Меморандум Квиллера - Холл Адам (лучшие книги читать онлайн txt) 📗

Возможно, что последнее сообщение Джоунса в резидентуру, переданное им незадолго до смерти, поможет мне. Я помнил содержание сожженного мной меморандума, но подлинника сообщения Джоунса не видел. Если у него были основания считать свою гибель неизбежной, он мог как-то намекнуть на это, однако не в меморандуме, в котором было дано лишь очень краткое изложение его донесения.

Направляясь в комиссию “Зет”, я послал в резидентуру сообщение со следующей просьбой:

Капитан Штеттнер оказался один у себя в кабинете и поздоровался со мной в некотором замешательстве. Это был типичный для своей среды человек с решительным выражением лица и ясными, но невыразительными глазами. Следуя за святым, он мог бы совершать святые поступки, но, следуя за дьяволом, перещеголял бы самого сатану. Такие люди рождаются для того, чтобы повиноваться, и как сложится их жизнь, зависит от того, кто станет их вожаком. Штеттнеру было лет тридцать, и в нынешней обстановке его обязанности заключались в том, чтобы разыскивать подручных давно сгнившего маньяка и передавать их в руки правосудия. Родись Штеттнер лет на пятнадцать раньше, он, вероятно, получил бы соответствующее “образование” в организации гитлеровской молодежи, в 1939 году, наверное, перешел бы к штурмовикам и командовал одной из рот палачей, занимавшихся массовым уничтожением людей во имя своего бесноватого фюрера.

– У вас, видимо, бессонница, герр Квиллер?

– У меня не хватает времени для сна. – Не следы бессонницы отражались на моем лице, а следы обращения Октобера, и меня раздражало, что это было заметно. – Но вы сказали, что пытались связаться со мной.

– Да. Жаль, что вы не сочли нужным сообщить мне о перемене адреса.

– Я не знал, что вам потребуется моя помощь.

Смущение Штеттнера заметно усилилось.

– До сих пор я полагал, что наши отношения предполагают взаимную помощь.

Я промолчал, и, всматриваясь в Штеттнера, с завистью подумал: почему мне сейчас не тридцать лет, когда никакие переживания не отражаются на человеке?

– Вы, кажется, хорошо знали доктора Соломона Ротштейна? – внезапно спросил Штеттнер.

– Я знал его очень давно.

– Во время войны?

– Да.

– Вы могли бы рассказать мне, какую работу он вел во время войны?

– Какую именно помощь я мог бы оказать вам, герр Штеттнер?

– Я понимаю, герр Квиллер, что вы вовсе не обязаны отвечать на мои вопросы…

– Говорите, я слушаю.

Штеттнер задумался, и мне показалось, что я даже увидел, как в голове у него от напряжения закрутились различные колесики, начищенные до блеска. Он был чиновником федерального правительства, а я – офицером разведки одной из оккупирующих держав и, как старший по положению, задавал тон в беседе. Разобравшись в этом, Штеттнер нашел необходимым следовать полагающейся в подобных случаях процедуре и доложил:

– Мы пытались “расколоть” шифр, но безуспешно. Хочу надеяться, что, может быть, вам это удастся; вы когда-то работали вместе с доктором Ротштейном и можете вспомнить, какие шифры он применял.

Мне сразу стало ясно, что произошло.

– Мы не смогли разыскать в Аргентине его брата, Исаака Ротштейна, и поэтому сами открыли контейнер, найденный в лаборатории на Потсдаммерштрассе, после тщательной проверки, нет ли в нем взрывчатки. В контейнере оказался стеклянный флакон и лист бумаги с зашифрованным текстом.

Я даже не припомню, когда бы мне еще так везло! А я-то предполагал, что мне придется долго уговаривать Штеттнера вскрыть контейнер и еще дольше – показать мне его содержимое.

– Ну что ж, попробую.

Штеттнер попытался сделать вид, что не испытывает облегчения.

– Подлинник шифровки мы оставим у себя, а вам я дам точную копию. Вы должны тщательно хранить ее и никому не показывать, но полагаю, что предупреждать вас об этом нет необходимости.

– А я-то думал договориться с издателем “Дер Шпигеля” об опубликовании!

Штеттнер даже подпрыгнул.

