Проклятие вождя - Мэрфи Уоррен (прочитать книгу TXT) 📗
— Так я прав или нет?
— Ну, хорошо, прав, — признался Жан-Луи. Когда он положил ногу на ногу, на его сшитой точно по фигуре жилетке не образовалось ни складки. Затем он поставил локти на стол, соединил длинные тонкие пальцы в некое подобие арки и водрузил сверху подбородок.
— Ты такой же француз, как я немец, Жан-Луи, — произнес Карл Йоханн Либенгут таким ледяным тоном, что де Жуан забыл и о солнышке, и о книжных лавках, и о зеленой осенней листве снаружи, на улице Сен-Жермен — Я сказал, ты не француз, — повторил Карл.
— Я слышал, — отозвался де Жуан.
— Ты актатль.
— То есть в моих жилах течет немного крови этого народа.
— Ты актатль. Это главное, а все остальное — лишь прикрытие, потому что мир не позволил бы тебе открыто принадлежать к этому народу.
— Мой отец де Жуан. И я тоже.
— Твоего отца звали де Жуан. Он-то и дал тебе это прикрытие, а мать дала тебе кровь. Я дал тебе знание, но ты его отверг. Я слишком стар, чтобы вести борьбу за выживание, в которой сейчас возникла необходимость, а ты, Жан-Луи, просто не желаешь этого делать. Так что тысяча, а то и больше лет нашего наследия сегодня умрет. Месье де Жуан, желаю вам долгой и счастливой жизни. Я ухожу.
— Подождите, дядюшка Карл.
— Зачем, месье де Жуан?
— Я хочу послушать ваш рассказ. Давайте выйдем вместе, и если я был невнимателен в свои детские годы, то с удовольствием послушаю сейчас. Я не говорю, что сразу приму военные традиции нашего племени, но я не могу позволить, чтобы тысячелетняя история исчезла, а я даже не слышал про нее.
В детстве рассказ о последнем вожде племени актатль увлек Жана-Луи — из-за особенности детской памяти, когда незначительные подробности пропускаешь мимо ушей.
Они шли по Рю-Сен-Жермен в сторону банка, мимо ресторанов, кинотеатров, кафе и табачных лавок, расставленных, словно ловушки, призванные выколачивать лишнюю мелочь. На Рю-дю-Бак они свернули направо и перешли Сену по мосту Пон-Рояль. Услышав историю последнего вождя племени актатль, де Жуан смог в полной мере оценить, насколько этот человек предвидел исход социального натиска, который должен был стереть индейскую культуру с лица земли. Этого не понимали ни майя, ни инки, ни даже всемогущие ацтеки. И вот их больше не существует.
А вот дядюшка Карл существовал и рассказывал ему о символах на священном камне. Ему теперь ясен был каждый нюанс, значение каждого из них — как в тот день, когда жрецы племени актатль совершили свое последнее жертвоприношение на зеленых мексиканских холмах.
— А почему мы до последнего времени не совершали жертвоприношений? — спросил де Жуан. — Во времена наших предков они проводились ежемесячно. А теперь они используются лишь как месть?
— С одной стороны, все было недостаточно тщательно продумано, а с другой, жертвоприношение в последнем из уцелевших городов племени актатль рассматривалось как последняя и вечная жертва. Но если бы ты взглянул на камень и увидел линии жизни, как это сделал я, если бы, как и предполагалось, ты в прошлом году навестил его, ты бы сам все увидел. Значение существования земли, неба и рек. Чтобы понять то, о чем мы лишь слышали. Вот она, наша история. Наша, и больше ничья, Жан-Луи. Если бы ты только мог себе представить, насколько невыносимы были митинги фашистов, но я должен был сделать это ради племени, на случай, если Гитлер все-таки победит. То, что было образовано как общество для защиты племени, в конце концов превратилось в систему взаимопомощи, где все помогали друг другу. И тут вдруг последовало осквернение Уктута.
— А смерти этого пария будет недостаточно, чтобы отомстить?
— Конечно, нет. Во-первых, Уктут требует, чтобы за осквернение несли ответственность Соединенные Штаты. А чего стоит жизнь негра?
— Дядюшка, ты забыл, изначально у тебя был бронзовый цвет кожи, — напомнил де Жуан.
— Неужели ты решил все-таки взять на себя дело нашей семьи?
