Ниндзя - ван Ластбадер Эрик (бесплатные полные книги .txt) 📗
С первого взгляда было заметно, что Сацугаи — прирожденный лидер. Сын народа, считавшего высшей ценностью преданность родителям, даймё, и, наконец, сегуну, который на протяжении двух с половиной веков олицетворял собой японский дух даже в большей степени, нежели император, — Сацугаи, тем не менее, всегда был занят лишь собой. Внешне, разумеется, все выглядело иначе: он был бесконечно предан Японии, его Японии, и в этом смысле он принадлежал ко многим группам, не только к дзайбацу. Но в тот вечер Николас полностью убедился, что в душе Сацугаи считает себя выше остальных; отчасти именно поэтому он был хорошим руководителем. Подчинение заложено у японцев в крови; многие поколения были приучены слепо, не щадя собственной жизни, повиноваться сёгуну. Что же удивительного, если у Сацугаи, для которого главным в жизни была власть, нашлось много преданных пocлeдoвaтeлeй?
Итами всегда находилась рядом с ним; Сайго тоже не отходил от отца, словно заряжаясь его энергией. Но в тот вечер, помимо жены и сына, с Сацугаи была еще одна девушка, которая с первого взгляда пленила Николаса. Он наклонился к матери и спросил, кто она.
— Это племянница Сацугаи, с юга, — пояснила Цзон. — Она приехала ненадолго, погостить у них.
Мать больше ничего не сказала, но в ее интонации слышалось: лучше бы она вообще не приезжала. Николас собрался спросить, чем ей не нравится эта девушка, но как раз в этот момент Сацугаи подвел к ним племянницу и представил ее Цзон и полковнику.
Она была высокая и стройная — гибкая, как сказал бы европеец. Необыкновенно длинные темные волосы, огромные влажные глаза, кожа, светящаяся изнутри, словно фарфор, — этого нельзя было добиться с помощью косметики. Николас был просто потрясен. Сацугаи отдельно представил девушку Николасу: ее звали Юкио Дзекоин.
Юкио пришла на банкет с Сайго, который демонстративно не отходил от нее ни на шаг. Николас никак не мог понять, нравится ей это или нет.
Большую часть вечера он провел в колебаниях. Николасу очень хотелось пригласить девушку на танец, но он не знал, что из этого может выйти. Он не столько робел перед Сайго, сколько не хотел раздражать Сацугаи, у которого с полковником были и без того весьма натянутые отношения.
Ему не у кого было спросить совета. В конце концов, Николас решил, что преувеличивает возможные последствия своего поступка. Он подошел к Юкио и Сайго, и девушка сама завела с ним разговор. Она много спрашивала о Токио, в котором давно не была, и Николасу показалось, что Юкио не отпускают далеко от Киото.
Как и следовало ожидать, вторжение Николаса пришлось Сайго не по душе. Он уже был готов заявить об этом вслух, как вдруг его позвал к себе отец. Сайго нехотя извинился и отошел.
Пока они шли к площадке для танцев, Николаса успел оценить кимоно Юкио: серо-голубая ткань с серебряной ниткой, украшенная узором из темно-синих колес со спицами, — такой узор был распространен в средние века среди даймё.
Они двигались в такт медленной музыке, и Юкио казалась Николасу невесомой. Через тонкую ткань кимоно он чувствовал тепло ее тела.
— Мы оба слишком молоды, чтобы помнить войну, — сказала Юкио хрипловатым голосом, — а она так сильно повлияла на нас. Странно, правда?
— Да нет, не очень. — Николас вдыхал аромат ее кожи, и ему казалось, что даже ее пот пахнет духами, — Ведь история не прерывается. Ничто не происходит в вакууме — от любого события расходятся круги, сталкиваются с другими кругами, изменяют их ход и меняются при этом сами.
— Надо же, какая философия. — Николас подумал, что Юкио издевается над ним, но она засмеялась и добавила: — Но эта теория мне нравится. Знаешь почему? Потому что из нее следует, что сегодняшняя встреча повлияет на наше будущее.
— Ты имеешь в виду нас с тобой?
