Истории, от которых не заснешь ночью - Хичкок Альфред (электронная книга .txt) 📗
Эдоуб Джеймс
Эротические скульптуры Огайо
Мое "хобби", даже больше, суть моей жизни, это в плане искусства, пластики, литературы — эротика.
Моя бронированная библиотека, не случай кражи или пожара, содержит 15 000 книг и документов, большая часть которых датирована годами до нашей эры. Чтобы собрать такие сокровища, я объездил более трех миллионов километров и потратил минимум три с половиной миллиона долларов.
А мой эротический музей стоил мне не меньше денег и времени.
Экстравагантно, скажете вы? О нет, мой друг, нет абсолютно, страсть к эротическим произведениям стоит очень дорого. Пример? Пожалуйста. Мне пришлось вырезать огромный кусок стены грота в Камбодже, упаковать его в ящики, буквально по частям, и все это долго путешествовало по морям, прежде чем добралось ко мне в Нью-Йорк. Немного реставрации тщательной там сям, соответствующее освещение, со знанием дела подобранное, позволили мне высветить до малейших деталей все представленные на этой поверхности сценки. Только входишь в мой музей, погруженный в полумрак, свет медленно начинает зажигаться, и видишь, как вдруг появляется буквально фейерверк красок с тысячью оттенков сотен панно, где персонажи, участвующие во всех сценах в самых постижимых и непостижимых позах, передают всю экспрессию чувственной любви. Производимый эффект — поразителен, такой силы воздействия, что значительная часть знатоков, так сказать, загипнотизированная "панорамой наскальных рисунков", клянутся, что видят, как персонажи оживают, если рассматривают с достаточно напряженным вниманием.
Может быть, такое увлечение эротическим искусством вас удивит. А все это очень просто; эротическое искусство — это единственная форма искусства, которая осталась неизменной, нерушимой на протяжении всей истории человечества. Герои и спасители приходят и уходят: цивилизации, народы, расы, страны переживают расцвет и упадок; религии, политические догмы и другие моды или пристрастия появляются, распространяются и теряются в песках истории; горы, ледяные шапки и пустыни появляются на поверхности земли и временно меняют пейзаж, а, иногда мы видим, как моря на целые сотни километров, а подчас и больше, слизывают жадно, как гурманы, огромные куски земли. Единственная вещь остается постоянной величиной, константой: эротика и ее художественное выражение!
Это постоянство находишь во всех произведениях, откуда бы они ни появлялись: из Месопотамии, Египта, Анатолии, Феникии, Персии, Индии, Китая, Японии, Полинезии, Греции, Италии и обеих Америк. Это незыблемость я считаю ее живительной, ободряющей.
Хотите спросить, как и многие другие, какая разница между порнографией и эротикой? На этот вопрос дать ответ невозможно по той простой причине, что уже ее никогда не поймешь, поскольку вообще задаешь этот вопрос. Тогда уж можно довольствоваться тавтологией: порнография — это порнография, а эротика — это эротика. И наконец, скажем так, если хотите, между этими понятиями разница такая, как между прекрасным вином и плохим!
Очень жаль, что наша судебная система находится чаще всего в руках бескультурных идиотов, дураков, не способных определить различие.
Да что там, вот вам, пожалуйста, их отношение к эротическим скульптурам Огайо.
Али С. Рейем, член дипломатической миссии Турции в Нью-Йорке, рассказал мне впервые об этом искусстве в Огайо. Как он узнал об этом, я никогда не смогу раскрыть, но Али — коллекционер, а у нас у всех есть свои информаторы.
Я не смогу забыть тот вечер. Олоф Далштранд, Али и я все вместе мы ужинали в клубе. Олоф только что рассказал нам о своем новом приобретении, копии "Избранных сонетов для джентльмена Шекспира. По мнению известных специалистов в области истории литературы, существует только семь копий этого произведения. Осмелюсь сразу же заметить со всей скромностью, что две лучшие — в моей библиотеке. Но хватит отступлений. До сих пор Али казался задумчивым, рассеянным, почти отсутствующим. Он встретил с безразличием этот подвиг Олофа, таким заметным, что тот, несколько задетый, повернулся к турку и спросил его резко:
— А вы сами что успели купить за это время?