— Хочу тебе кое-что показать, — произнес де Жуан. — Вот и все. Ты знаешь, почему я занялся компьютерами?
— Нет, — ответил дядюшка, с трудом поспевавший за высоким худощавым мужчиной, который шел быстро и легко, хотя на первый взгляд казалось, будто он просто прогуливается.
— Потому что они были лишены того, чего я стеснялся всю жизнь. Компьютеры были чисты. А сейчас я покажу тебе, что, на мой взгляд, чистым не является.
Мост, по которому они сейчас шли, вел к Лувру, огромному дворцу, который более двухсот лет назад приспособили под музей. Группа японских туристов стройными рядами промаршировала в боковой вход, следуя за руководителем, держащим флажок. Громко хохотали четверо американцев, не обращая внимания на фотографа, предлагавшего им свои услуги.
— Нужна целая неделя, чтобы даже не изучить, а просто внимательно рассмотреть все экспонаты музея, — сообщил де Жуан.
— Но у нас нет недели, — ответил дядюшка Карл.
— Она нам и не нужна, — улыбнулся племянник и сделал рукой широкий жест, словно предлагая дяде весь музей. — В общей сложности я провел здесь многие месяцы, когда был студентом. Здесь представлены Китай, Древняя Греция, Европа и даже некоторые из современных южноамериканских художников.
— Да-да, — Карл проявлял явное нетерпение.
— Ни одно из представленных произведений не было мне близко. Ни одно. С самого детства, хотя отец и сказал мне, что наша семья уезжает обратно в Шарльмань, я не чувствовал себя уютно во Франции. Более-менее уютно я чувствовал себя с компьютерами, потому что у них нет прошлого.
— Что ты хочешь сказать?
— А то, дорогой дядюшка, что я не европеец.
— Значит, ты поможешь нашему делу?
— Конечно, помогу. Но гоняться за кем-то с каменным ножом — нет, это не для меня.
Дядюшка Карл пришел в страшное волнение и возмущенно заявил, что приехал в Париж не организовывать какой-то там комитет, а искать поддержки в священной войне, которую ведет племя.
— Дядюшка, а как проходит эта война?
— Из рук вон плохо, — ответил Карл.
— Так давай направим ее в верное русло, а? Пошли, нам надо подумать.
— Нож священен, — сказал Карл, чтобы племянник не подумал, будто он готов уступить.
— Успех еще священнее, — сказал Жан-Луи де Жуан. Он в последний раз окинул просторный и красивый какой-то внушающей трепет красотой двор Лувра глазами француза и мысленно попрощался с Европой в своем сердце.
Слушая дядюшку Карла, де Жуан скоро понял, что случилось с семьей. Потомки племени актатль были согласны скрываться не только на протяжении поколений, но и на протяжении веков, однако когда пришло время действовать, это оказалось семье не под силу.
Он остановил такси и приказал отвезти их на Авеню-ле-Бретюи, где снимал для любовницы небольшой особняк, два этажа просторных комнат, с лепниной в стиле рококо на потолке. Слуга-североафриканец, одетый в расшитый серебром жилет, подал им кофе со взбитыми сливками. Дядюшка Карл поедал пирожные, изысканные хрустящие корзиночки, наполненные цукатами в сахарной глазури, а Жан-Луи тем временем вынул из кармана блокнот и принялся чертить там какие-то формулы. Он словно забыл о дядином существовании, не отвечая даже на вопросы, что он делает. Один раз он позвонил на работу и попросил о компьютерном времени. Потом прочитал несколько формул своему референту и через пятнадцать минут уже получил ответ.
— Черт, — пробормотал он, затем порвал свои записи и подбросил обрывки в воздух. Слуга предпринял попытку их поднять, но де Жуан его прогнал. Потом встал и начал расхаживать по комнате, размышляя вслух. — Беда, дорогой дядюшка Карл, в том, что племя не готово править обществом, — Не дожидаясь ответа, он продолжал: — Мы так долго таились, что, когда настал момент выдвинуть справедливые требования, их не просто игнорируют. Мы сами толком не знаем, как их выдвигать. Поэтому все, от начала до конца, складывается так неудачно.
Жан-Луи де Жуан подошел к окну и выглянул на освещенную солнцем улицу.
— Что мы должны делать? — спросил дядюшка Карл.
