Мизерере - Гранже Жан-Кристоф (читать книги TXT) 📗
Хансен говорил со странным акцентом, полускандинавским, полуиспанским, рубя слоги, словно тонкие кольца лука. Он вернулся на кухню. Касдан последовал примеру Волокина, уже скрючившегося на диване, и рухнул в кресло. Из кухни доносились вкусные запахи. Фасоль. Тыква. Стручковый перец. Кукуруза…
Через открытую дверь армянин наблюдал за хозяином. Чем-то он походил на Веласко. Такой же улыбчивый верзила с проседью в бороде и элегантными движениями. Но в шведе было и что-то нескладное, небрежное. Скорее он напоминал аристократа-битника. В семидесятых, когда Веласко беспокоился за будущее Чили в элитных клубах Сантьяго, Петер Хансен со своими друзьями-социалистами, вероятно, перестраивал мир.
Швед вернулся в гостиную с черной бутылкой, штопором и тремя пузатыми бокалами. Устроился во втором кресле и стал открывать свое «дивное вино». Пальцы у него были длинные и тонкие, словно щупальца.
— Вам известно, что в Чили — древняя традиция виноградарства? Говорят, будто она идет от конкистадоров, которые сеяли косточки от испанского винограда, чтобы получить вино для причастия… — Он открыл бутылку. — В Чили много чего рассказывают… Один певец написал: «Страна, полная надежды, где никто не верит в будущее. Страна, полная воспоминаний, где никто не верит в прошлое…»
Он медленно наполнил бокалы:
— Отведайте.
Они выпили. Касдан не пил вина целую вечность. Первая мысль при соприкосновении с напитком была о его мозгах — и о лечении. Он надеялся, что смесь таблеток с алкоголем не слишком ему навредит.
— Ну как?
— Прекрасно.
Касдан ответил наугад, в винах он ничего не смыслил. И уж тем более нечего было рассчитывать на любителя косяков, который, словно собака, нерешительно обнюхивал свой бокал.
— Чем я могу вам помочь? — спросил швед.
Касдан заговорил о деле, изо всех сил стараясь обходить истинную цель их поисков. Из его речи следовало, что они занимались убийством, «возможно» связанным с палачами чилийской хунты, «возможно» укрывшимися во Франции…
Ничуть не удивившись, Хансен спросил:
— Вы можете назвать имена?
— Давайте начнем с Вильгельма Гетца. Уже двадцать лет как он в Париже.
Хансен подскочил и дрожащим голосом произнес:
— У вас есть фотография?
Касдан вынул снимок, который тайком взял в администрации храма. Швед пристально вгляделся в него и мгновенно переменился в лице. Черты его заострились. Резче обозначились глаза, морщины, губы. Затем кожа посерела, стала тусклой и слилась с бородой. Хансен превращался в статую командора.
— Дирижер, — прошептал он, возвращая фото.
— Дирижер?
Хансен не ответил. После продолжительного молчания, с застывшим взглядом, он тихо пробормотал:
— Извините меня. Это все волнение. Я считал, что справился с этим, но… — Он овладел собой. — Главное, я думал, что этот человек мертв. — Тень улыбки прорезала его бороду. — Вернее, я на это надеялся…
Казалось, он онемел от шока. Встреча с прошлым потрясла его. Или все дело в Касдане, слишком массивном и грозном.
Вмешался Волокин. В их паре он был добрым полицейским.
— Мы понимаем ваше волнение, месье Хансен. Не торопитесь. Что вы можете сказать об этом человеке? Почему вы называете его «дирижером»?
Хансен глубоко вдохнул:
— Меня арестовали в октябре семьдесят четвертого. Я обедал дома. Наверняка соседи донесли. Тогда то, что ты иностранец, было достаточным поводом для ареста. Некоторых расстреливали прямо у двери дома, без суда и следствия. Нередко заодно убивали и доносчиков. Воцарился хаос. Короче, ко мне нагрянула военизированная полиция. Меня избили и отвезли в ближайший полицейский участок, где продолжали бить. Я не жаловался. Там была настоящая бойня. Одному студенту пуля попала в спину. Солдаты по очереди обеими ногами прыгали на рану…
Хансен умолк. От нахлынувших воспоминаний у него перехватило дыхание. Волокин как можно мягче спросил:
— Что было потом?
