Темная любовь (антология) - Кинг Стивен (электронная книга .txt) 📗
Бетти подхватывает горстью ледяные кубики из перевернутого ведерка, не глядя, через плечо бросает в раковину. "Виски, значит. А ведь сегодня день Господень". Стул с высокой спинкой, лежавший боком на полу, поднимается, придвигается к столу — в самый раз настолько, чтоб не стукнуться о край. "Нет, им, конечно, наплевать, воскресенье или нет. Время выпить — так и время, а им всегда время выпить". Порыв ледяного воздуха пронзает зеленое силоновое платье. "Холодно, черт подери".
"Холодно, Джейни, — ноет Тина. — Холодно как. И я рисовать хочу. Ну, порисуй со мной, хоть капельку?"
Тейтум отвечает сурово: "Никакого сегодня рисования, Тина. Джейни отвратительно себя вела. Плохая девочка. Получила, что заслужила. И даже не вполне".
Джейни смотрит на нож, валяющийся на полу. Может, она и заслужила наказание, может, и нет, — не факт. Джейни улыбается — самую малость.
Холодный ветер раздирает комнату, сметает безделушки с полочек. Мусор перекатывается по исцарапанному линолеуму, окрашивается под столом кровью от ножа.
Ее улыбка перерастает в гримасу. Если б не она, Джейни с опущенной головой, глаза в пол, "чего изволите", так бы они и жили в этом ужасе. Они все. Надо же кому-то взять дело в свои руки, а ОНА не может, а прятаться трусливо — это ж тоже значит что-то делать.
Про нее говорят — холодная, отстраненная, вот и все, что она слышит. И больше ничего не заслуживает, это Тейтум шепчет в темноте их комнаты, больше о ней и сказать-то нечего. Джейни свернулась на холодном полу тугим клубочком, а внутри бушует бешенство, поднимается злость.
Она отчаянно бьется о пол, отлично понимая, что боль, резкая боль в локтях, коленках, щиколотках означает — завтра будут ссадины. Ну и что, подумаешь, еще пара-тройка в нынешнюю мозаику. Ох, одеяло бы сейчас, да хоть пледик, полотенце — и то сойдет, лишь бы не так жестко. Сколько всего у мамочки с ее новым хахалем, а у нее — совсем ничего. Ночью, в полночь крадется, ищет, где потеплее, до рассвета бы все равно вернулась в гардероб, — нет, не стоило. Они, подлые, конечно, заметили.
— И тут дисциплина нужна, — заявляет мать, и Бо с нею вполне согласен. — Что ж она, преступление совершила, за которое душу выбивают? Теперь уж ничего не видно, это рентген нужен, да еще Тейтум нет-нет и напомнит холодно прозвенит — "Я ж тебе говорила…".
Такие уроки все повторяются — словами, мордобоем, болью, сначала взрослые, потом — уже Тейтум.
Просыпаешься. А вода в ванне — ледяная, колодезная. ДЛЯ ТЕБЯ. А потом дисциплина! — на час во двор, на зарядку, а на дворе — заснеженные деревья, а на тебе — летние, спортивные, тоненькие шмотки. Ты от холода как камень, а в ушах — непрестанные поучения Тейтум, а для нее — нипочем вчерашний — для здоровья! — ужин по-спартански. Бросают, как в волейболе, куски еды из холодильника. Что поймаешь, то твое. Что проглотишь, то и о'кей. Пока не надоест взрослым сволочам. Пока остатки не выкинут.
Вот тогда — впервые — возникла Тина. Маленькая, непривычная к пустоте в желудке. Заплакала, закричала, зашлась в детском бешенстве, выругалась, топнула ножкой. Жуткая сценка для взрослых глаз. Задействовали сильные руки, заперли тебя — кричи не кричи — в гардеробе, захлопнулась дверь, щелкнула задвижка. Слышишь, милая, их хихиканье с другой стороны? "Здоровье-и-дисциплина". Тейтум говорит с Тиной, как мать — с непослушной дочуркой. "Полагаю, родненькая, что это — хороший урок. Плохая, плохая девочка, плохих девочек наказывают. Рано или поздно. Всегда. Мамочке и Бо не нравится, когда девочка не слушается. — Она выжидает, пока сказанное дойдет до цели. — Это Джейни тебя заставила, точно? Точно. Она, и всегда она. Ничто ее ничему не учит — но, может, хоть теперь она поймет? Джейни, а, Джейни?"
Джейни, отведи глаза от темноты. От мокрого, сырого пола гардероба. От двери — запертой на задвижку. Вспомни, Джейни…
Тина скулит: "Ну, пожалуйста, я буду хорошей. Обещаю, буду. Джейни, не надо так больше, Джейни, прошу, ну, у-мо-ляяяю". — И скулеж резко обрывается.
