Пенсия для киллера - Гу Бенмо (читать книги онлайн бесплатно полные версии TXT, FB2) 📗
На Гирю ее слова впечатления не производили, она лишь теснее прижималась к хозяйке, не привыкшая к объятиям.
— Если я не вернусь, выходи через окно. Ты ведь знаешь, что оно открывается при малейшем усилии. Не надо умирать от голода, дожидаясь хозяйку, которая уже не придет. Ты должна выбраться на улицу и выжить. Тебя кто-нибудь подберет, или будешь кормиться на помойке. Только смотри не попадись живодерам.
Гиря смотрела на нее, и было непонятно, доходит ли до собаки смысл сказанного, или она просто улавливает интонации ее голоса.
— Может, тебе трудно понять, что однажды я могу покинуть этот мир. Давай я тебе так объясню. Слушай. Если утром ты проснешься, а я лежу и не пошевелюсь, даже когда ты начнешь тыкаться в меня мордой и лаять, тогда ты тоже должна вылезти в окно. Не надо искать помощь. Я буду мертва. А ты продолжай жить. Если не сможешь открыть это окно, будешь голодать и в конце концов начнешь есть меня. Мне все равно, если тебе это чем-то поможет. Но дальше мое тело начнет вонять, по трубам сюда сбегутся крысы. Потом придут люди, и тебя усыпят, поскольку решат, что нормальная собака не станет есть труп собственной хозяйки и что теперь тебя лучше уничтожить. А еще они подумают, что после тухлого мяса ты стала заразной и можешь переносить паразитов. Помимо всего прочего, ты слишком старая и тебе трудно будет найти новый дом.
Когти не первый раз произносила эту речь, ее слова обретали привычный ритм, и по телу, пока она гладила собаку по спине, разливалось умиротворение. Гиря уткнулась ей в подбородок своим влажным носом.
— Дело не в том, что ты собака. С людьми происходит так же. Считается, что пожилой человек не может доживать свою жизнь, сохраняя рассудок; что старики склонны к болезням и заражают окружающих. И никто не желает с ними возиться. Так в мире относятся ко всем. Я не очень-то хорошо о тебе заботилась, но все-таки не хочу, чтобы ты оказалась в таком положении. Мне будет не по себе от этой мысли, даже после смерти. Так что, когда придет время, выбирайся отсюда и беги куда хочешь. Поняла? Пока тебя не посчитали обузой при жизни.
И хотя Когти точно не помнила, когда именно привела собаку в дом и назвала ее Гирей, у нее сохранилось ощущение, что та не была миленьким щеночком, которого все только и мечтают забрать себе. Кажется, собака всегда выглядела как сейчас. Должно быть, Когти взяла ее к себе, когда стало ясно, что псина никому не нужна. И хотя мелкие детали стерлись из памяти, Когти хорошо помнила состояние шока, которое испытала, принеся домой живое существо: изумление, что она способна настолько растрогаться и совершить абсолютно нехарактерный для себя поступок.
Она беспрестанно инструктировала Гирю по поводу будущего: вероятность того, что она не вернется или скоропостижно умрет, была очень высока. Но пока этого не случилось, она будет всякий раз повторять свои приветствия: «Я дома. Как тебе спалось? Я вернусь».
За день Когти произносила в адрес собаки не более десятка фраз: «Иди делай свои дела в ванной. Вот, ешь. Попей водички. Пойдем гулять? Не надо лаять, это не враги. Это газовщики. Это курьер, он привез твой корм». Так она общалась с собакой. До появления Гири Когти даже не предполагала, что с ней будет жить другое существо, с которым можно разговаривать. Что она будет торопиться домой, потому что там ее кто-то ждет. И снова начнет переживать из-за того, что однажды может не вернуться.
«Я вернусь».
Он велел ей никогда так не говорить и при этом даже не посмотрел на нее.
У Когти не хватило мужества спросить, что он имел в виду: ей не следует возвращаться или не стоит переживать по поводу издержек профессии? Так как невозможность вернуться означала бы проваленное задание, она сочла, что первое объяснение хуже. Но если предполагалось, что ей надо учитывать перспективу невозвращения после задания, само обещание вернуться помогало ей сохранять веру в успех. И поэтому она не могла не говорить эту фразу. Позже Когти будет смотреть ему вслед, мысленно повторяя: «Я вернусь». И хотя она не издавала ни звука, он словно слышал ее слова и отмахивался, даже не оборачиваясь.
