Бесы в Париже - Картун Дерек (бесплатные книги полный формат TXT) 📗
— Не понимаю! Агент ведь доложил, что человек с конвертом вошел в здание.
— Но вышел ли он, господин префект?
В трубке наступило молчание.
— Вот идиот! — произнес наконец префект. — Чего ж ему никто не сказал, чтобы он еще подождал?
— Приступить к поискам того, кто принес конверт?
— Не надо. Уводите своих людей…
А тем временем машина ДСТ на большой скорости двигалась к улице Соссэ. Она заехала в подземный гараж, и один из инспекторов пошел звонить.
— Он тут, внизу, — доложил он Альфреду Бауму. — Привести его к вам?
Баум был уже в курсе.
— Не надо. Снимите пока отпечатки пальцев и проверьте на компьютере. Потом пусть инспектор Алламбо с ним побеседует. Я его проинструктировал, он будет тянуть допрос как можно дольше. А я встречусь с этим малым завтра утром.
Из гаража Жан-Поля провели в лифт. Он шагал с развязным видом и не отвечал, когда к нему обращались. Сотрудникам контрразведки такая бравада была знакома — ее обычно хватает часа на два. Они будто и не замечали ничего.
В кабинете инспектора Алламбо наручники с Жан-Поля сняли, предложили сигарету и не стали настаивать, когда он отказался от чашки кофе. Пришел молодой человек со специальным оборудованием и снял отпечатки пальцев, а другой сфотографировал его. В карманах у задержанного не нашлось ни оружия, ни документов.
Негромкий голос и мягкие манеры инспектора Алламбо — человека уже немолодого — не сразу позволяли обнаружить в нем острый и недобрый ум. Он слыл большим специалистом по части допросов и, не повышая голоса, умел, как никто другой из его коллег, выжать из преступника признание.
— Только дайте им время — и они запутаются, — утверждал он. — В этих их россказнях обязательно найдется слабое звено. Дайте им поговорить — и они сами себя разоблачат.
Жан-Поль объяснял происшедшее чрезвычайно просто. Хотя его рассказ не внушал доверия, опровергнуть его оказалось трудно, тем более что он упорно стоял на своем. Один человек по имени Жиль, которого он, Жан-Поль, знает не особенно близко, заплатил ему сто франков, чтобы он отнес конверт в «Юманите». Вот и все, что он имеет по этому поводу сообщить. Где это произошло? Да прямо на улице. На какой именно улице? Ну, на бульваре Клиши. Там он иногда и раньше встречал Жиля. Может, они вместе в кафе заходили? Да нет, просто встретились случайно. А давно познакомились? С год назад, может, и два, а то и раньше. Как выглядит этот Жиль? Ну знаете, такой небольшого роста, волосы темные, совершенно обыкновенный, в переулках возле Клиши таких сколько угодно.
Чем занимается Жиль и на что живет, ему неизвестно. Может, он сутенер, кто его знает? Где живет? Ну ни малейшего представления! А где сто франков? Он их разменял: купил билет на метро и пачку сигарет. А где сигареты? В кармане были, если только он их не выронил. Может, чертовы эти полицейские вытащили, пока в машине ехали.
Инспектор Алламбо записывал все тщательно, будто верил каждому слову. Он был сама вежливость и предупредительность. Разумеется, он и сам хотел бы как можно скорее отпустить Жан-Поля домой. Но необходимо выполнить кое-какие формальности. Между прочим, по какому адресу он проживает?
— Не помню, — ответил Жан-Поль.
— Не помнишь, где живешь?
— Не помню — и все. У меня память отшибло после того, как меня в машине избили.
— Так тебя били? Покажи-ка следы побоев.
— А нету следов. Вы же тут специалисты, бить умеете…
Инспектор вздохнул: что-то дело не продвигается. Может, отпечатки пальцев помогут.
И правда, отпечатки пальцев кое-что объяснили. Они принадлежали некоему Жан-Полю Масэ, тридцати одного года, в прошлом — три года службы в иностранном легионе, четыре раза сидел — дважды за нарушение общественного порядка (то бишь за уличную драку) и дважды — за кражи, один раз — с применением насилия. Выяснилось, что этот Жан-Поль Масэ с тех пор, как ему стукнуло шестнадцать, провел за решеткой в общей сложности девять лет.
