Кровь тамплиеров - Хольбайн Вольфганг (книга жизни .txt) 📗

– Тебя послушать, – Арес поднял одну из безупречных бровей и посмотрел через плечо на сестру, которая вошла в зал вслед за ним, – так тебе все еще мало того, что ты получил от меня, малыш.

«Думай об этом всегда: очень многое зависит от роста», – процитировал в мыслях Давид то, что высказал Арес с язвительной ухмылкой, когда выпустил племянника из «Порша» на Парковой площади незадолго перед тем, как он должен был встретиться со Стеллой. Естественно, он имел в виду другое, но это можно было истолковать и так, что у Давида недостаточно роста и силы, чтобы справиться с дядюшкой и двумя проклятыми тамплиерами. Теперь он чувствовал себя готовым сразиться со всеми тамплиерами и всеми наемниками приоров одновременно. Тем более с одним Аресом! «Мастер меча» воображает себя Голиафом, но он, Давид, имеет более многообещающего тезку-патрона [16]. Он докажет Аресу, что может оправдать имя, данное ему матерью, при крещении. Итак, «парад слева сверху»…

Лукреция села на табурет рядом с дверью и ободряюще ему улыбалась. Но на этот раз он не нуждался в подбадривающем взгляде матери, чтобы с боевым криком и поднятым оружием наброситься на противника, как разъяренный бык набрасывается на красный платок. Когда Арес принуждал его первые два раза к борьбе, он, Давид, был ничего не подозревающим кроликом перед подстерегающей его змеей. Теперь роли поменялись. Только Арес пока об этом не знает.

«Мастер меча» парировал первый и второй удары с игрушечной легкостью и непоколебимой улыбкой. Также и при следующих ударах Давид оставил дядю в убеждении, что тот играет с наивным новичком, который страдает периодическими приступами мании величия. Но Давид между тем отслеживал каждый порыв своего визави с величайшей внимательностью. Он не упускал из виду глаза «мастера меча» даже на крошечную долю секунды. Выражение лица Ареса и его ложные выпады вполне могут надуть племянника, но глаза – нет.

Давид сделал вид, что изумлен, когда Арес, якобы устав от своих вечных парадов, загонял его по площадке целым залпом жестоких ударов, от которых начала болеть рука, державшая меч. Но Давид не обращал внимания на боль. Он знал теперь, что боль проходит, в отличие от решительности и честолюбия, которые охватили его в прошедшие дни наравне с ненавистью к Роберту фон Метцу. Он методично провоцировал противника на парад сверху и слева. Когда желанный маневр наконец совершился, Давид дал понять, что в ответ последует удар справа. «Мастер меча» молниеносно отреагировал и перекинул меч в другую руку в твердом убеждении, что Давид будет атаковать его справа – якобы с незащищенной стороны. Давид же совершенно неожиданно нацелил клинок в открытое мускулистое левое предплечье Гунна.

В этот момент дверь в фехтовальный зал отворилась, и в нее торопливым шагом вошел Шариф. Давид в последнюю секунду попридержал удар. Арес тоже прервал. движение и одарил Давида взглядом, который колебался между изумлением и глубоко раненной гордостью, подтверждая уверенность Давида, что он выиграл бы эту битву, если бы трижды проклятый «мясник» не ворвался в зал в самый неподходящий момент, причем таким образом, что все сразу почувствовали, что что-то случилось, еще прежде, чем бросили взгляд на лицо Шарифа.

По выражению лица Ареса можно было легко догадаться, как он расстроен полупобедой Давида. Его глаза требовали реванша, что доставляло юноше дополнительное удовлетворение. Но это было неподходящее время для внутрисемейного сведения счетов, так как Шариф передал им новость, которая была столь значительной, что даже в обычно бесстрастных чертах араба выразилось нечто вроде редкой для него эмоции.

– Мы проследили в обратном направлении след от почтового ящика до адвокатской конторы. Наши люди уже были там, – взволнованно сообщил араб, едва ступив на тренировочную площадку. – Мы нашли крепость тамплиеров.

