Страж - Маклин Чарльз (бесплатные онлайн книги читаем полные .TXT) 📗
Не могу объяснить этого, но у меня постепенно возникает такое чувство, будто ему от меня что-то нужно. Не просто гонорар, а что-то другое, большее.
На этой неделе я подметил одно любопытное обстоятельство. Когда мы сидим в креслах лицом друг к другу, он каждый раз пытается полностью продублировать мою позу. Стоит мне расставить ноги, или закинуть их друг на друга, или сунуть руки в карманы — он, чуть выждав, делает то же самое. Сперва это меня несколько настораживало, затем начало раздражать, и я собрался было сказать ему об этом, но просто не успел. Не смог, настолько он меня ошарашил. Потому что теперь он уже повторяет все мои жесты, даже мимику.
Из-за этого у меня возникло нелепое ощущение, будто я постоянно стою перед зеркалом, а кто-то другой стоит в Зазеркалье и рассматривает меня сквозь мое же собственное отражение.
После нюрнбергской истории, которую мы извлекли из регрессии во вторник, нам не удавалось толком поговорить. Я сказал Сомервилю, что послал запрос в Сан-Луи, чтобы выяснить, действительно ли Принт Бегли служил в армии США, но его это, казалось, оставило совершенно равнодушным. Уж сколько раз я передавал ему фрагментарную информацию, которую мне удалось на тот или иной момент раскопать в библиотеке, а он, выслушав меня с самым невинным видом, не произносил в ответ ни слова. В конце концов, я спросил его в пятницу, добились ли мы, на его взгляд, хоть какого-нибудь прогресса.
Он ограничился отговоркой:
— Ну, вы ведь чувствуете себя лучше, не правда ли?
Может быть, имеет место кумулятивный эффект от ежедневных сеансов гипноза, но я действительно чувствую себя лучше. То есть я, собственно говоря, вообще ничего не чувствую, кроме определенного отупения, как будто мои мозги стали ватными.
Расшифровка кассеты — дело неторопливое, поэтому я ложусь спать поздно и у меня даже не остается времени вести дневник. Но сплю я хорошо. Никаких «видений», никаких страшных снов, по крайней мере со вторника, и ни малейшей потребности в «белом дружке», хотя Хейворт и настоял на том, чтобы я запасся еще одной упаковкой. Он спросил меня вчера вечером, не имею ли я каких-нибудь известий от Анны.
Я не хочу ни о ком и ни о чем знать, кроме Пенелопы. После сегодняшнего сеанса я еще раз попробовал проникнуть в библиотеку под лестницей, но красная дверь оказалась, как всегда, запертой. Вспоминая случившееся со мной там, я понимаю, что имела место галлюцинация. Но мне нравится играть с мыслью о том, что я разоблачил тайную страстишку Сомервиля: едва ли он сообщает всем и каждому о своем увлечении первоклассной порнографией.
В Публичной библиотеке я разобрался с вопросом о «Вадуа». Оказалось, что это название секты еретиков в средневековой Франции. Приверженцев секты обвиняли в обожествлении дьявола и в массовых оргиях, «на которых появлялась и обрызгивала сектантов собака». У секты была дурная репутация по всей Европе, и разговоры об этом шли вплоть до самого конца девятнадцатого столетия. Ее приверженцев обвиняли в колдовстве и каннибализме.
Сомервиль по-прежнему не говорит ни слова о том, когда следует ожидать домой Пенелопу. Когда она вернется, — а, кажется, она и впрямь уехала, — я приглашу ее поужинать, а потом приведу сюда. Хотя бы для того, чтобы выяснить, что произойдет. И если это окажется тем, чего я боюсь, тем, что мне так часто снилось, — что ж, тогда...
(Из дневника Мартина Грегори)
5
Всю неделю я работал с новыми кассетами в надежде открыть в моих регрессиях хоть какую-то связующую нить. После каждого сеанса я брал домой свежую кассету, пару раз прослушивал ее, а затем переносил содержащийся на ней текст на бумагу. На следующее утро, ровно в 9.55, я сидел возле каменных львов «Терпение» и «Стойкость», дожидаясь вместе с ними открытия библиотеки. Каждый раз, как и в истории с Фаукеттом, я принимался за дело, полный энтузиазма, но, чем глубже я зарывался в очередное исследование, тем яснее мне становилось, что я вновь попусту трачу время.