— Да. Нас двоих. Белое и черное. Инь и ян. Говоря это, Юкио непринужденно приблизилась к Николасу, и его обожгло горячее прикосновение ее бедра. Она продолжала говорить, глядя ему в глаза и прижимаясь все сильнее. Николас затаил дыхание и боялся пошевелиться. Он чувствовал интимность этой минуты тем острее, что все происходило среди сотен нарядно одетых людей, не одобрявших новую жизнь и свободные нравы. Поворачивая Юкио в танце, Николас поймал на себе взгляд Сайго, все еще беседующего с отцом. Пожалуй, это был единственный случай, когда Николас подумал о Сацугаи с теплотой.
Танец казался бесконечным, и когда они, наконец, расстались — не сказав друг другу ни слова о возникшей между ними близости, — Николас не предполагал, что следующая их встреча произойдет спустя четыре года.
По воскресеньям полковник спал допоздна. Наверно, он позволял себе это потому, что в выходной ему хотелось полностью нарушить привычный распорядок. По выходным Цзон готовила сама. Николас знал, что она любила стряпать и делала бы это каждый день, если бы не запрет полковника.
— Пусть готовит Тай, — распорядился он однажды. — В конце концов, ей за это платят. А твое время должно принадлежать тебе — делай, что тебе нравится.
— Но что мне делать?
— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.
— Кто, я? — Цзон показала на себя. — Моя только глупый китаец, господин полковник, — сказала она на ломаном английском, хотя прекрасно владела этим языком, и стала непрерывно кланяться.
Полковник был раздосадован ее кривлянием, тем более что Цзон блестяще пародировала людей, мгновенно схватывая их самые тонкие особенности. Он не любил вспоминать об этой темной стороне азиатской истории, о том, с каким презрением англичане и американцы относились к китайцам и малайцам, словно те были недочеловеки, годные только для услужения белым хозяевам. Полковник крепко обнял Цзон загорелыми руками и поцеловал в губы — он знал, что это единственный способ заставить ее замолчать.
В то воскресное утро Цзон была уже на ногах и нарезала свежие овощи, когда Николас вошел в кухню.
Косые лучи солнца играли на оконных стеклах. Издалека доносился гул самолета, приземлявшегося в аэропорту Ханэда. Низко над горизонтом повис гусиный клин, медленно удалявшийся от огненного круга восходящего солнца.
Николас поцеловал мать.
— Ты пойдешь сегодня в додзе? — спокойно спросила она” обнимая сына.
— Нет, если отец будет дома. Она принялась лущить бобы.
— Мне кажется, у него есть для тебя сюрприз. Я рада, что ты решил остаться дома.
— Я почувствовал, что так будет лучше, — признался Николас.
— Может придти такое время, — сказала Цзон, не отрываясь от работы, — когда это станет невозможным.
— Ты имеешь в виду отца?
— Нет, я говорю о тебе.
— Я не совсем понимаю.
— Когда мы с твоим отцом уезжали из Сингапура, Со Пэн был уже при смерти. У него в запасе еще оставалось какое-то время — он собирался привести в порядок свои многочисленные дела. Но он сказал, что мы с ним видимся в последний раз; так оно и вышло.
Руки Цзон мелькали над столом, будто жили своей отдельной жизнью.
— Я знала, что должна навсегда оставить Сингапур. Наша жизнь с твоим отцом была здесь, в Японии. Но разлука с Со Пэном разбивала мне сердце. Он стад мне отцом, нет, гораздо больше чем отцом, и я была для него больше чем дочерью. Вероятно, потому, что мы сами выбрали друг друга — нас связывала не кровь, а общность душ.
В тот последний день, перед уходом, я на минуту задержалась на крыльце его дома, как всегда делала в детстве. Когда я уже собралась идти, Со Пэн положил руку мне на плечо. Твой отец в это время уже ушел вперед. “Теперь, Цзон, ты — это я”, — сказал он на особом китайском диалекте, которым мы с ним обычно пользовались.
— Что это означало?
— Не знаю — могу только догадываться. — Цзон вытерла руки, смочила их в чашке с холодной лимонной водой и снова принялась ловко и быстро резать овощи, на этот раз огурцы. — Я плакала не переставая, пока мы не прошли через лес и не оказались на поляне, где нас дожидался джип. Твой отец, разумеется, ничего не сказал; он побоялся меня обидеть.
— Ты должна была оставить Со Пэна?
