Известие о похищении - Маркес Габриэль Гарсиа (читать полную версию книги TXT) 📗
Беседа в тюрьме продолжалась целых три часа, и обе стороны проявили крайнее упорство. Вильямисар отдавал должное крестьянской практичности братьев Очоа. Братьям понравилась прямота и откровенность гостя, его готовность не уходить от скользких вопросов. Когда-то братья жили в Кукута, семейной вотчине Вильямисаров, знали многих из тех мест и хорошо понимали своих земляков. В конце разговора высказались и два младших брата, а Марта Ньевес несколькими чисто колумбийскими остротами помогла сбросить напряжение. Вначале братья, чувствуя себя в безопасности за стенами тюрьмы, были твердо настроены не лезть в драку, но в конце концов кое с чем согласились.
– Хорошо, мы напишем Пабло письмо и расскажем, о чем здесь беседовали, – пообещал Хорхе Луис. – Но я бы все же посоветовал поговорить и с моим отцом. Он живет в Ла-Ломе и будет очень рад встретиться с вами.
Вильямисар не мешкая отправился в поместье в сопровождении всей семьи Очоа. С собой он прихватил только двоих привезенных из Боготы телохранителей. Братья посоветовали не брать многочисленной охраны, чтобы не привлекать внимания.
От ворот усадьбы, где оставили машины, к дому вела почти километровая аллея. Вдоль густо растущих подстриженных деревьев шли пешком. Их встретили несколько мужчин, похоже, безоружных. Они остановили телохранителей, предложив им подождать в сторонке. Охранники было заволновались, однако слуги вели себя вежливо и успокаивали их:
– Не волнуйтесь, пройдите посидите в тенечке, перекусите, пока доктор побеседует с доном Фабио.
В конце аллеи, в глубине открытой площадки, стоял просторный и добротный дом. На террасе, откуда до самого горизонта виднелись обширные пастбища, гостя ждал старый патриарх. Рядом стояли остальные члены семьи – все женщины, и почти все в трауре по погибшим в войне мужчинам. Несмотря на то, что было время сиесты, гостя пригласили закусить.
Едва обменявшись приветствиями с доном Фабио, Вильямисар понял, что старик уже получил полный отчет о переговорах в тюремной камере. Можно было не тратить время на предисловия. Альберто повторил, что ужесточение войны принесет гораздо больше вреда клану Очоа, большинство членов которого не имеют ничего общего с убийствами и терроризмом. Сейчас трое сыновей дона Фабио хоть и не на свободе, но в безопасности, зато что сулит им будущее, никто не может сказать. Дон Фабио заинтересован в мирном развитии событий больше чем кто бы то ни было, но не то что мир – даже перемирие невозможно, пока Эскобар не последует примеру его сыновей.
Старик слушал Вильямисара с бесстрастным вниманием, слегка кивая, когда что-то казалось ему справедливым. Потом в нескольких коротких и точных, как эпитафия, фразах изложил свою точку зрения. Любые действия невозможны без главного: личной встречи с Эскобаром. «Лучше всего начать именно с Пабло». И Вильямисар, как считал старик, для этого подходит, потому что Эскобар доверяет только тому, кто умеет держать свое слово.
– А вы, доктор, умеете, – подчеркнул в заключение дон Фабио. – Только надо ему это доказать.
Встреча с семьей Очоа, начавшаяся в тюремной камере в десять часов утра, закончилась в усадьбе Ла-Лома в шесть вечера. Главным было то, что Вильямисару удалось растопить лед недоверия. Снова забрезжила надежда достичь согласованной с правительством цели: добиться от Эскобара явки с повинной. Этой надеждой Вильямисару хотелось скорее поделиться с президентом. Но в Боготе его ждали плохие новости: президенту пришлось на себе испытать боль утраты похищенного родственника.
Дело в том, что двоюродного брата президента, его ближайшего друга детства Фортунато Гавирию Ботеро четверо вооруженных бандитов в масках похитили прямо из его дома в Перейре. Президент узнал об этом в пятницу на острове Сан-Андрес, где проводил региональный совет губернаторов. Тем не менее он не стал прерывать работу. Никто не знал, причастны ли к преступлению Подлежащие Экстрадиции. Ранним утром в субботу президент плавал с аквалангом, а когда вернулся на берег, ему сообщили, что найдено тело Фортунато. Он был захоронен тайком, без гроба, в чистом поле. При вскрытии в легких обнаружили землю – признак того, что похищенного закопали живьем. Похоже, это не наркомафия – за Эскобаром, вообще-то, такого не водится.
