Окаянные - Белоусов Вячеслав Павлович (читать книги онлайн полностью без регистрации TXT, FB2) 📗
И ведь не думал Платон встревать, помнил остережения Льва Соломоновича Верховцева, но вылетела сама собой ядовитая фразочка, не уследил. Не срастаются у него отношения с губастым выскочкой. Недели три назад тёрся Евсей бок о бок в одном строю, сопел в две дырочки, а тут вдруг за неизвестные подвиги его в командиры вместо угодившего в госпиталь степенного Макара Савельевича Федякина. Теперь брешет Евсей на прежних товарищей без разбору пуще цепного кобеля. А вот возвернётся ли рассудительный молчаливый Федякин, не спишут ли старого чекиста из конторы, волнуется весь младший состав: прокурил тот свои лёгкие, самокрутки изо рта не выпускал, задыхался последние дни в тяжком кашле, бегая по лестницам, да в коридорах. А Чернохвост, как сразу стали прозывать его между собой все, лют, от прежних дружков даже отвернулся, будто и не хлебал с ними лиха.
Сивко сплюнул с досады, вспомнив так некстати случившийся недавний инцидент. "И на кой ляд понадобилось с подсказкой лезть, как германца того спровоцировать! Молчал бы, как остальные… А и то! — оправдываясь, возмутился тут же его уксусный рассудок. — В охранке даже при кровавом Николашке такого не водилось. К сыскарям начальство всегда относилось с понятием. Доверяло и поощряло самостоятельность агентов, ценилась инициатива в критических ситуациях. Естественно, и заботу проявляло. Взять хотя бы одёжку. На костюмчик приличный, чтоб от мещанина среднего достатка не отличался, деньжат выделялось достаточно, хошь не хошь купи или пошей по фигуре. И уважение враз вызывает, и глаз скользит, не вызывает лишнего интереса. Неча сказать, в непогоду — плащик с зонтиком извольте, тогда, кстати, модно было у мужчин, а зимой — пальтишко от ветров и морозов. В Саратове там мороз ого-го! А на тебе всё добротное, из хорошего сукна, носить не сносить. А здесь? У большевичков такого нет и вряд ли скоро предвидится. Но помышлять или трепаться насчёт этого не смей. Враз пришьют политическую незрелость или чего похуже. Чернохвост так и вынюхивает, одно твердит — бдить приказы и никакой отсебятины. Страху напускает на каждых политсиделках и комиссар Сапожников…"
За короткий срок пребывания в конторе успел насмотреться и наслушаться Платон столько, сколь не довелось за всю прежнюю жизнь. Мысли, одна другой досадней и злей, заскакали в его воспалённом мозгу. Зря поддался Верховцеву, смалодушничал да клюнул на удочку, всё, как следует, не обдумав. Неча теперь самому себе врать. Ничего он не выгадал, а угодил в ту же охранку [59], только рангом ниже. Может, Льву Соломоновичу что-то и перепадает сверху, всё же Верховцев особым порученцем при важном чине в конторе, а ему, дурачку, окромя кожанки, сапог да синих штанов с лиловыми лампасами — весь навар. И то велено беречь пуще собственной шкуры. Раз ты сыскарь, — на башку отымалку [60] задрипанную да на плечи зипун неприметней и подырявей, а там — мышью по углам, тенью по стенкам…
Сивко натянул картуз поглубже, отошёл в сторонку от плывущей толпы, опёрся на перила, откуда повидней, что творится, поморщился.
Тревожно, муторно на душе с того времечка, как в ГПУ очутился. Считай, почти ни одной ночи спокойно не спал. Прежде, конечно, тоже жилось гадко. Тошно вспоминать те денёчки, когда распустили охранку. Словно в пьяном бреду пережил Октябрьский переворот. Во времена кровавой драчки красных, белых да прочих чумазых мыкался по деревням, у родни спасался. Тряслись и сами родственнички, но благо не гнали. Спасло, что одиноким волком берёгся, с бабой да детишками не уцелел бы. А стихло помаленьку, осмелел, выполз из норы, хлипкий промысел с беспризорной шпаной уже в городе снова затеял. В Саратове в балках бандитов хватало, но друг друга ещё не грызли, а малолетки — самый подсобный материал, лепи из них, что хошь, только палку не перегибай. С голоду сдохнуть не грозило, но и от жира не лоснился. Понимал, что недолго такое житьё продлится. В любую минуту угодишь в тюгулёвку, краснопузые лягавые громили подвалы со шпаной каждой ночью. Вот тут на его голову Лев Соломонович и свалился. Старое не вспоминали, Верховцев его взял другим макаром. Очакушил, словно молотком по голове, мол, чекисты в Москве, в центральном своём комитете, секретное решение сварганили. Надумали не расстреливать попусту, как прежде, бывших сотрудников охранного отделения, а брать на службу в ГПУ специалистами по разработке антисоветских акций [61]. Упомянул ещё Лев Соломонович, что роют большевички коварную яму под бывших своих сотоварищей-эсеров, очень уж опасаются их влияния в рабочей и крестьянской среде. Но из-за нехватки грамотных умников испытывают большой урон. Затеяв учинить неслыханную травлю эсеров и меньшевиков, представляющих наиболее многочисленную и главную опасность в борьбе за власть, комиссары в открытую драку ввязываться теперь опасаются. Поэтому дискредитацию врага задумали осуществить коварной провокацией. Для этого и понадобились иные кадры.