Третий акт ее жизни начался среди трущоб, куда она попала в пятнадцать.
Первый проходил в доме ее родителей. В двенадцать лет девочку оторвали от старшей сестры, трех младших и малютки-братика. Они жили в тесной лачуге площадью 23 квадратных метра, и ее старшая сестра присматривала за всеми детьми, пока их мать зарабатывала на жизнь вышиванием бисером и склеиванием конвертов. Когда в семье родился долгожданный сын, отец объявил, что теперь будет зарабатывать честно, а не за карточным столом, и навсегда ушел, покинув дом в поисках лучшей доли. Именно она, а не ее старшая сестра, которая вела хозяйство, и не малыши, еще слишком маленькие, оказалась достаточно сильной, крепкой и смышленой, чтобы стать подходящим кандидатом на удочерение семьей более успешного дальнего родственника и его жены. По сути, это только называлось удочерением: в те времена практиковался обычай облегчать бремя многодетных семей, отсылая ребенка к родне. И девочка хорошо понимала, что ее фактически берут в услужение.
Родственников ее нельзя было назвать сердечными людьми. Но, по крайней мере, они не унижали и не били ее, что встречалось сплошь и рядом. И все же они позволяли себе поиздеваться над ее положением: куда это пропал ее папаша, небось, прибили где-нибудь или шляется себе, ни о чем не думая, и так далее. Но ворчали они без злости, а на людях и вовсе вели себя как заботливые добропорядочные родственники.
Отец семейства владел фабрикой, на которой что-то производили. Его жена вместо хан-бока [7] носила западную одежду, повсюду таскала вышитую бисером сумочку, и от нее пахло парфюмированным кремом для лица и пудрой «Коти». У супругов были сын и дочь, по одному ребенку каждого пола, соответственно на три и пять лет старше приемной девочки. Она точно не знала, как к ним обращаться, поэтому использовала традиционные слова оппа и онни [8].
Онни, следуя принятым в ее элитной школе правилам, заплетала свои прямые до плеч волосы в косички, но требовала завязывать их красными лентами. Приходя домой, она немедленно надевала простенькое серебряное кольцо, хотя видеть его могли только члены семьи. Иногда онни доставала из шкатулки потемневшие серебряные побрякушки — руки у нее были нежные, как свежеиспеченный хлеб из сказок, — и доверяла девочке почистить их.
Робкий оппа учился в средней школе, он был тихий и чувствительный, но не забывал поблагодарить девочку, когда она подносила ему закуски. И всегда оставлял ей кусочек сладкого желе из бобов адзуки. Она не спеша смаковала угощение, очищая серебряные украшения зубной пастой.
В этом доме пользовались пастой «Лаки», а не солью и не зубным порошком. Девочка изумлялась, глядя, как паста выдавливается из тюбика, и осторожно, стараясь не потратить лишнего, отмеряла порцию размером с горошину. Когда серебро после тщательной чистки приобретало изначальный блеск, девочка примеряла кольцо, которое онни носила на безымянном пальце, а ей оно было велико даже на указательном. Любуясь украшением при свете ламп, девочка переживала моменты счастья — и не столько из-за кольца на пальце, не имевшего для нее особого значения, сколько благодаря ароматам модной зубной пасты и мыла «Коти», которые наполняли ванную.
Один сын и одна дочь в семье — воплощение бесконечной простоты и разумного решения. Видя, насколько самодостаточна эта лаконичность, и привыкая к ней, девочка невольно сравнивала родной дом с хлевом. Даже не потому, что там было грязно и настолько тесно, что спать удавалось только на боку, и однажды младенец чуть не задохнулся между спиной и грудью сестер. Но стоило девочке увидеть, как живут богатые родственники, она сочла, что ее родные отец с матерью не слишком отличаются от свиней: они спариваются, хрюкают и рожают одного ребенка за другим, хотя количество ртов намного превышает количество еды.