Президент хотел отменить региональный совет и немедленно лететь в Боготу, однако врачи ему запретили. Перелет раньше чем через сутки (или хотя бы полсуток) после часового погружения на глубину двадцать метров – дело опасное. Гавирия уступил и продолжил совет. Мрачное лицо президента на экранах телевизоров увидела вся страна. К четырем часам вечера истек минимальный установленный врачами срок, и Гавирия вернулся в столицу, чтобы заняться похоронами. Позже он вспоминал этот день как самый тяжелый в своей жизни и говорил с горькой иронией: «Я был единственным колумбийцем, у которого даже не было возможности пожаловаться президенту».
Сразу после обеда с Вильямисаром в тюремной камере Хорхе Луис Очоа отправил Эскобару письмо, в котором одобрял его намерение сдаться властям. Вильямисара он характеризовал как серьезного сантандерца, которому можно верить и с которым можно иметь дело. Эскобар ответил немедленно: «Передай этому сукину сыну, что мне не о чем с ним говорить». Марта Ньевес и Мария Лиа, сообщившие об этом Вильямисару по телефону, советовали не отчаиваться, возвращаться в Медельин и продолжить поиски контактов. На этот раз Альберто приехал один, без охраны. В аэропорту он взял такси и добрался до отеля «Интерконтиненталь», куда минут через пятнадцать за ним заехал один из водителей семьи Очоа. Местный парень лет двадцати, симпатичный и веселый, долго наблюдал за Вильямисаром в зеркальце и наконец спросил:
– Вам страшно?
Альберто только улыбнулся в зеркало.
– Не беспокойтесь, доктор, с нами вы в полной безопасности. Можете не сомневаться!
Эти слова добавили Альберто уверенности и вселили надежду, которая не покидала его ни на минуту во время дальнейших поездок. Он так никогда и не узнал, следили за ним или нет, но постоянно чувствовал опеку какой-то сверхъестественной силы.
Эскобар, похоже, вовсе не считал, что чем-то обязан Вильямисару за новый указ, открывший для него реальную возможность избежать экстрадиции. С холодной расчетливостью карточного шулера он, очевидно, рассматривал освобождение Беатрис как вполне достаточную плату за эту услугу, а старые долги, мол, тут ни при чем. И все же Очоа советовали Альберто проявить настойчивость.
Не обращая внимания на обиды, Вильямисар продолжил борьбу. Очоа помогали ему во всем. Еще два-три раза он приезжал к ним, чтобы уточнить общую стратегию. Хорхе Луис написал Эскобару еще одно письмо, в котором сообщал, что в случае явки с повинной ему гарантируют жизнь и не подвергнут экстрадиции ни при каких обстоятельствах Однако Эскобар не ответил. Тогда решили, что Вильямисар должен сам написать Эскобару, пояснить общую ситуацию и представить свои предложения.
Письмо было написано 4 марта прямо в тюрьме, и Хорхе Луис давал советы, что можно писать, а чего не стоит. В начале письма Вильямисар признал, что уважение прав человека является основой для достижения мира. «Однако нельзя игнорировать одно обстоятельство: тот, кто нарушает эти права, пытается порой скрыть свои действия, разоблачая подобные нарушения со стороны других». Это препятствует сближению сторон и сводит на нет все, чего он, Вильямисар, добился за несколько месяцев для освобождения своей жены. Семья Вильямисар стала жертвой тупого и необъяснимого насилия: вначале покушались на самого Альберто, потом убили его свояка, Луиса Карлоса Галана, потом похитили жену и сестру. «Моя свояченица Глория Пачон де Галан и я, – писал Вильямисар, – не понимаем этой бездумной и незаслуженной агрессивности и не можем с ней согласиться». В такой ситуации только освобождение Марухи и других журналистов является необходимым условием для достижения подлинного мира в Колумбии.
Через две недели Альберто получил ответ, первые слова которого звучали как приговор: «Уважаемый доктор, к великому сожалению, я не могу выполнить Вашу просьбу». В противном случае, опасался Эскобар, некоторые чиновники из числа делегатов Конституционной Ассамблеи под давлением родственников остальных заложников могут сорвать обсуждение вопроса об отмене экстрадиции до полного освобождения всех пленников. Такой подход Эскобар считал несправедливым: ведь похищения были совершены до выборов в Ассамблею, а потому их нельзя рассматривать как способ давления на делегатов. После такого вывода Эскобар позволил себе зловещее примечание: «Вспомните, доктор Вильямисар, многочисленные жертвы, связанные с проблемой экстрадиции; если к ним прибавить еще две, это не окажет заметного влияния ни на текущие процессы, ни на развернутую вокруг них борьбу».