Объяснял Лев Соломонович мудрёно, высоких материй касался, отчего у Платона закружилась голова; умел тот такое творить, помнил Сивко ещё по прежней службе. В общем, наобещал, насулил златые горы, а на деле оказалось, что даже молочных берегов в тех реках и не водилось. Сразу обернулось не так, как рассвечено было: взять-то Платона взяли по рекомендации Верховцева, но мозги морочили проверками — словом не описать. Должность тоже досталась не ахти какая — с испытательным сроком в младший состав и пока рядовым агентом. Облапошил Лев Соломонович — злился Платон, но помалкивал до времени, ломал голову над не дававшей покоя задачкой — какую выгоду поимел сам Верховцев, благодетелем тот не значился. В охранке Сивко служил филером по политическим делам, революционеров отслеживал. Как бывший унтер-офицер сам себе начальник, на этой почве в то время и сошёлся с Верховцевым, который ведал тем же, только в Особом корпусе жандармов [62]. А вот в ГПУ оказался Платон на самых низах, ничего не значащих и подчинявшихся таким расхристанным командирам, как Евсей Чернохвостов, фамилия которого сразу была переиначена.
В редких встречах на явочных квартирах Верховцев успокаивал его, заглаживать пытался неурядицу за рюмкой-другой, терпения требовал, сулил лучшие времена, но пустела бутылка, кончались наставления, а на душе Платона не светлело, хотя порой засиживались до рассвета. Одно маячило впереди каждый день — безысходность; в конторе в агенте человека не зрят, всё под страшным секретом, лишнего не скажи, а путаницы и безалаберщины не разгрести корявыми и грозными приказами. Только вот слух в народе живуч со времён прежней ЧК, люд помнит, его не обманешь: хоть и сменилась вывеска на конторе, а суровей управы нет, а значит, порядка и дисциплины в ней самой поболее. По первой и Платон так рассуждал, пока не столкнулся с бестолковщиной. Взять, к примеру, хотя бы вот эту идиотски обставленную облаву: ради одного засранца торчит на ушах вся агентура. Однако каким образом названное инкогнито заявится в город — по воде или всё же железкой прикатит, доподлинно неизвестно. А могли бы напрячься — последние кораблики на носу, кончается навигация.
"А если он поумней, сиганёт в лодочку тёмной ночью, до города не доплывая, да и заявится вовсе нежданно-негаданно на телеге? — тишком поделился сомнением с Сивко имевший на все дела собственное мнение Егорка Булычёв, смышлёный малый, недавно принятый из заводских. — Кто же тогда его споймает?.." В общем, копились вопросы не перечесть. И чем больше летело времени, тем более их собиралось. Ответов не было. А тут, не прошло и недели, сменилась и сама загадка, не исключено, что незваных гостей прибудет двое. "Значит, перестраивать всю стратегию?" — зачесал затылок Чернохвост. Евсей и без того последнее время не находил себе места, а после такого известия совсем почернел лицом. Было отчего лохмы чесать — если второй, то, конечно, заявится для прикрытия первого, то есть главного, и уж обязательно с багажом. А что за багаж? Не бомбы случаем? С бомбистами Чернохвост, слава богу, не встречался, но весьма наслышан об их зверствах и, как мог, провёл с младшим составом инструктаж. Из его впечатлительных назиданий Платон внял вполне доходчиво одно: греть животы на земле спасением не обернётся, от бомбистов укроет лишь подворотня. Но кого бомбить в их глухой окраине? Когда красные шибко прижучили и Сивко уносил ноги из родного Саратова, глуше здешнего провинциального городка не сыскал, однако позже, во время ночных посиделок с Верховцевым, мнение его пошатнулось — и этот мирный муравейник разворошила шальная волна революции. Вводя его в курс, Верховцев посвятил его в некоторые тайны секретного их ведомства. Оказывается, подопечный самого Ульянова Сергей Киров отстаивал тут власть большевиков. Вот тогда-то, просвещал Лев Соломонович, едва и не развалилась местная "чрезвычайка". Жадного до крови беспредельщика Жорку Атарбекова, пришлого с Кавказа начальника особистов, арестовали сами здешние красноармейцы и пустили бы в расход за зверства над населением, но вступился Киров. Отправил злодея тайком ночным эшелоном в Кремль к Дзержинскому будто бы для следствия и суда. Тем и спас. О "горном орле" наслышан был и Ленин, а правительство крайне нуждалось в кровавых палачах, поэтому комиссары в Москве нашли Атарбекову место не хуже прежнего, а шелупонь из его подручных, кто разбежаться не успел, зачистили. С тех пор недоверие к властям у местного населения сохраняется. Бывали и вспышки гнева, волнения со стрельбой и кровью. Сам Петерс, правая рука Дзержинского, наведывался порядок наводить, но напряжение не остывает.