"Дьявол. — Бетти упирает кулаки в бедра. — Да что ж это такое, только я отвернусь — и тут ровно бомба взрывается". И она обдает комнату мученическим взглядом и оборачивается в поисках заботы — и швабры. Швабра яростно мечется по полу, аж свист идет, ветер перекрывает. Бетти подходит к разбитому окну, с отвращением смотрит на серое небо. "Мерзость эта зима, правда? Ботинки грязные, что ни надень — сыро, холодно, а ты — в доме, запертая со стаей этих садистов. Им никогда не угодишь, хоть в лепешку разбейся. Все видят, все замечают, на мой вкус — так даже и то, чего нет вовсе. Хотя… как ни крути, крыша над головой. — Голос ее понижается до шепота. — Больше-то податься некуда". Швабра с мокрым всхлипом забирается под стол. "Все равно — ненавижу". Она снова пробует отмыть пол, бросает последний взгляд в окно, и — с новыми силами за работу. Глаза ее расширяются — заметила пятна крови в углу, швабра хлестнула по линолеуму. Губы раздвинулись в усмешечке. "Я тебе обещала секрет сохранить? Забудь, лапочка, уж коли узнаю я обо всем последней, так хоть заложу — первой". Лицо Бетти вдруг становится мягким, голос — просительным. "Да я ж не со злости, просто деваться больше некуда".
Всплывает Тейтум, улыбается всезнающе: "Что заслужила — то и получила. Так оно со скверными девчонками и бывает. Протяни-ка руку!" И Тейтум отбрасывает швабру, на четвереньках лезет под стол, ищет упавший нож.
Джейни поднялась. Положила нож на скатерть, медленно, аккуратно, кровь засохшая и пыль, облепившие лезвие, — ну точь-в-точь глазурь на шоколадном пироге. Дикая злость волной прокатилась по спине, захлестнула, взорвалась в голове. Тейтум, стерва, да кем ты себя вообразила — грозишь, наказываешь?! Не тебе решать! И уж точно не Бетти ее закладывать! Если уж на то пошло, не их собачье дело — что она делает, чего не делает. А уж коли посмели влезть, посмели вмешаться в то, на что она полное право имеет, — ладно, она это прекратит, сумеет их остановить.
Замешательство. Заминка. Поняли, что она задумала. Считают, смогут дать сдачи, взять над ней верх. Они. Все вместе. Она смаргивает слезы, старается собраться с мыслями. Мысли путаются, мелькают обрывочно, пол из-под ног вышибают. И она, яростно замотав головой, загоняет их обратно, вглубь, во тьму, в туман.
Наказать бы тебя как следует!..
Да ладно тебе, сказала же, я приберу…
Дрянная девчонка, Джейни, ох и дрянная…
А кто ж тогда у тебя в комнате убираться будет?..
Нож, Джейни. Отдай нож.
Она тянется к ножу, нож грязный, вытирает его как следует, прямо о платье, зеленое — силоновое — новое, поднимает на вытянутой руке, так, чтобы на лезвии свет заиграл. Глубоко вздыхает. Как-то резко успокаивается. Вот теперь поиграем в ее игру, по ее правилам. Она ЭТИХ не создавала — зато в силах прекратить их поганое существование. Всех их разом.
Ну, и кто ее остановит? Уж точно не та, последняя, не та, что трусит, прячется в самом дальнем уголке, старается стать маленькой, незаметной, почти невидимой.
И всего-то надо сделать — одно движение.
Вот так. Приставить нож к тощему животу.
Щекотно. Почти смешно. Почти.
На губах играет легкая улыбка — а потом накатывает темнота.
Кто-то стучит. Там. Сильно стучит, ломится в дом. Этот стук и привел ее малость в себя.
Они там спорят о чем-то между собой, дверь высадить пытаются, а дверь ничего, затрещала, но выдержала. Что они там кричат? Кого зовут? Топот ног — все дальше от двери, за угол, а, ну да — к черному ходу.
Живот. Больно. Очень больно, жжет, как огнем. Слезы текут, никак не останавливаются. Чуть приподнимает голову, смотрит на два растерзанных тела в луже крови под столом. "Мам? Бо?" Пытается отползти — ох, нет, больно очень.
В разбитое окно просунулось лицо, следом — второе. Первый отскочил, вырвало его, второй заорал, стал звать на помощь.
Она всхлипывает, нет, никто уже не поможет, поздно помогать, поздно. "Мама?" Всхлип становится воем, диким, истошным воплем страшного осознания, громче… и обрывается.
