Радио Судьбы - Сафонов Дмитрий Геннадьевич (книги онлайн без регистрации полностью TXT) 📗
Попов прижался щекой к металлической скобе приклада и затаил дыхание. Машина, прыгая на кочках, стремительно удалялась, но он держал ее в прорези прицела. Когда прицел, мушка и точка над капотом, где должна была находиться голова старшины, легли на одну линию, Попов плавно нажал на спуск.
Еще одна очередь, теперь уже длинная, прорезала воздух. Машина завиляла из стороны в сторону, но с дороги не слетела. Задним ходом она выкатилась на шоссе и остановилась.
Попов замер, ожидая. Если она не тронется с места, значит, он попал. Ну а если не попал... Ну что ж? Не повезло. Все равно он не станет тратить понапрасну патроны. Они еще пригодятся.
Он сощурил глаза и поднес ладонь ко лбу, прикрывшись ею, как козырьком, от палящего солнца.
Уазик стоял на шоссе. Он стоял почти минуту. Попов удовлетворенно кивнул, развернулся и пошел к телу Омельченко.
– Реакция у парня была никудышная. Нам такие не нужны, – сказал он неизвестно кому. Попов ни к кому не обращался, но, несмотря на это, он услышал одобряющий ответ: «Да, парень. Ты прав. Ты все сделал правильно».
Это не было голосом свыше. Это вообще не было голосом. Просто мысль, возникшая в его сознании неизвестно откуда. Но ведь так и должно быть: если обращаешься неизвестно к кому, то и ответ получаешь неизвестно откуда.
Он рассмеялся, нагнулся и вытащил из автомата Омельченко целый магазин.
– Патроны нужны. «Да, парень. Они тебе пригодятся».
Попов сунул магазин в карман и пошел в Бронцы. До деревни оставалось три километра.
– Наверное, там еще осталась работа для меня.
«Точно, парень. Осталась. Небольшая, но осталась».
Он даже не понимал, что говорит вслух. Но это не было разговором с самим собой: ведь он получал ответ. Он все время разговаривал с КЕМ-ТО. С кем-то, кто выжал из его головы все, что когда-то было Валентином Поповым. Теперь он мог только говорить – механически, бездумно, потому что смысл собственных слов больше не имел никакого значения. Гораздо важнее был голос, который звучал ВНУТРИ.
«Иди, парень, – говорил этот голос. – Иди и убей всякую тварь, которая попадется тебе на пути».
– Иду, иду, – бодро отвечал Попов и ухмылялся.
Он прошел полсотни шагов, когда уазик медленно тронулся с места. Машина ехала неуверенно, ее бросало от обочины к обочине. Двигатель громко ревел, потому что водитель тронулся со второй передачи и сил переключиться на третью уже не было. Но он продолжал упрямо катиться в сторону Ферзикова.
Попов оглянулся только один раз. Он увидел уазик, движущийся по шоссе, и пожал плечами.
«Иди, парень. Пусть себе едет, – говорил голос. – Они сюда не сунутся. А если сунутся – кому от этого хуже?»
– Точно, – сказал Попов и громко засмеялся. Но он все равно ничего не понял.
То же время. Деревня Юркино.
– Сейчас, сынок. – Николай Рудницкий снял с плиты сковородку. Со сковородки на него смотрело круглое (как у Рыцаря Белой Луны) шестиглазое лицо яичницы.
Николай поставил сковородку на деревянную подставку – не пачкать же тарелки, единственная посудомоечная машина, которой он располагал в деревне, – это собственные руки. Правда, была еще одна – более совершенной конструкции и куда менее ленивая, системы «жена Лена», но сейчас она находилась в Москве. Сержик упросил мать немного задержаться в городе. В ИБХ, институте биоорганической химии имени Шемякина, проходила то ли какая-то конференция, то ли симпозиум, что-то в этом духе. И Сержик непременно хотел присутствовать.
Как ему это удалось, Николай сам толком не знал. Просто однажды обнаружил в почтовом ящике продолговатый конверт с приглашением. На конверте значилось: «Рудницкому Сергею Николаевичу». Оказалось, Сержик почти полгода состоял в переписке с одним доктором наук, и тому показались очень смелыми и интересными идеи, предложенные молодым незнакомым коллегой.
«Представляю, как он удивится, увидев, что этот коллега – вихрастый двенадцатилетний мальчишка, который, задумавшись, любит поковырять в носу!»
