Грязь - Миллер Рекс (читать книги онлайн полные версии TXT) 📗
(ТВОК-КЛЛААКК-ТВОК-ККЛЛААКК.)
Он стреляет тщательно, как автомат, и вдруг чувствует жжение от случайной раны, но это только добавляет в вены адреналина, концентрирует его внимание до предела. Он убивает их сотнями, оружие изрыгает потоки смерти, пули внедряются в их тела, образуя аккуратные красные мокрые дырки, и раздаются эти же вопли: “ААА-АААА-ААААА!” Вопли человека-змеи, у которого глаза были выжжены кислотой. И ему это нравится, очень нравится. Он только хотел бы, чтобы у него не было глушителя, хотел бы слышать полную разрывную силу оружия, когда оно выстреливает когтями боли в этих гордых маленьких людей. Выхлоп газа, быстро-быстро превращающийся в сотню неразборчивых “КЛЛАААКК”, поражавших людей с металлическим клацаньем, двести с лишним ударов, выстреленных четырьмя-пятью очередями так быстро, что они звучат, подобно одному длинному выстрелу, эхом пронесшемуся над озером...
(ТВОК-КЛЛААААККК!) Как один неделимый звук, металлические всплески и взрывы, и выхлопы газа, и крики. Автомат смешивает всех вместе в крике человека-змеи:
— ААААААААААХХХХХХХ!
Каторжник знает, что завтра должен уйти отсюда, из этой емкости, куда стекают все сточные воды города. Потом он опять пойдет в ловушку на главной магистрали. Но он должен покинуть канализацию, пока этот запах не довел его до отчаяния. Он подумал об этом не без иронии.
А сейчас “Бурбон” и тяжелые воспоминания усыпили его, он свернулся под отвратительным армейским одеялом — огромная, человекоподобная, глубоко дышащая гора. И он уже видит себя в вертолете, ухмыляющийся пилот которого вспахивает тормозными башмаками заросли риса. Он смакует момент страха, когда трое мужчин на борту замечают, как он почти выдергивает чеку, а потом после короткой неразберихи кидает гранату.
И он широко, от уха до уха, улыбается своим фантазиям — как было бы хорошо услышать взрыв вертолета и увидеть его в ярко-красном снопе огня и серебряной буре металла, и ему снится, что он слышит приятные крики умирающих:
— АААААААААХХХХХХХХ!
Эти крики для его ушей лучше любой музыки, и он погружается в глубокий приятный сон, огромный похрапывающий кит, выброшенный на берег, спящий клоун, медведь под грудой одеял. Он спит в отвратительном зловонии канализации. Огромная лапа сжимает какой-то предмет для того, чтобы отогнать крысу, если она подойдет к нему спящему.
Джек и дама его сердца
Он сидел на кухне Эдди и пил крепкий черный кофе, снова и снова прокручивая в уме все, что узнал, сортируя информацию. Переставляя ее. Пытаясь как-то ухватить этого Банковского. Он выучил наизусть его досье. Он смотрел на фотографии до тех пор, пока от них не стало рябить в глазах. Сейчас он все это пережевывает, просеивает, подводит к какому-то знаменателю. Ошибки. Ощущение волшебного ритма убийцы.
Верный своему слову, Сонни перекрыл все свои каналы. Член парламентской комиссии был готов уже приколотить кого-нибудь гвоздем к двери за такие дела. Эйхорд не мог поверить, что ни главные полицейские в Чикаго, ни тем более чиновники в Главном управлении по расследованию преступлений не могут найти документов о прошлом этого отвратительного убийцы.
Но все это потому, что они не знали о МАКВСАУКОГ и о той крепкой маленькой банде охотников за головами, которые первыми открыли Дэниэла Банковского. Это был сожженный мост. Танталовы муки. Ложные надежды. Сумасшествие. Но, уставившись в расселину, ничего не добьешься, кроме мигрени.
Он занимался сексом со своими любовницами. Именно сексом, а не любовью, потому что это не заслуживало называться любовью. Однажды он услышал, как два типа, которые возвращались домой откуда-то, говорили о том, как они погуляли. Один из них повернулся к другому и сказал похабную фразу, от которой можно было покраснеть, однако ответная фраза оказалась такой хлесткой, что засела в мозгу Эйхорда.
— А, эта стриженая шлюха — сказал он.