После сообщения Шарифа перед Давидом предстала живая картина, которую можно было бы назвать организованным хаосом. В «Девине» разразился кромешный ад. Рыцари и наемники приоров спешили поодиночке или небольшими группами через коридоры и различные помещения, с грохотом открывались и закрывались двери, а на переднем дворе начинали выть моторы и шуршать шины. Наконец Давид услышал шум вертолетов: сначала одного и сразу же вслед за ним другого. В это время сам он мчался с черным боевым костюмом в руках, который мать велела ему взять у одного из наемников. Теперь он понял смысл приказа: после переодевания немедленно подняться на крышу бюро Лукреции. Естественно, «Левина» имела собственные посадочные площадки для вертолетов или их быстро оборудовали на подходящих для этого плоскостях.

Давид наконец сообразил, как правильно надеть комбинезон, задернул последнюю молнию, но в спешке запутался в лямках боевого снаряжения. Не переставая браниться, он трудился до тех пор, пока каждая пряжка и каждый карабин [17] не оказались на своем месте – по крайней мере, он на это надеялся. В течение кратчайшего времени его напряжение выросло до такого предела, что стало вызывать почти болезненные ощущения. Зашнуровав высокие ботинки, он засунул в них метательный нож и автоматический пистолет, что тоже входило в комплект его вооружения, затем схватил меч, лежавший на кровати, и в буквальном смысле слова выскочил из комнаты. Он хотел как можно быстрее очутиться рядом с человеком, который лишил его всего, что он любил и чем дорожил.

Несмотря на спешку, он оказался последним. Другие бойцы просто гораздо дольше упражнялись в своей экипировке и не путались в длинных шнурах высоких, со стальными носами ботинок. Когда Давид взбирался по перекладинам к люку, он услышал, как наверху над ним насмехается дядюшка:

– Мы готовы, сестра. Где же твое солнышко?

Давид не сомневался в том, кого Арес имеет в виду.

«Солнышко! – презрительно думал Арес, протискиваясь в полном боевом снаряжении через широко открытый люк в крыше. – Если уж сравнивать мальчишку с каким-нибудь явлением природы, скорее подошло бы лунное затмение или метеоритный дождь».

Заносчивое поведение дядюшки – юноша понимал это – было только способом скрыть позорное поражение, которое ему готовился нанести Давид.

На двух плоских крышах «Левины» действительно стояли два вертолета с включенными двигателями – современные боевые машины, какие Давид видел до этого только в теленовостях или кино.

Почти два десятка одетых в черное и до зубов вооруженных мужчин разделились на две группы и с нетерпением готовились к взлету. Первая группа состояла исключительно из наемников, которые были заняты тем, что проверяли автоматы с лазерным управлением, набивали ранцы оружием более мелкого калибра и заполняли карманы и пояса боеприпасами. Другая группа, окружившая Ареса, состояла из рыцарей: Тироса, Пагана, Камаля и не слишком приметного, но тем не менее необыкновенно ловкого Симона. За исключением левши Пагана, который носил меч справа, мечи остальных, готовые к бою, висели спрятанные за спинами, как и меч Давида, который внутренне похвалил себя за то, что среди путаницы поясов и ремней ему все же попалась на глаза соответствующая подвеска для меча.

Пораженный видом этой маленькой, но все же производящей впечатление армии, собравшейся в течение такого короткого времени на посадочных площадках, Давид обнаружил свою мать лишь со второго взгляда. Она беседовала в стороне от лихорадочной сутолоки и оглушающего шума включенных двигателей с арабом. Лукреция гордо улыбнулась, когда к ней подошел Давид. Ее взгляд сказал: «Ты настоящий мужчина. Ты воин. Ты сын, которого я всегда желала».

Давид и сам гордился собой. Он чувствовал себя таким эффектным в своей великолепной форме, что на мгновение почти забыл о своей горькой потере и ненависти к тамплиерам. Но когда он подошел к матери и встал перед нею, он убежденно обещал ей твердым как сталь голосом:

– Я принесу тебе его голову, мать!

Он в первый раз так говорил с Лукрецией. В ответ он ожидал увидеть дрожащие от умиления губы и наполненные слезами глаза, но в этот раз Лукреция разочаровала его – она лишь кивнула.