Судебные ошибки - Туроу Скотт (читать книги онлайн бесплатно серию книг txt) 📗

В обвинении также говорилось, что он вступил с Луизой в противоестественную половую связь после ее смерти, однако Ромми скорее всего из стыда отказался в этом признаться. Но судья Салливан, слушавшая это дело сама, без присяжных, признала его виновным и в этом.

— Я ничего про это не знаю, — сказал Ромми. И отвел взгляд, словно это замечание должно было закрыть тему. Артур, чья сестра Сьюзен была еще больше помешанной, чем Ромми, постучал по стеклу пальцем, чтобы Ромми снова посмотрел на него. Разговаривая с такими, как Ромми и Сьюзен, иногда нужно глядеть им в глаза, чтобы тебя поняли.

— Чей это почерк? — мягко спросил Артур, подсунув под стекло письменное признание Гэндолфа. Надзиратель подскочил со стула и, дабы убедиться, что между страницами ничего не спрятано, потребовал, чтобы ему показали каждую спереди и сзади. Ромми изучал документ довольно долго.

— Что вы думаете об акциях? — наконец спросил он. — У вас они есть? Что это вообще такое?

После значительной паузы Памела начала объяснять, как работает биржа.

— Нет, расскажите про свои акции. Что чувствуешь, когда они у тебя есть, и все такое. Как только выйду отсюда, куплю себе акций. Потом разберусь со всем тем, что показывают по телевизору. «Поднялись на четверть. Доун Джонс» [2]. Буду знать, что тут к чему.

Памела продолжала описывать механизмы акционерной собственности, Ромми старательно кивал после каждой фразы, но вскоре явно стал пропускать ее слова мимо ушей. Артур снова указал на бумаги, которые держал Ромми.

— Обвинение утверждает, что это написали вы.

Ромми на несколько секунд опустил черные глаза.

— Да, вроде бы. Похоже, что я.

— Так вот, здесь говорится, что вы убили тех трех человек.

Тут Ромми наконец вернулся к первой странице.

— Вот здесь, — сказал он, — какая-то чушь.

— Это неправда?

— Да ведь дело очень давнее. Когда это случилось?

Артур сказал ему, и Ромми откинулся на спинку стула.

— Я в тюрьме уже так долго? Почему?

— Писали вы это признание в полиции?

— Что-то писал тогда в участке. И никто не сказал мне, что это для суда. — В папке, разумеется, лежало подписанное предупреждение, что все слова Ромми могут быть использованы против него на суде. — И я ничего не слышал о наркотике. Это совершенно точно. Там полицейский говорил мне много чего, а я писал. Только не помню, чтобы писал что-то такое. Я никого не убивал.

— А почему вы писали то, что вам говорил полицейский?

— Да потому, что вроде обделался.

Одним из самых спорных доказательств на процессе являлось то, что Ромми наложил в штаны в буквальном смысле слова, когда ведший расследование детектив Ларри Старчек начал его допрашивать. Обвинению было разрешено предъявить грязные брюки Ромми как свидетельство сознания вины. Это стало одним из основных пунктов в многочисленных апелляциях Ромми, и ни один суд не мог заслушать этот пункт без хихиканья.

Артур спросил Ромми, не бил ли его детектив, не лишал ли еды, питья или адвоката. Ромми, хоть и редко отвечал прямо на вопросы, как будто не утверждал ничего подобного — только говорил, что старательно писал признание своей вины, в котором не было ни слова правды.

— Случайно, не помните, где вы были третьего июля девяносто первого года? — спросила Памела. Ромми непонимающе вытаращился на нее. Она объяснила, что хочет знать, не находился ли он в тюрьме.

— Раньше я не получал больших сроков, — ответил Ромми, явно подумавший, что все дело в его репутации.

— Да, не получали, — сказал Артур. — Но вы могли находиться под стражей, когда были совершены эти убийства?

— Кто-нибудь так говорит? — Ромми с доверительным видом подался вперед, ожидая подсказки. — Это было бы здорово.

Насчет третьего июля он не помнил, однако утверждал, что в те дни его постоянно забирала полиция, чем нисколько не помогал Памеле.

Сказать в свое оправдание Ромми, в сущности, было нечего. Тем не менее по ходу разговора он отрицал каждый пункт обвинения. Полицейские, которые произвели арест, утверждали, что нашли в кармане у Гэндолфа камею, принадлежавшую убитой женщине, Луизе Ремарди. Ромми сказал, что и это ложь.