— Это же надо! — посочувствовал Алламбо. — Столько времени даром ушло, правда ведь? А теперь и это еще. Суд наверняка отнесется к делу серьезно.
— Да какое дело-то, из-за чего шум? Что я этот сраный конверт отнес?
— Это верно, никакой вины за тобой нет. Только разве судья поверит, когда узнает твое прошлое? Скорее уж он решит, что ты действовал сознательно, как член какой-то левой организации. Так что сам думай, приятель. Если суд подойдет к тебе без снисхождения, то уголовный кодекс за такие дела предусматривает наказание очень и очень суровое.
— Ну например?
— Пятнадцать лет строгого режима. — Алламбо сочувственно покачал головой. — Хочешь кофе, дружок, а?
«Надежным человеком» Рольфа Хемминга был не кто иной, как Пишу — секретарь Амбруаза Пеллерена, тот самый, которому, к его досаде, не удалось присутствовать при встрече его шефа с Жоржем Вавром. Пишу служил Пеллерену уже семь лет — из них четыре, когда тот был всего-навсего малоизвестным политиком, и три — когда занимал уже министерские посты. У него была великолепная память, неукротимая энергия и готовность выполнить любое поручение. Амбруаз Пеллерен полагался на него как на самого себя — кто ж этаких не ценит? Его доверие простиралось далеко за сферы политики и распространялось на такие стороны жизни министра, где его телефонные разговоры больше бы заинтересовали его супругу, нежели коллег. В смысле надежности, считал министр, бледный, несколько смахивающий на лемура Пишу не имел себе равных. Пеллерен заметил его некогда на самых нижних ступенях служебной лестницы — у него был нюх на полезных людей — и всемерно способствовал его продвижению, как бы формируя для себя, в чисто французском стиле, помощника, всецело обязанного своей карьерой патрону. Отсюда — надежность. Отсюда — возможность довериться. И отсюда же — тайная ненависть, которую питал к Амбруазу Пеллерену хитрый, неврастеничный, не находящий удовлетворения своим амбициям Пишу, — эта ненависть разъедала его душу, как медленно действующий яд. Конечно, отсюда же и миниатюрный радиомикрофон под крышкой старинного, в стиле Людовика Четырнадцатого комода, который украшал гостиную Пишу, — именно в его квартиру Хемминг привел адмирала Брубека, чтобы познакомить его с министром. Они втроем — сам Хемминг, адмирал и министр — уютно расположились возле низкого столика, на котором стояли бутылки и стаканы. Скромник Пишу предоставил патрону на весь вечер квартиру и удалился по своим делам. Не догадываясь, с кем собирается встретиться министр, и не задавая никаких вопросов, он позаботился обо всем и оставил гостям неплохой выбор напитков: обычная его предусмотрительность.
Оба американца пили шотландское виски. Министр налил себе рюмочку портвейна.
— Messieurs, je vous ecoute — господа, я вас слушаю, — сказал он.
Он пригласил господина адмирала, начал Рольф Хемминг, потому что полагает, что новому шефу ЦРУ было бы чрезвычайно полезно установить контакты с ведущими политическими деятелями Франции — с людьми доброй воли, чья политическая философия естественным образом приводит их к такого типа контактам. Vous me comprenez bien? Вы ведь меня понимаете, мой друг? Как это важно — услышать из первых рук, что французские лидеры думают и планируют, на что рассчитывают в сложившейся весьма щекотливой, я бы даже сказал, опасной ситуации. Он мимоходом упомянул взрывы, коснулся предстоящих выборов, поморщился, говоря о коммунистах, и рискнул высказать предположение, что, уважая французскую демократию и желая восстановить в этой стране статус-кво, правительство и народ Соединенных Штатов проявляют интерес, пожалуй, даже встревожены тем, что здесь происходит, и хотели бы сделать все, что возможно…
Он продолжал в том же духе, то намекая на сотрудничество, то слегка угрожая возможностью прямого американского вмешательства, создавая атмосферу, в которой можно было произносить такие слова и выдвигать такие идеи, которые по самой своей сути нуждались в том, чтобы их окутывали неким политико-конспиративным туманом. Он был мастер вести беседы на скользкие темы. Его утонченная натура гомосексуалиста и многолетний опыт, когда ему приходилось убеждать несогласных и упрямых и подбадривать слабых духом, сделали его настоящим профессионалом в делах такого рода.