Помолчав, швед снова заговорил со своим монотонным акцентом:
— Меня бросили в синий грузовичок национальной разведки. Их называли «синими мухами». Уши заткнули влажной ватой, а лицо закрыли кожаной маской, из-за которой я ничего не видел. По пути мне в голову приходили странные мысли. Я не сказал вам главного: я не был членом «Народного единства». Скорее, просто социалистом… В то время я достиг пика своей бродячей жизни. Много наркотиков, много секса, чуточку медитации… В семидесятом я оказался в Катманду и встретил там чилийцев, которые описывали режим Альенде как волшебную сказку. Воплощенная мечта битников о жизни в общине. Из чистого любопытства я отправился в Сантьяго. Курил коноплю. Бывал на политических сходках Движения революционных левых… В основном чтобы клеить активисток. В общем, мне мало что было известно. И все же в тот день, в автобусе, я дал себе слово. Ничего не говорить. Странная штука — пытка и страх. Сила, которая потрясает вас в прямом и переносном смысле слова. Вы узнаете о себе, кто вы на самом деле: трус или храбрец. Когда я увидел, как эти гады изо всех сил стараются причинить мне боль, я решил больше ничего не говорить. Проявить героизм. Пусть и бесполезный. Что ни говори, до тех пор я не сделал ничего особенного. Так хотя бы умру красиво!
Теперь заговорил Касдан:
— Куда вас отвезли?
— Не знаю. Наверное, на Виллу Гримальди. Главный центр пыток в Сантьяго. Я утратил чувство времени и расстояния. Когда ничего не слышишь, ничего не видишь и тебя то и дело бьют просто так, без причины, всякая мера становится относительной…
— Именно тогда вы встретили Гетца?
— Нет. В ту ночь… В общем, по-моему, была ночь… Я попал в лапы военных. Побои. Ругань. Потом ванна. Они топили меня раз за разом. Иногда в воде. Иногда в горячем парафине или в экскрементах. Но я по-прежнему молчал. Они решили попробовать электричество. Было почти смешно, потому что они явно не умели пользоваться этим аппаратом. И тогда-то появились французы.
— Французы?
— Да, я думаю, это были французы. В то время я не говорил на вашем языке.
— А они там чем занимались?
Хансен улыбнулся. Он отхлебнул вина, и лицо его чуть порозовело.
— Догадаться нетрудно. Они готовили чилийцев. Показывали им, как действуют эти орудия, к какому месту лучше прикладывать шокер. Хотя до меня доносилась и португальская речь. Наверняка «ученики» из Бразилии. Да, я оказался учебным материалом для стажеров…
Полицейские переглянулись. Очевидно, речь шла о французских военных, откомандированных в Чили, чтобы обучать палачей. Инструкторах, помогавших хунте поскорее раздавить противника. Если Франция замешана в репрессиях, последовавших за государственным переворотом, у правительства были серьезные основания следить за Вильгельмом Гетцем на случай, если у него развяжется язык…
Волокин первым нарушил молчание:
— Как долго вы оставались в этом… месте?
— Не знаю. Я то терял сознание, то приходил в себя… Потом меня увезли. Снова грузовичок, снова затычки в ушах и кожаная маска. На этот раз мы ехали действительно долго. Не меньше дня. И я оказался в совершенно другом месте. В больнице. Я чувствовал запах лекарств. Но это была странная больница, и, похоже, ее охраняли собаки. Повсюду нас преследовал лай.
— Вас перевезли туда, чтобы лечить?
— Так я и подумал. Наивный. На самом деле допрос продолжался… Точнее, эксперимент…
— Эксперимент?
— Я стал чем-то вроде подопытного кролика, понимаете? Мои палачи поняли, что сказать мне нечего. Зато мое тело еще могло им пригодиться. Я хочу сказать, оно стало сырьем, чтобы испытывать пределы человеческих страданий, понимаете?
Касдан угрюмо слушал. Ему к этому дерьму не привыкать. Он так и знал, знал с самого начала, что это расследование, связанное с Чили, заведет их в самую гущу человеческой подлости.
— Что с вами сделали в больнице? — спросил он.
— Мне освободили глаза и уши. Белые кафельные стены, запахи антисептики, лязганье инструментов. Я отупел от усталости и боли, но страх тут же проложил дорогу к моему мозгу. Я знал, что уже умер. То есть стал «desaparecido». Пропавшим без вести. Человеком, которого не найти ни в каких реестрах. Вам ведь известно, что у Управления национальной разведки не было письменных архивов? Ни следа, ни слова правды. Машина тотального уничтожения, которая…
