Дальтоник - Сантлоуфер Джонатан (мир книг .TXT) 📗
Волнующее зрелище. Ведь не каждый день выпадает возможность увидеть работы настоящего маньяка-убийцы.
Рядом с ним в комнате вещественных доказательств стояли Браун, Кейт и Фримен. Завернутые в пластик холсты из Бронкса прикреплены к пробковой доске.
— Цвета, конечно, ужасные, — сказал Эрнст, — но о возрасте автора судить трудно. Дело в том, что между умственным развитием и биологическим возрастом не существует устойчивой корреляции. Убийца может быть как шестнадцатилетним, так и значительно старше. — Доктор произносил английские фразы очень правильно, с чуть заметным акцентом. — Незрелость этих работ отражает лишь состояние его умственного развития. — Он посмотрел на картины. — Абсурдные цвета и каракули по краям — такое я вижу в первый раз. Конечно, каждое заболевание проявляется по-разному. Доктор подошел ближе, почти коснувшись носом пластикового футляра. — Эти каракули напоминают творчество шизофреников.
— Повторяемость, — заметил Фримен. — Вы считаете, что это шизофрения?
Эрнст посмотрел на Фримена поверх очков.
— Да, это вероятный диагноз, хотя полной уверенности нет. — Он наклонился к одной из картин. — Вы расшифровали эти каракули?
— Да, — ответила Кейт. — Он написал какие-то имена.
— Их идентифицировали? Это выдуманные имена или… известные? Скажем, из новостей?
— Просто имена.
— Нет, не просто имена. — Эрнст пронзил Кейт взглядом. — Для него они что-то значат. Какие это имена?
— Точно мы пока расшифровали только Тони, — сказала Кейт. — Может быть, Бренда и Дилан.
— Но ни одной из жертв они не принадлежат, — уточнил Фримен.
— Ну, во-первых, это могут быть имена тех, кого он любит, — сказал Эрнст. — Но более вероятно, что так зовут каких-то фантастических персонажей. Душевнобольные часто воплощают в живописных работах свои бредовые фантазии. — Он снова посмотрел на картины. — Но тут бред полностью отсутствует. Сюжеты стандартные, можно сказать, академические. Вы согласны, Катрин?
Кейт кивнула.
— Таким образом, здесь мы имеем соединение трех разнородных компонентов. Реализм, искажение цвета и каракули душевнобольного. — Эрнст посмотрел на Кейт. — Вы, разумеется, видели коллекцию Принцхорна?
— Только отдельные экспонаты, показанные на выставке в Центре рисунка, но я изучала Принцхорна в университете. — Она вспомнила картины и рисунки из коллекции известного швейцарского психиатра, изучающего искусство душевнобольных. Коллекция сейчас хранится в Гейдельберге. Из подобных коллекций она, возможно, самая большая в мире. В ней собраны работы пациентов психиатрических лечебниц начиная с конца восемнадцатого века до 1933 года.
— Я упомянул Ханса Принцхорна потому, что он сравнивал живопись душевнобольных с творчеством современных художников и находил весьма любопытные параллели. Некоторые современные художники также выражали в полотнах состояние своей психики. Разумеется, они делали это сознательно, тогда как сумасшедшие действовали рефлекторно.
— Но это сравнение творчества душевнобольных с живописью современных художников носило позитивный характер.
— Конечно, — ответил Эрнст. — Это потом его извратили.
— Нацисты? — спросила Кейт.
— Именно, нацисты.
— Дегенеративное искусство.
Эрнст грустно улыбнулся.
— Вы совершенно правы, Катрин.
Кейт слегка покраснела.
— Я это помню из университета. Нацисты считали, что между творчеством таких крупных художников, как Макс Бекманн, Эгон Шиле, Пауль Клее, а также футуристов, дадаистов, экспрессионистов, членов немецкой группы «Баухаус», и живописью душевнобольных нет никакой разницы.
— Простите мое невежество, — вмешался Браун, — но я не понимаю, о чем вы говорите.
— Прошу прощения, детектив, — сказал Эрнст. — Сейчас объясню. В 1937 году в Мюнхене нацисты открыли большую выставку так называемого дегенеративного искусства, которая потом побывала почти в каждом крупном городе Германии. В сорок первом эта вакханалия, к счастью, закончилась. Выставка была необычайно популярна, привлекала массу людей. И делала свое черное дело.
— В чем оно заключалось? — спросил Браун.
— У обывателя формировалось убеждение, что современное изобразительное искусство делают сумасшедшие. — Эрнст снял очки. — Целью нацистов было представить всех авангардистов душевнобольными.