– Это же недопустимо, герр Квиллер! Вы должны понимать необходимость… соблюдения секретности… – он начал заикаться и заговорил тише, а потом на лице у него появилась растерянная улыбка. – Вы же шутите… да, да, конечно, шутите.

Штеттнер не сразу пришел в себя, и, пользуясь этим, я спросил:

– А вы намерены открыть флакон?

– Начальство полагает, что это весьма опасно. Доктор Ротштейн всю основную работу вел в специальной лаборатории, находившейся позади той, на которую был совершен налет, и оборудованной специальной герметизацией. Один из сотрудников его лаборатории, допрошенный нами, сообщил, что доктор Ротштейн работал над некоторыми штаммами исключительно опасных для человека бактерий. Если нам удастся прочесть это зашифрованное сообщение и в нем не окажется каких-либо веских причин для вскрытия флакона, мы вынуждены будем уничтожить его, не открывая. – Он протянул мне серый конверт. – Вот ваш экземпляр. Желаю успеха.

По дороге в Мариендорф я заметил, что меня преследует маленькая серая машина, и привел ее до места, от которого до гостиницы “Центральная” оставалось около километра. Я вовсе не намеревался ехать туда, но, желая поскорее отвязаться от слежки, лишь создавал впечатление, что еду домой. “Хвост”, ошибочно полагая, что знает, куда я направляюсь, окажется неготовым к внезапному изменению мною маршрута. Так и получилось – я “оторвался” от него, свернув с Риксдорфштрассе, вновь проверил, не следует ли он за мной, направился в ближайший парк и поставил БМВ около беседки, между двумя другими машинами.

На расшифровку могло уйти несколько дней. Я не мог заниматься этим в “Центральной”; нацисты могли явиться ко мне, когда им заблагорассудится, а я не хотел встречаться с Октобером, пока не подготовлюсь соответствующим образом. Ждать ему долго не придется. Я понимал, что Октобер покинул квартиру Инги не потому, что отказался от намерения заставить меня говорить. Он будет пытаться сделать это до тех пор, пока его руководители, отчаявшись, не прикажут ему ликвидировать меня. После ухода из квартиры Инги накануне вечером я находился под постоянным наблюдением, и нацисты, наверное, сейчас встревожены тем, что в течение дня дважды теряли меня.

Если бы я занимался расшифровкой документа Ротштейна в гостинице, нацисты, несомненно, явились бы туда, вновь увезли бы меня к себе и держали в заключении, пытаясь сами прочесть шифровку, а кроме того, сделали бы все, чтобы я заговорил. Теперь и гостиница “Центральная” стала для меня опасным местом.

В парке было безлюдно. Мокрый снег и дождь стучали по машине и струйками сбегали по стеклам. Мотор работал, я включил печку, и в машине стало тепло.

Лист бумаги был покрыт напечатанными на машинке печатными буквами. Свет бледного полудня падал на бумагу, и мне показалось, что она тает, пока я ее рассматриваю. После внимательного изучения я решил, что криптографы Штеттнера правы, и я имею дело с сообщением, обработанным каким-то шифром, а не закодированным и не написанным на незнакомом языке.

Любой шифр “раскалывается” при помощи математики, закона повторяемости и систематических попыток. Самые опытные криптографы прибегают к их содействию и терпеливо – что является основным – их применяют.

Я вовсе не отношу себя к опытным специалистам. Все мои познания в криптографии состояли в том, что я узнал за два месяца обучения, в нормальной обстановке я просто передал бы документ в резидентуру, пусть специалисты ломают себе головы. Однако замечание капитана Штеттнера имело определенный смысл: мое знакомство с Солли Ротштейном могло дать какой-то ключ к шифру. (В такой же степени и подлинник сообщения Джоунса мог содержать какие-то данные об обстоятельствах его смерти, которые невозможно было увидеть в перефразированной и обезличенной информации, содержавшейся в меморандуме.)

На листе бумаги было двадцать пять строчек, примерно по десять буквенных сочетаний в каждой. Проверяя повторяемость букв, я обнаружил, что буква “К”, например, встречается сто тридцать раз и, следовательно, может означать “Е”; буква “Л” – девяносто семь и может значит “Т”; буква “X” – шестьдесят один раз и, возможно, заменяет “А” и т. д.