационный номер?
— Но ведь сейчас ночь!
— Ваш сын действительно пел в хоре в Нотр-Дам-дю-Розер в девяносто пятом году?
— Ну… да. В общем, кажется… Я… А в чем дело?
— Он по-прежнему живет с вами?
— Э-э-э, нет. Не понимаю…
— Можете дать мне его новые координаты?
— Да что происходит?
— Не беспокойтесь. Просто небольшая проблема с тогдашним регентом.
— Что за проблема?
— Его убили.
— Но мой сын…
Именно в этот миг Воло повышал голос:
— Вы дадите мне его координаты или предпочитаете, чтобы я приехал за вами?
Как правило, он получал номер телефона в ту же минуту. И звонил бывшему хористу. Чтобы снова услышать сонный голос и невнятные ответы. Мальчишки, ставшие взрослыми, ничего не могли припомнить. Пришлось перетрясти три прихода, сделать около сорока звонков, подкрепиться в «Маке» на площади Клиши, который работал в два часа ночи, прежде чем удалось нащупать кое-что серьезное. В церкви Святого Иакова на улице О-Па в Пятом округе.
Воло дозвонился родителям Режиса Мазуайе в три сорок ночи. Поартачившись, отец, простой рабочий с характерной речью, раскололся. В 1989 году его сын, певчий-виртуоз, исполнил сольную партию для диска «Мизерере», записанного в церкви Святого Евстахия в Сен-Жермен-ан-Лэ.
Сейчас ему двадцать девять лет, он открыл автомастерскую в Женвилье. Там и работает, и живет.
Волокин набрал номер. Его ждал сюрприз. После второго звонка ему ответил бодрый незаспанный голос. Без всякого предисловия полицейский спросил:
— Вы не спали?
— Я ранняя пташка. Да и работы поднакопилось.
Русский представился и стал задавать вопросы, готовый услышать в ответ все то же бессвязное бормотанье. Но Режис Мазуайе помнил все до мельчайших подробностей. Воло догадывался, что механик страстно увлекался пением, а записанный под руководством Гетца диск стал одной из вершин его жизни. Мазуайе спросил:
— Что случилось с месье Гетцем? У него неприятности?
Воло выдержал паузу. Похоронным голосом сообщил печальную новость. Повисло молчание. Очевидно, в голове его собеседника столкнулись две эпохи: волнующее прошлое и настоящее, полное ужаса и насилия, которое перечеркивало светлое воспоминание.
— Как… Я хочу сказать, как его убили?
— Избавлю вас от подробностей. Расскажите мне о нем. О его поведении.
— Мы были очень близки.
— Насколько?
Тот тихо рассмеялся в ответ.
— Не так, как вы думаете, капитан. Ведь вы, легавые, видите зло повсюду…
Воло стиснул зубы, чтобы не ответить, что зло действительно вездесуще. Но вместо этого приказал:
— Опишите мне ваши отношения.
— Месье Гетц доверял мне.
— Почему?
— Потому что он заботился обо мне. Он думал, что как певец я могу далеко пойти. Только надо спешить. Время было на исходе. Мне уже исполнилось двенадцать лет. До ломки оставался год или два.
— Он казался вам обеспокоенным?
— Пожалуй, да.
— В восемьдесят девятом году?
Волокин задал вопрос наудачу. Тем больше он удивился, попав в яблочко.
— Иногда, — продолжал Мазуайе, — мы с ним по вечерам задерживались, чтобы порепетировать, и я чувствовал его тревогу. У меня сохранилось это ощущение напряженности. Впрочем, я знал, чего он боится.
— Чего же?
— Однажды вечером, когда я репетировал «Мизерере» для будущей записи, Гетц казался особенно нервным. Он то и дело окидывал церковь взглядом, словно что-то могло появиться из-за угла.
— Продолжайте.
— А потом он расплакался. Меня это потрясло. Я думал, взрослые не плачут.
— И что он вам сказал?
— Кое-что странное… Он сказал, что дети не зря верят в сказки, которые им рассказывают. И что иногда людоеды вполне реальны…
Волокин почувствовал, как встали дыбом волосы у него на затылке:
— Он говорил вам о людоедах? А он употреблял выражение «Е1 Ogro»?
— Да. Припоминаю. Он произнес именно это слово. По-испански.
— Дайте мне ваш адрес.
Мазуайе продиктовал свои координаты. Волокин предупредил:
— Я захвачу круассаны.
Русский все еще находился в церкви Святого Иакова на улице О-Па. Ризничий ушел спать, оставив боковую дверь открытой.
Прежде чем уйти, он хотел кое-что проверить. То, что уже некоторое время не давало ему покоя. Он набрал номер мобильного испанского полицейского из Тарифы. Тот говорил по-французски. Они вместе работали над делом педофила, который подбирал африканских детей-нелегалов и заставлял их сниматься в фильмах в стиле «гонзо». Самая дикая мерзость, да еще с гнусным довеском.
— Хосе?
— Да?
— Говорит Волокин, Хосе. Просыпайся, у меня срочное дело.
Испанец прочистил горло и отыскал несколько французских слов в глубине своего затуманенного сознания:
— В чем дело?
— Нужна информация об одном испанском слове.
— Каком еще слове?
— El Ogro — что это значит?
— Людоед, как и по-французски.
— И только?
Испанец, казалось, задумался. Волокин представил, как он в темной спальне стряхивает с себя остатки сна, стараясь обрести ясность мысли.
— Скажем, это чуть больше, чем просто людоед.
— То есть?
— «Е1 Ogro» — то же, что «бука» по-французски или «boogeyman» по-английски.
— Тот, кто крадет детишек, когда они спят?
— Вот-вот.
— Спасибо, Хосе.
Он отключил мобильник. Сунул записи в свой ягдташ. Надел куртку. Когда он выходил, ему послышался подозрительный скрип в конце нефа, возле главного входа.
Он огляделся. Каменный зал освещала только лампочка в кабинете. Насторожившись, Воло потушил ее и стал ждать. Через витражи сочился слабый свет уличных фонарей. Ни звука, ни шороха. И все же сквозь тишину церкви, как ему казалось, пробивались неразличимые отголоски. Кто здесь?
Новый шорох в глубине хоров, ближе к алтарю. Русский поднялся на основание колонны, возвышавшееся над рядами стульев.