— Чтобы применить к ним эвтаназию, — добавила Кейт. — Так же, как они поступали со всеми душевнобольными.
— Совершенно верно, — подтвердил Эрнст. — Многие художники не успели убежать из рейха и погибли в концентрационных лагерях.
— Сомневаюсь, что граждане США воспротивятся, если государство применит эвтаназию к нашему психопату, — произнес, помолчав, Браун.
— Но позвольте, детектив, — вскинулся Эрнст, — возможно, ваш псих полностью невменяем и даже не осознает своих действий.
— Вот в этом-то и вопрос, доктор, — сказал Браун. — Кто этот жестокий убийца? Вменяемый выродок или душевнобольной?
Эрнст водрузил очки на нос и снова посмотрел на картины.
— Если честно, детектив, я не вижу в этих работах ничего разумного.
— А ты симпатичная.
Девушка делает небольшой пируэт и хихикает.
— Ну а ты прямо писаный красавчик.
Он пожимает плечами. Затем широко расставляет ноги и засовывает руки глубоко в карманы. Эта поза позаимствована у персонажа какого-то мультфильма. Он уже не помнит, какого именно. Но это не важно. Она купилась на милого мальчика с телом зрелого мужчины.
— А зачем темные очки? — спрашивает она. — Ты что, кинозвезда? Боишься, что тебя кто-то узнает?
— Чепуха. — Он снимает очки, — сейчас ночь, темно, а значит, безопасно. — Смотрит на нее с вызовом, копируя агента 007, и произносит глубоким баритоном: — Только пошевелись, и ты покойник.
Она смеется.
— Bay, какие у тебя чудные ресницы! Жаль, что ты не девушка.
Эту банальщину ему уже говорили, и не раз. Он водружает очки на место.
— Сколько?
— Зависит от того, что ты хочешь.
— Хм… — Он вглядывается в нее сквозь темные очки. — Я хочу пойти к тебе.
— Это стоит дороже.
— У меня сотня.
— Прекрасно, но деньги вперед.
Он достает сложенную купюру.
— Что это у тебя? — спрашивает она, увидев торчащую из кармана кисть.
— Это мне нужно для работы. Я художник.
— Правда?
— Может быть, я сегодня тебя нарисую. Меня вдохновляет твоя розоватая кожа и золотистые волосы.
Она снова смеется.
— С чего ты взял, что у меня золотистые волосы? Они платиновые.
— А я вижу их золотистыми. Там смешаны три цвета — золотарник, лимонник и солнечное сияние.
— Bay. Да ты действительно художник. — Она трогает свои высветленные волосы. — Должна тебя разочаровать, но я не натуральная блондинка.
— Выходит, я получаю два цвета по цене одного — золотарник и каштан. Это здор-р-рово!
Девушка заливается смехом.
Глава 18
— Позвони Перлмуттеру, скажи, чтобы срочно связался со мной, — крикнул Браун полицейскому и быстро пошел по коридору к выходу.
Посмотрел на предгрозовое серое небо и, тяжело вздохнув, взгромоздил на крышу автомобиля проблесковый маячок. Включил зажигание. «Проклятие! Ведь мог же уйти в отставку еще в прошлом году. А вот теперь опять надо тащиться в Бронкс, глаза бы мои его не видели».
Браун выехал на площадку, развернулся, включил сирену.
Только что позвонил Макнил. Очередное убийство. Очередная картина.
Теперь уж точно начнется шумиха. Полная мобилизация всех копов и агентов. Начнет давить мэр. Браун был уверен, что Тейпелл предстоит пресс-конференция. Наверное, она уже готовит речь.
Перлмуттер гнал машину на предельной скорости. Кейт молча сидела рядом. Перед глазами, как фрагменты немого кино, всплывали и исчезали эпизоды дел, которые она расследовала в Астории. Самое последнее дело — Руби Прингл. Гравий, насыпанный вокруг мусорного бака, а в нем тело девочки. Взгляд застывших голубых глаз Руби сменили славные лица белокурых мальчиков в Лонг-Айленд-Сити с кляпами во рту, все в кровоподтеках. Через секунду они трансформировались в шрам на теле Ричарда, оставшийся после вскрытия. Медэксперт приподнял ослепительно-белую простыню, но вскоре белизна начала сереть, и Кейт осознала, что смотрит невидящими глазами на облака за ветровым стеклом. Быстро смахнула со щеки слезу, но Перлмуттер заметил.