Али шумно вздохнул, выпуская воздух так, что сотряслось все его могучее тело.
— Ничего, абсолютно ничего. Я вообще-то попытался купить… но они не продавались.
Меня словно электрическим током ударило. Мой инстинкт коллекционера тут же проснулся. Я что-то учуял. Скосив глаза, я наблюдал за Олофом; он спокойно сидел, внешне даже очень спокойно, но его расширившиеся ноздри выдавали его с головой.
Али продолжал говорить, но так, как если бы ему стоило труда поведать о своем приключении:
— Вначале я думал, что речь идет о грубой шутке. Ну разве можно было предположить, что можно найти что-то ценное в этом заброшенном уголке, называемом Эмбо, в этом штате Огайо, полностью занятом сельским хозяйством. И тем не менее, принимая во внимание репутацию моего информатора, я все-таки туда отправился. В Эмбо люди произвели на меня впечатление таких же отсталых, как кочевники у нас в районе Агри-Даги. Я отправился по указанному адресу, прошел через двор, весь заполненный птицей и свиньями, неописуемо грязный, и постучал в дверь. Молчание. Я снова постучал. Ничего. Тогда я проник в амбар, вернее, в курятник. — Али глубоко затянулся сигарой, глаза его сияли каким-то дьявольским, но при этом невежественным огнем. — Они были там!
— Там было что? — вступил в разговор Олоф, вдруг занервничав, став каким-то раздраженным даже.
Али взметнул брови вверх:
— Как? Ах да, Статуи Любви Огайо, конечно!
Он погасил сигару и наклонился вперед; голос его стал серьезным, а от волнения даже хриплым:
— Они были прекрасны. Очаровательны! Совершенны! Все трое они возлежали на одной соломенной постели в позах ожидания. У одной из них были ноги…
Али прибегнул к жестам, описывая руками трех молодых женщин, скорее девушек, совсем юных, пятнадцатилетних, высеченных, из какого-то прозрачного, светящегося материала, похожего на мрамор из Kappap, слегка подкрашенный каким-нибудь ремесленником-кустарем, народным умельцем. Выражение грациозного бесстыдства, чувственные губы, сомкнутые в неутолимом желании, напряженные мышцы живота, вытянутые сухожилия бедер, асе способствовало тому, чтобы придать группе ауру невероятной чувственности.
— Простоял я с минуту абсолютно неподвижно, без сил сделать хоть какое-нибудь движение, — сказал Али, покрывшийся потом. — Я видел и тридцатый грот Айапты, и погребальную комнату Афродиты Эгинской, комнату, в которой она находилась перед смертью, видел закрытую коллекцию Рембрандта, и Лотрека, и Гогена… и ничто не может сравниться с этими скульптурами Огайо.
И чтобы подчеркнуть значимость своего рассказа, он добавил с некоторой напускной грустью:
— Даже панорама ваших наскальных рисунков, Эндрю.
— Ну продолжайте же однако, — сказал я мягко, по правде говоря, не веря в то, что эти произведения искусства могут достичь такого совершенства, и тем не менее тщательно прикидывая в уме, сколько мне понадобится времени, чтобы добраться до Огайо. Молчание Олофа было недобрым, вероятно, и он собирался пуститься в путь.
Али поджал губы и черты лица его исказились:
— Я собирался было подойти их потрогать, как вдруг ясно услышал щелчок взведенного курка за своей спиной. Я тотчас же повернулся и оказался лицом к лицу со скульптором, засаленным гением с глазами человека, явно подверженного галлюцинациям; выряженного в нечто вроде рабочей блузы. Одежда его издавала такое зловоние, что полностью заслоняло запах куриною помета. Он не произнес ни слова, но за него творило его ружье, а этот язык понятен всем и каждому во всех странах мира. Так мы простояли с минуту, рассматривая друг друга, а потом я сказал ему:
— Здравствуйте, сударь. Меня зовут Али Рейем. Я — из турецкой миссии, аккредитованной в Нью-Йорке.
Я вытащил свои документы, но глаза его не отрываясь смотрели на меня. Я сказал ему, что это самые красивые скульптуры, которые я когда-либо встречал. На него этот комплимент не произвел никакого впечатления. Тогда я решился спросить его, за какую сумму он бы согласился уступить их.