— У полицейских уже была эта штука, когда они меня забрали.

Наконец Артур передал телефонную трубку Памеле для дальнейших расспросов. Ромми изложил собственную эксцентричную версию своей плачевной жизни. Он был внебрачным ребенком; мать его, которой было четырнадцать лет, пьянствовала во время беременности. Любить сына она не могла и отправила его в Дюсабль, к деду с бабушкой по отцу, религиозным фанатикам. А те считали суровое обращение неотъемлемой частью веры. Ромми вел себя не дерзко, но странно. Его признали умственно отсталым, в школе он не успевал. И начал вести себя дурно. Крал с раннего возраста. Пристрастился к наркотикам. Связался с другими никудышными ребятами. Таких Ромми — белых, черных и коричневых — в тюрьме было полно.

Адвокаты провели с Гэндолфом больше часа, наконец Артур поднялся, пообещав, что они с Памелой сделают все возможное.

— Когда снова приедете, прихватите подвенечное платье, идет? — сказал Ромми Памеле. — Священник здесь есть, он все сделает как надо.

Ромми тоже встал, надзиратель вскочил и ухватил цепь, которая обвивала талию Ромми и соединялась с наручниками и ножными кандалами. Через стекло Артур слышал болтовню Ромми. Они настоящие адвокаты. Девушка выйдет за него замуж. Они вытащат его отсюда, потому что он невиновен. Надзиратель, видимо, относился к нему хорошо, он снисходительно улыбался и кивнул, когда Ромми попросил разрешения повернуться. Ромми прижал бледные ладони к стеклу и громко произнес, чтобы его услышали за перегородкой: «Спасибо за то, что приехали, и за все, что делаете для меня. Большое спасибо».

Артур с Памелой молча шли к выходу в сопровождении надзирателя. Когда вышли на свежий воздух, Памела с облегчением повела плечами, и они зашагали к машине Артура. Памела, как и следовало ожидать, продолжала думать о защите Ромми.

— Разве он похож на убийцу? — спросила она. — Он со странностями. Но неужели убийцы бывают такими?

Она хороший адвокат, подумал Артур. Когда Памела подошла к нему и вызвалась заниматься этим делом, он решил, что она еще совсем неопытная и от нее будет мало пользы. Взял он ее в помощницы из нежелания разочаровывать кого бы то ни было. Ну и то, что она красивая и незамужняя, отнюдь не являлось препятствием. Вдобавок Памела оказалась талантливой, что лишь увеличило ее привлекательность.

— Знаешь, — сказал Артур, — я вот только не могу представить его твоим мужем.

— Разве это было бы не забавно? — спросила Памела со смехом. Она была настолько красивой, что подобные вещи не могли ее задеть. Мужчины, догадался Артур, в ее обществе часто говорили глупости.

Они перекинулись несколькими шутками, и Памела все еще в юмористическом настроении сказала:

— Я, кажется, в последнее время не могу встретить никого подходящего, но это, — она указала вдаль, в сторону шоссе, — слишком дальний путь, чтобы проделывать его по вечерам каждую субботу.

Памела стояла у правой дверцы. Ветер теребил ее светлые волосы, она снова непринужденно засмеялась, и у Артура заколотилось сердце. Даже в тридцать восемь лет он продолжал верить, что где-то в нем живет некий теневой Артур. Более высокий, подтянутый, симпатичный, с вкрадчивым голосом и свободными манерами, способный умело превратить замечание Памелы о ее нынешнем периоде сухих отношений с мужчинами в косвенное приглашение на обед или даже в нечто более значительное. Но оказавшись у этой потрясающей грани, где его фантазии соприкасались с реальным миром, Артур, как обычно, понял, что не сделает и шага вперед. Разумеется, он боялся унижения, но, будь он достаточно беспечен, она могла бы отказаться на столь же безобидный манер. Однако его остановила холодная мысль, что любая попытка будет, говоря одним словом, нечестной. Памела была подчиненной, наверняка беспокоящейся о своем будущем, а он был совладельцем юридической фирмы. Изменить это неравное положение было невозможно, Артур Рейвен никак не мог вырваться из сферы неизменной порядочности. Только там он чувствовал себя в ладу с собой. И все-таки, даже приняв собственные доводы, он понимал, что с женщинами у него всегда возникает то или иное препятствие, оставляя его страдающим от неизбывного томления.