Джек тогда содрогнулся, подумав о том, что точно так же делает он сам, и ничего больше. Он только облегчался физически, это не имело никакого отношения к любви — только моментальное очищение и восстановление нервной системы. Это все равно что заниматься любовью, когда в семье кто-то умер. Налицо лишь защитный механизм, освобождение.
Господи, а эта женщина сделала с ним такое! Эдди могла им завладеть и перевернуть в нем все, независимо от того, где витали его мысли. Он мог быть даже глубоко погружен в думы об убийстве Касикофф.
Его мозг постоянно работал, пытаясь понять этого странного и ужасного убийцу, он напрягался так, что, казалось, чувствовал пульс города, он скользил в странных ритмах темного мира, мира его профессии.
И среди теней этого преступного мира, глубоко внутри, где ничто человеческое не может жить, мысль об этой женщине осветила его, как яркий золотой свет. Она была для него башней. И ее сексуальность могла зажечь его в самых неподходящих местах и в самые неожиданные моменты.
Она стояла спиной к нему. Ее волосы были скручены и уложены так же, как на фотографии в “Чикагской жизни”. И он сравнивал живую Эдди с Эдди на фотографии. Снимок был наклеен на бумагу и помещен в аккуратную рамку с надписью: “Мама и Джек”. Это была работа Ли Анны, выполненная старательно и с любовью.
Но когда Эйхорд видел эту фотографию, он приходил в ярость, вспоминая все то, что было связано с ней. Хотя он ничего не говорил Эдди, ему было интересно, догадывается ли она о его реакции на эту историю. Он хотел быть с Эдди и с Ли Анной, чтобы защищать их, но предпочитал не афишировать свою связь. Однако одна ушлая репортерша из “Чикагской жизни” перепечатала фотографию, сопроводив ее рассказом о суперсыщике и о вдове одной из жертв. Там же был помещен небольшой комментарий женщины по имени Викки Дафф, которую назвали свидетельницей. Разъярившись, Джек позвонил репортерше.
— Прежде чем публиковать какие-либо фотографии, вы должны были подумать, законно это или нет. Боюсь, вы сами себя бросили в котел с очень горячей водой, и вам не поздоровится.
Он почувствовал себя еще более задетым, когда услышал ее ответ:
— Значит, вы настаиваете на том, что я нарушила закон, напечатав этот снимок?
— Заявляю вам на чистом и понятном английском языке: я считаю верхом безответственности для журналиста опубликовывать такого рода тенденциозно подобранные, дурацкие слухи в то время, когда идет серьезная работа над раскрытием преступления.
— Это не слухи, и вы отлично знаете об этом. Вы на виду у всех, Джек, и должны к этому привыкнуть. Первая поправка к конституции дает мне право на подобные публикации.
— Первая поправка не позволяет вам ставить человека в угрожающую его жизни ситуацию только для того, чтобы сделать рекламу себе и своей газете. Это не только безответственно, но и дает основание для судебного расследования. Вы можете поднять палец вверх, но если он ударит меня по носу, это уже драка. Вы также не имеете права использовать первую поправку для распространения злых сплетен или искажать реальность для того, чтобы повысить тираж вашей газеты, или...
— Если вас оклеветали, у вас есть такое же, как и у других граждан, право искать защиты у закона и вы можете...
— Я сам знаю, что я могу делать, а вы знаете, что можете вы. Я вижу, как вы старались быть честным репортером. Но предупреждаю: вы ступили на тонкий и опасный лед. В первую очередь это...
— Простите, Джек, у меня сейчас нет времени. Если вы думаете, что я написала в газете что-то не так, извините меня, но я не могу поступать иначе, как только писать о том, что вижу. Спасибо за звонок, всего доброго!
Связь прервалась, короткие гудки зазвенели в ухе. Что сделано, то сделано! Он выбросил все это из головы, любуясь шелковыми струящимися волосами Эдди. Задувший из пригорода ветер поймал ее красивую гриву и прядями разбросал по лицу, и Джек почувствовал откровенную и глубокую гордость, которая пьянила его, как вино. Гордость за то, что она, такая красивая, доступная, обворожительная, принадлежит ему. И когда Эдди стояла на своих длинных, стройных ногах, все еще на высоких каблуках и что-то ему готовила, эти гладкие ножки, эти прекрасные коленки, видные из-под короткой юбки (слава Богу, короткие юбки опять в моде), маленький фартук, аккуратно повязанный на ее тонкой талии, — все это удивительно переполняло и возбуждало его. И действительно, любуясь ею, думая о том, как эта женщина прекрасна, он захотел ее опять.