Жизни шестерых моих «предшественников» были разбросаны во времени всего последнего тысячелетия. Никто из них, если не считать Фаукетта, не был известной исторической фигурой, но трое упоминались или же принимали участие в зарегистрированных событиях и процессах, что могло быть использовано для проверки их «свидетельских показаний». Непросто было установить относительно каждого, существовал ли он на самом деле (так, я по-прежнему работал над историей Принта Бегли), но их рассказы как будто отвечали установленным фактам. В определенных отношениях — и в определенных частях рассказа — детали, упоминаемые ими, оказывались поразительно точными.
Подлинные затруднения поджидали меня, лишь когда я начал сводить мои «жизни» воедино и выяснять, в каком смысле они могли бы стать определяющими для моей собственной, так сказать, нынешней. Было достаточное количество из ряда вон выходящих совпадений: темы, повторяющиеся образы, определенные фразы и ключевые слова, всплывающие во многих, хотя и не во всех, регрессиях. Так, например, в кассете «Бегли» — непрерывный дождь, туман, мухи, голодные собаки, свет в окне башни, слово «водопад». Все это совпадало с описанием странствий Фаукетта по джунглям Мато-Гроссо. Но на этом все и заканчивалось. Связи были сами по себе бессмысленными, и, несмотря на беспрестанные попытки, мне не удалось выстроить их (или из них) ни структуры, ни какой-нибудь последовательности.
К концу недели я серьезно подумывал о том, чтобы обратиться к своему сослуживцу Алю и попросить его прогнать весь материал через один из наших больших компьютеров. «Менса IV» при наличии хорошо составленной программы была способна промчаться через целое тысячелетие и в течение нескольких микросекунд выдать правильный ответ на любой вопрос. Я даже начал готовить наметки такой программы, но сразу же в ходе работы выяснилось, что мое знание этих шести жизней было настолько фрагментарным, что составить работоспособную базу исходных данных представлялось невозможным. Возникало слишком много вариативных ситуаций.
Со временем я изготовил нижеследующие суммарные характеристики шести регрессий. Хотя, рассмотренные воедино, они представляют всю информацию, необходимую для правильного осмысления того, что произошло в последующие недели, я располагаю их здесь в хронологическом порядке (в отличие от порядка расшифрованных записей).
ЧЕТВЕРТАЯ КАССЕТА. Торфинн (род. в 947), мореплаватель, земледелец. Возглавил группу норманнов из Ватнсфиорда, Норвегия, и переселился на маленький отдаленный остров Боререй (установить местонахождение по карте не удалось). Собирался обрести здесь покой и вести существование в мире с людьми и с природой, что в его родном краю представлялось уже невозможным. Верил, по невыясненным мотивам, что остров представляет своего рода Святую Землю. Переселенцам пришлось несладко. Суровый климат, челны разрушены бурей, постоянная нехватка пропитания. На острове не было деревьев, и поэтому новых челнов изготовить не удалось. Все оказались в ловушке. Распри и войны между переселенцами. Торфинн, на которого возложили вину за провал всей затеи, вместе с семейством был изгнан из общины. Поселился в пещере, умер от голода.
ТРЕТЬЯ КАССЕТА. Жан Кабе (примерно 1250—1288). Аптекарь, алхимик. Жил и занимался медициной в Лионе и Эксе. Втайне посвятил себя поискам философского камня — алхимической формулы, позволяющей получать идеально чистое золото, был убежден в возможности достичь личного бессмертия путем последовательного совершения семи смертных грехов. Жена и двое детей умерли от чумы во время эпидемии. Жан Кабе винит себя в том, что заразил их, работая с зачумленными. Весеннее наводнение в Провансе разнесло чуму. Обитатели Экса сочли виновником эпидемии Жана Кабе и сожгли его заживо в его собственной лаборатории за занятия колдовством. На пороге смерти он увидел «огромные врата, за которыми, надежно сокрытый, лежит Камень», однако врата для него не раскрылись.