Оставлять сына одного в городе было нельзя. Сержик был вполне самостоятельным, но у него имелась скверная привычка. За своими занятиями он совершенно забывал о еде. Николай как-то прочитал, что нечто подобное творилось и с Эдисоном. Великий изобретатель всю жизнь оставался ребенком, и если бы не заботливая жена, которая время от времени кормила его почти силком, то он бы умер от истощения, и мир не увидел бы ни фонографа, ни знаменитой лампочки. Конечно, приятно сознавать, что твой сын – почти Эдисон, но в быту, надо признать, это доставляло немало хлопот.
Если Сержик чем-то занимался (а он занимался ЧЕМ-ТО почти всегда), то его хватало лишь на то, чтобы почистить зубы и изредка ходить в туалет, когда терпеть было уже невмоготу. Даже расчесывание он считал пустой тратой времени и потому просил мать стричь его под машинку. (Лена не соглашалась.) Ну, а уж еда... Об этом он просто забывал. Еда не входила в число его жизненных интересов. Он как-то сказал отцу, что было бы неплохо получать энергию напрямую от солнца. Как удобно – вышел на улицу, посидел полчаса на скамейке, читая какую-нибудь книжку, и вернулся домой, заряженный энергией на весь день.
«А зимой? Или в пасмурную погоду?» – хотел спросить Рудницкий-старший, но вовремя осекся. Потому что тогда Сержик притащил бы в дом какую-нибудь невероятно мощную ультрафиолетовую лампу.
Поэтому он покивал и погладил сына по голове, пытаясь хоть как-то уложить непослушные волосы. Один и тот же жест имел разное значение. Ваню он гладил по голове, когда хотел ободрить и приласкать. Ваня очень любил, когда его гладили по голове. Лена... Лена тоже очень любила, но это всегда предшествовало более нежным ласкам. Она моментально заводилась, стоило Николаю коснуться ее роскошных волос. А Сержика он гладил потому, что таким образом причесывал его. В этом не было никакой ласки – Сержик сам их не допускай, говорил: «Излишние эмоции изменяют гормональный фон, что сильно мешает мыслительному процессу». Вот поди ж ты – такой клоп, а уже – гормональный фон. Мыслительный процесс!
Правда, он никогда не иронизировал над этими словами: мыслительный процесс младшего сына всегда был для него чем-то вроде священной коровы. Или извержения вулкана. Словом, чем-то, что он до конца не мог понять и уж тем более проконтролировать.
Правда, он часто задумывался: а те ребята, которые изобрели атомную бомбу или бактериологическое оружие, они тоже в детстве были такими? Вундеркиндами? Говорят, про Ландау уже в возрасте четырех лет было известно, что он – гений. А Сержик? Он – гений?
Николай сам не понимал, чего он хочет больше: чтобы его сын оказался гением или чтобы он был нормальным мальчиком, просто не по годам развитым в интеллектуальном отношении? Все-таки гением быть тяжело. «Наверное, тяжело», – тут же поправлял он себя, потому что изведать это на собственном опыте ему не довелось. И все равно он думал, все чаще и чаще, что гением быть так же тяжело, как и дауном. А может, еще тяжелее.
Он поставил сковородку на деревянную подставку, чтобы не прожечь полиэтиленовую скатерть. Отрезал кусок «Фермерского» хлеба и намазал маслом Ферзиковского молокозавода.
«Фермерский» хлеб и ферзиковское масло – сочетание идеальное. Почти как кирзовые сапоги и портянки. Это как раз тот случай, когда результат представляет собой нечто большее, чем просто сумма слагаемых.
«Фермерский» хлеб – круглый каравай из муки непонятного цвета: не белой, не черной и не серой. Сам по себе он не так вкусен. И масло такое же – когда его намазываешь на батон, купленный в Москве, особого вкуса не чувствуешь. Но вместе получается что-то замечательное. Неповторимое.
Николай намазал два больших куска: Ване и себе. Скоро, с приездом жены, их рацион коренным образом изменится. В нем будут преобладать салаты из свежей зелени и овощей, политые лимонным соком и заправленные оливковым маслом, легкие супы и прорва молочных продуктов – естественно, не таких жирных, как масло! «Сливочное масло?! Кладовая холестерина?! – скажет Лена и наморщит носик. – Нам нужна здоровая пища!»
